Черная Ганьча

– Здравствуйте, - сухо сказала.

Он посмотрел ей прямо в лицо:

– Вот и я, незваный. Извините.

Вера насторожилась, пропуская гостя. Быков легонько взял ее за плечи, подтолкнул к дверям. Она быстро провела его через неубранную кухню в комнату, на ходу подала стул, сама стала спиною к печке. На ней был старенький домашний халат из красной, в горошек, фланели. Сейчас она пожалела, что не надела платье, - как-никак чужой человек.

Быков пригладил волосы, огляделся по сторонам и увидел ее работы портреты солдат, пейзажи, несколько натюрмортов, развешенные на стене напротив окна.

– У вас настоящая картинная галерея!
– словно обрадовавшись, сказал подполковник.

– Похвастали б когда-нибудь, Вера Константиновна. Такое богатство!

– Так уж и богатство, - возразила она, хотя комплимент был ей приятен. Тут же себя упрекнула, что поддалась лести, нарочитой, сказанной, лишь бы что-нибудь сказать для затравки. Нет, она не позволит себе распуститься. Вы ведь не за этим пришли, я думаю.

Быков неохотно, как показалось ей, переменил разговор:

– Разумеется. Я в самом деле не знал, что вы прекрасная художница. Вдвойне убежден, что правильно поступил, напросившись.

– Уговаривать?

Он провел пальцем под воротником гимнастерки, расправляя его, повернул стул спинкой к себе, как бы подчеркивая, что не намерен засиживаться.

– Да, уговаривать, если вам это слово нравится. Я ведь политработник, мое дело - уговаривать.

– Трудная у вас работа, - сорвалось у нее.
– Неблагодарная.

– Мне она нравится.
– Быков отодвинул стул, подошел к Вере, остановился в шаге от нее.
– Давайте не пикироваться. Ей-богу, не надо.

– Вам легко говорить. Пожили бы в моей шкуре... А то все наездом, наскоком. И восторгаются: "Ох, какая природа! Ох, грибов-то сколько!" Смахнула набежавшую слезу.
– А у меня эта природа вот где сидит! Задыхаюсь в этой природе.
– Провела по горлу ладонью. Хотелось плакать. И даже нагрубить этому человеку. Но что-то мешало - открытый взгляд его или еще что. Она замолчала.

В другой комнате, куда отослала Мишку, было тихо: сын уснул или мастерил что-нибудь.

– Вы мне не ответили, - напомнил Быков.

– О чем говорить!.. Мы друг друга все равно не поймем. Вы там, в городе...

Он ее перебил:

– Из двадцати пяти лет службы в погранвойсках я восемнадцать провел в Туркмении и Таджикистане, семь - на заставах, и на таких, что вам и во сне не снились, моя хорошая. По два ведра опресненной воды в сутки. И ту привозили из Красноводска в цистернах... Вы знаете, что такое пиндинская язва? Слышали? А мы всей семьей вкусили ее. У жены их восемьдесят штук было. Ровно восемьдесят. Ни стоять, ни сидеть, ни лежать. А меня жена ни разу не упрекнула, понимала, зачем мы там.

Она ответила с вызовом:

– А я вот не понимаю. За какую провинность нужно убивать здесь лучшие годы? Что такого предосудительного сделали я, мой сын? Ему уже шесть лет, а что он видит здесь?..

Вера чувствовала, что разревется.

Быков пододвинул ей стул, но она из упрямства не села.

В окно стучала снежная крупка. Быков, обернувшись, глядел в мутные стекла. Сквозь них в комнату проникал тусклый свет ранних сумерек. Стоя вполоборота к Вере, он скупо сказал:

– На заставе трудно, слов нет. И при всем этом вы не дело затеяли, Вера Константиновна. Поверьте, я говорю от души.

Она не хотела слушать и бросила грубо:

– Это меня одной касается.

– Не только.

– Я о себе говорю.

– А я о многих.

