Черная Ганьча

26

Суров с Людой шли по тому самому косогору, у подножия которого месяц с лишним назад он переносил ее на руках через поток. Люда увлеченно рассказывала о чудо-птице коростеле, который каждую осень пешком отправляется из белорусских лесов на зимовку в Италию, лишь изредка подлетывая у водных преград.

– Легко сказать: пешком!
– с жаром говорила Люда.
– Попробуйте себе представить: пичуга идет через всю Европу. Колоссально!

Суров нес ее туфли и сумочку, завернутые в газету. Больше месяца Люда за ними не приходила, а сегодня, собираясь в дорогу на юг, он обнаружил их и решил отнести хозяйке. Горячность девушки его забавляла.

– Неужели в такую даль - на своих двоих?

– Как не стыдно, Юрий Васильевич! Я хоть не фенолог, но сии сведения мною почерпнуты из абсолютно достоверных источников.

– Розыгрыш.

– Ну, знаете!.. Не быть компетентным...

– Постойте, Людочка, - Суров прервал ее, - трудно поверить, чтобы какой-то зачуханный дергач... Да что говорить попусту! Не верю.

В негодовании Люда остановилась:

– Почему зачуханный?.. Отличная птица, великий путешественник, и вы так грубо! Стыдно пограничнику не знать лес и его обитателей. Чудовищно! Я была о вас лучшего мнения, Юрий Васильевич.

Не переставая ее поддразнивать, Суров, деланно хмуря брови, сказал:

– Нашли из-за кого хулить! Осмелюсь доложить вам, товарищ начальник Дубовой рощи, что ваш дергач, в сравнении с другими пернатыми, - несчастный и жалкий космополит. Зимородок - птица, снегирь - птица, синица - просто царица, а дятел и вовсе молодец - они родину не покидают. Как можно бросать такую красотищу! Просто ненавижу всяких дергачей.

Люда изумленно взглянула на Сурова и неожиданно рассмеялась:

– Ну вас, я, глупая, принимаю все всерьез и завожусь, а вы разыгрываете. Нашла кому читать лекцию!..

– Было очень интересно, честное слово.

– Ладно, пускай по-вашему.

Лес полыхал яркими красками осени, стоял в неподвижной задумчивости, печально красивый, с желтизною, как проседь, светлевшей в багрянце. С берез и кленов тихо стекала листва, лес полнился звуками - будто издалека плыл колокольный звон.

Люда, умолкнув, шла притихшая, чуточку жмуря глаза от солнца. Оно светило сквозь поредевшую листву, высветливая зеленые островки еще не усохшей травы, озоровало в брусничнике, разбросанном там и сям рубиново-красными брызгами.

– Хорошо здесь!
– сказала шепотом, словно от громкого возгласа могла исчезнуть вся эта красота.
– Век бы не уезжала. А вы, Юрий Васильевич? Вам здесь нравится?

– Нравится, - ответил тоже вполголоса.

– Ах, какой вы, право, невозможный! Вас серьезно спрашивают.

– А я серьезно отвечаю, Людочка: нра-вит-ся.
– У него чуть не сорвалось с языка, что кое-кому здесь не понравилось, не по душе пришлась глушь. Сдержался.

С высоты, из-за облетевших верхушек берез, несся печальный клекот.

Отлет птиц всегда отзывается в сердце печалью. Стояли, провожая взглядом птичьи косяки. Прощальный крик плыл над лесным безмолвием, медленно удаляясь.

– Кончилась моя вольница, - со вздохом сказала Люда.
– На днях уеду в Минск и на всю зиму засяду писать.
– Отняла у Сурова сверток.
– Спасибо за хлопоты, Юрий Васильевич. Дальше не пойду, да и вам пора.
– Краснея, достала из кармашка жакета клочок сложенной вдвое бумаги: - Будете в Минске, заходите по этому адресу, если, конечно, появится такое желание.

Он взял адрес, спрятал в карман гимнастерки.

– Буду через три дня.

– Правда?
– Ее серые глаза вспыхнули, будто зажглись.
– Или снова разыгрываете?

– Нет смысла, Людочка. Еду на юг, а в Минске сажусь в самолет. Ровно через три дня.

Люда не могла скрыть радости:

– Ой, как хорошо! И я через три. Вы каким?

– Каким придется, - ответил, помедлив.
– Пожалуй, утренним.
– Люда стояла близко возле него, он легонько ее отстранил, разглядывая в упор. Слушайте, Люда, а вам известно, что у меня есть семья?

Краска стыда бросилась ей в лицо, голос дрожал от обиды.

– Мне известно, что вы живете один. Почему вы меня об этом спросили, Юрий Васильевич?

– Просто так.

– Показалось, что я посягаю на вашу свободу?

– Бог в помощь, Людочка.
– Суров усмехнулся.
– В университете по логике вы, очевидно, отхватывали одни пятерки. Такая тонкая проницательность. Мессинг бы позавидовал.

У Люды дрогнули губы, через силу выдавила из себя несколько слов:

– Извините... Вы в такой форме спросили, что я невольно подумала...

– ...плохое.

– К сожалению, не научилась читать мысли на расстоянии. И по логике получала не самые блестящие отметки.
– Люда быстро оправилась от смущения, тряхнула льняными до плеч волосами: - Давайте прощаться.
– Протянула ему руку.

Ладошка у нее была маленькой, крепкой. Не отпуская, спросил:

– Приглашение остается в силе?

– Разве было похоже, что я шучу?

– Не спешите, давайте посидим. Сегодня воскресный день и погодка - как по заказу, успеете упаковать своих жуков.
– Он потянул ее за руку, усадил напротив себя прямо в траву.

Люда доверчиво села. В воздухе плавали белесые нити паутины, в неотцветшем вереске гудели шмели, было непохоже на осень, просто не верилось, что на исходе сентябрь.

– Как не хочется уезжать, - промолвила Люда.

– Оставайтесь. И работайте на здоровье, хоть всю зиму, а мало будет, весну прихватите. Ну, а вслед за весной, всеобще известно, наступает лето. Трудитесь на благо родной природы. Оставайтесь хоть навсегда.

Она изучающе-пытливо посмотрела на него.

– Сейчас не могу. В Минске мне надо пробыть по меньшей мере год... Да, года хватит.
– Задумалась, сорвала травинку и намотала колечком на палец. После защиты я наверняка вернусь сюда, насовсем, как старожил, на правах научного сотрудника в заповедник.

– Вы? Сюда?

– А что удивительного? Вот вы, например, живете на границе, потому что охраняете ее. Ведь нельзя же это делать, живя, скажем, в Киеве. А мне, энтомологу, в городе сидеть нечего тем более...

Она не договорила, поднялась, стряхнула с юбки травинки, сняла с себя курточку и больше не надевала.

Поднявшись вслед за ней, Суров поймал себя на мысли, что на этот раз встреча с Людой была очень приятна и сейчас жаль расставаться.

– Провожу вас немного, - сказал, беря ее за руку, чтобы помочь сойти на тропу с косогора. Он шел сзади нее, видел загорелый полукруг плеч в вырезе платья. От всей ее небольшой тонкой фигурки веяло женственностью.
– Можно вас спросить, Людочка?