Человек видимый
Шрифт:
Игрек. Да, кажется. Но я ничего не придумал. Как вы не понимаете? Если бы я сам придумал всю эту историю, то уж, наверное, объяснил бы, как эти парни оказались в одной квартире. Я мог бы сказать, что это был чей-то день рождения, встреча анархистов или членов организации «Один процент» [60] либо какая-то оргия. Да сотню разных причин! Если бы я лгал, у меня нашлись бы ответы на все ваши вопросы. Но, Виктория, я не могу отвечать за то, чего я не знаю! Иной раз что-то происходит, и мы не можем понять или не знаем, почему это происходит. В этом и состоит отличие правды от вымысла. В вымышленных историях обязательно все объясняется, в них ничего не происходит случайно, все обоснованно.
60
«Один
В. В. Вы поразительный рассказчик. Честное слово. И будем исходить из этого.
Игрек. Я не нуждаюсь в комплиментах, Виктория.
В. В. Позвольте с вами не согласиться. Думаю, вы нуждаетесь в комплиментах, как любой другой человек, а может даже больше.
Игрек. Это просто смешно. Ну перестаньте, будем же говорить серьезно. Нельзя же каждую мою фразу выворачивать наизнанку, будто я хотел сказать прямо обратное моему утверждению. Это не имеет ничего общего с психоанализом. Вы опять уподобляетесь психиатру из телешоу.
В. В. Нет, Игрек, вы не правы. Вы любите, когда вас высоко оценивают, расточают вам похвалы, говорят приятные вещи. Но не принимаете мои комплименты из опасения, что тогда я прекращу вас нахваливать. И, возможно, ваше опасение оправданно.
Игрек. Но мы уклонились от темы, Виктория. Я не для этого сюда пришел. Мне неинтересно дискутировать о том, что было на самом деле, а чего не было и как все понятное превращается в необъяснимое и непонятное.
В. В. А мы ни о чем не дискутируем. Я только сказала, что вы замечательный рассказчик и что я оцениваю это качество по достоинству. Это неотъемлемое свойство вашей личности.
Игрек. Что ж, прекрасно. А у меня волдыри на пальцах.
В. В. Что?
Игрек. Вот именно.
В воскресенье 18 июля после нашего сеанса я поехала в Миссури навестить мать, которая заболела, у нее опоясывающий лишай. Примерно в семь вечера мне позвонил по сотовому муж, чему я ужасно удивилась — дело в том, что Джон редко звонит по телефону, даже если я отсутствую целую неделю. У нас не принято часто созваниваться. А тут он позвонил и был очень взволнован.
— У нас в доме кто-то был, — сказал он. — Это твой пациент, я знаю. — Джон далеко не трус, но я уловила в его голосе тревожные нотки.
Я спросила, почему он так думает.
— Потому что в нашем доме побывал человек-невидимка, а ты работаешь с человеком-невидимкой. Не нужно быть Бэзилом Рэтбоуном, [61] чтобы понять, что произошло.
И Джон рассказывает: он работал в нашем кабинете на втором этаже, когда «почувствовал» (он так и сказал), что в комнате кто-то есть. Он утверждает, что «чувствовал» (его слово) чье-то «присутствие» (его слово). Слышать эти слова из уст Джона было очень странно — он постоянно критикует использование подобных слов в аргументах других людей, особенно в произведениях на историческую тему и в публичных выступлениях. Он включил свет во всех помещениях второго этажа и громко спросил: «Кто здесь?» Он говорит, что повторил этот вопрос несколько раз. Так и не получив ответа, он подумал, что стоит вызвать полицию. «Я вызову полицию», — громко сказал он, хотя я сомневаюсь, что он действительно это сделал бы. Потом он вернулся к прерванной работе. И в этот момент услышал, как кто-то (или что-то) скатывается по лестнице. Он бросился к площадке второго этажа и посмотрел вниз (наша лестница состоит из двадцати ступенек, застеленных ковром, и ведет в гостиную). Но ничего там не увидел. Он спустился, взял у камина кочергу и стал шарить ею по полу в гостиной. Он говорит, что не пропустил ни одного квадратного метра. И тут он услышал (или считает, что услышал), как кто-то вышел из дома через дверь на кухне, которая ведет на задний двор. Но когда он подошел проверить ее, она была заперта изнутри.
61
Бэзил Рэтбоун (1892–1967) — английский актер, в период с 1939 по 1946 год сыгравший Шерлока Холмса в многосерийном фильме по рассказам Конан Дойла. Его имя стало прочно ассоциироваться с этим популярным героем. (Примеч. пер.)
Джон был взбешен тем,
что, как ему казалось, произошло. Он разговаривал со мной требовательно, в повелительном тоне. Помню, в тот момент меня даже рассмешила его злость.— Ты немедленно прекратишь работать с этим человеком, — заявил он. — Прямо на этой неделе.