Вера не поняла, какой смысл Быков вложил в последнюю фразу.

– Нынче каждый думает о себе, - возразила она подполковнику.
– Такой сейчас век.

Он изумленно на нее посмотрел:

– Откуда это у вас!.. В двадцать шесть лет...

– Откуда у всех.

– Скажите, ваш муж уже был пограничником, когда вы поженились?

– Хотите сказать: "Видели очи..."?

– Не считаю ее мудрой, эту поговорку. Человек может ошибиться.

– Вы меня имеете в виду?

– И вас.

– Значит, теперь я должна нести свой крест до конца. Вы это хотите сказать?

По тому, как вспыхнули его скулы и загорелись глаза, Вера поняла, что Быков рассержен. Он заговорил, приподняв голову и рассматривая ее в упор.

– О каком кресте вы говорите! Не нужно становиться в позу. Зачем вы кокетничаете, товарищ Сурова? Ну зачем? Я на протяжении всего нашего разговора щажу ваше самолюбие. И напрасно. Галантность не всегда, знаете, уместна.

– Сожалеете, что не грубили? Подбирали слова... для вящей убедительности.

– Да, подбирал, Вера Константиновна. Подбирал потому, что надеялся на желание понять их. А вы все о себе, о себе. Можно подумать, что вы единственная, великомученица, жертва, так сказать. А давайте в открытую: кому-то нужно выносить дурнопахнущие горшки из больничных палат, кому-то нужно добывать уголь в районах вечной мерзлоты, где дети страдают от недостатка кислорода и света. Обыкновенного дневного света лишены в течение многих месяцев! Вы знаете, какие они?.. Или думаете, легко в геологических партиях, на арктических станциях? Да я вам могу до бесконечности продолжить перечень таких мест. Кому-то нужно быть и там. Это называется исполнять гражданский долг. Вот и вы его исполняйте. Надо же! А на заставе не так уж плохо.

Она подумала, что он прощается, протянула ему руку:

– Может быть, вы правы. Не знаю.

– Хорошенько все взвесьте.
– Он пожал ее пальцы.
– Не стоит голову забивать пустяками. Вы художница, а здесь непочатый край тем. Работайте, а мы подумаем, как развеять ваше одиночество. Вот скоро пришлем заместителя. Обязательно женатого и обязательно с дитенком Мишкиных лет. Устраивает?

Вера не знала, что ему ответить. Лгать не хотелось. Быков говорил искренне, без рисовки, такую манеру разговаривать она отмечала у своего отца - он не ходил вокруг да около и не заботился о том, как собеседник воспримет его слова.

Быков собрался уходить, прощаясь, сказал:

– Обязательно организуем выставку ваших картин. Да, да, не возражайте. Пускай народ посмотрит, какие таланты прячет граница.
– Уже в дверях задержался: - Мысль одна пришла: быть хорошей матерью и женой - тоже почетная должность. Ей-богу, правда.

Он ушел. Вера осталась одна со своими встревоженными мыслями. Быков не убедил, не развеял ее настроения. Наоборот, в голове теперь был полный сумбур.

Юрий забежал поздно вечером. Еще с порога на Веру дохнуло табаком. Если бы посмотрела мужу в лицо, могла бы увидеть на нем предельную усталость, пожелтевшие от табака губы - все то, что в ней раньше вызывало болезненную жалость.

Она встретила его потухшим взглядом и спросила равнодушно:

– Ужинать будешь?

– Мы с подполковником недавно обедали.
– Стуча сапогами, прошел в соседнюю комнату, где спал сын.

Она ему прошипела вдогонку:

– Пожалуйста, тише.

Злой этот шепот заставил Юрия взглянуть на жену с удивлением: такою он еще не видел ее.

– Что с тобой, Вера?

– Ничего со мной. Громыхаешь сапожищами.

Юрий подошел к ней, заглянул в лицо:

– Ты здорова, лапочка?