Я сказала, что не могу и не стану этого делать. Что я не верю в то, что Игрек проник в наш дом.
— Тогда объясни мне, что сегодня произошло, — сказал он.
— А ничего и не произошло, — ответила я. — Если бы я не рассказала тебе об Игреке, тебе ничего бы и не показалось.
— Ты не замечаешь очевидного, — возмутился Джон. — Ты отказываешься понимать, что здесь произошло. В нашем доме побывал человек с расстроенным рассудком, и произошло это из-за тебя. Если что-нибудь случится, то виновата будешь ты. — И он отключил телефон.
Я сразу перезвонила ему, но он не ответил.
В ту ночь я почти не спала. Я сердилась на Джона, сомневалась в его мотивах. (И меня изматывало это постоянное раздражение на Джона.) Я не допускала мысли, что Игрек проник в наш дом, хотя полностью этого не исключала. Все же я не могла поверить в то, что Игрек позволил себе это.
Сейчас я со стыдом понимаю, насколько странной была моя реакция. Я не могу объяснить, почему с такой уверенностью отвергала вероятность подобной выходки Игрека, в то время как от него самого знала, какими делами он занимается. Он рассказывал мне десятки историй, которые были плодом его фантазий либо ужасной правдой, — и все-таки я больше верила ему, чем своему мужу. Возможно, причина была в том, что мы (наконец-то) достигли прогресса в лечении и мой пациент (наконец-то) начал видеть во мне почти равного ему человека, или мне просто хочется так думать. Но, размышляя об этом теперь, я понимаю, что эти аргументы никак не могут оправдать мое недоверие Джону. Сам факт улучшения наших отношений с Игреком как раз и повышал вероятность того, что Игрек решил проникнуть в наш дом. Как ни прискорбно, я подумала, Игрек здесь ни при чем, потому что Джон, напротив, был в этом уверен. Джон из тех людей, кто никогда в себе не сомневается. Стоило ему заподозрить, что в доме был Игрек, как он решил — так оно и было. Правда, он имеет право на подобную самоуверенность — как человек редкого ума, он никого не станет обвинять без достаточных к тому оснований. Но блестящий ум способен найти объяснения самым невероятным вещам. И я подумала, что Джон вполне мог ошибаться.
Я вернулась из Миссури во вторник днем. Джон извинился за тон, каким говорил со мной по телефону, но снова потребовал, чтобы я прекратила работу с Игреком. Я сказала, что подумаю, но только после того, как расспрошу Игрека о его предполагаемом вторжении в наш дом. Именно это я и намеревалась сделать, когда мы встретились в пятницу 25 июля. Однако стоило мне его увидеть, как я поняла, что он не делал ничего дурного. Если бы он побывал у нас в доме, то я догадалась бы об этом по его поведению. Он сразу признался бы мне в этом, либо стал нервничать, избегать моего взгляда, либо, напротив, вел бы себя небрежно и беззаботно. Мог даже, не дожидаясь моих вопросов, придумать себе какое-то алиби. Но он был таким же, как всегда, разве только более многословным и вежливым. И я не стала затрагивать этот вопрос.
Вечером я вернулась с работы, и Джон спросил, что мне ответил Игрек. Я сказала, что в выходные Игрек ездил в Корпус-Кристи, [62] посмотреть на собрание вновь обретших веру нефтяников, о котором прочел в газетах. Вернулся он с сильными солнечными ожогами, уверяла я, и на протяжении всего сеанса сдирал облезающую кожу с рук и с плеч. «Это было очень неприятно, — заметила я. — И просто неприлично. Весь ковер в моем кабинете оказался засыпанным ошметками сухой кожи. После его ухода мне пришлось поработать пылесосом».
62
Корпус-Кристи — город в США, в южной части штата Техас, на побережье Мексиканского залива. (Примеч. пер.)
Джон мне поверил, во всяком случае, так он сказал.
В августе я допустила чудовищную ошибку, нарушив профессиональную этику и создав недопустимую ситуацию между психотерапевтом и пациентом. Мы оба потеряли над собой контроль — не понимали, что делаем. Не люблю об этом вспоминать, но приходится — как говорится, взялся за гуж…
— Телевидение не предусматривает диалога со зрителем, — сказал Игрек на сеансе 15 августа.
В августе отношения между нами еще больше осложнились и запутались, так как мы перестали обсуждать его проблемы и все чаще просто говорили о том о сем, точно так же, как беседовали однажды около кофе-хауса. Наши беседы не имели ничего общего с терапией. Я даже не заметила, насколько все изменилось, пока не прослушала пленки с прежними записями.