Черная мадонна

Глава 31

Как осужденный на смерть преступник, которому даровано его последнее желание, Льюистон по приезде в Италию, прежде чем поселиться в отеле «Флорида», провел весь день, осматривая местные достопримечательности. И вот теперь такси везло его по узеньким дорогам среди зеленых холмов над уютным городом Стреза. С высоты, на лазурной глади озера, ему были видны острова Борромео: Isola Bella,или остров Прекрасный, Isola Madre,остров Матери, Isola Pescatori,или остров Рыбацкий. Это были главные туристические достопримечательности южной части озера. На острове Прекрасном сохранился дворец XVII века с его знаменитыми террасными садами и удивительной красоты павлинами. Это был один из тех дворцов, что в свое время служили отелями для венценосных особ. Например, в нем останавливался Наполеон Бонапарт с Жозефиной. По словам управляющего, после того как императорская чета уехала, она оставила после себя в комнатах дурной запах.

Такси остановилось перед воротами виллы. Ее внушительные, выгоревшие под солнцем стены были почти не видны сквозь ветви деревьев огромного парка, посреди которого высилось здание. Это была, пожалуй, самая шикарная вилла в Стрезе, при ней имелся даже собственный ботанический сад. Браун ее не то купил, не то арендовал. Чаку с Сэмом было велено явиться сюда, если события начнут развиваться не так, как предполагалось.

Льюистон вышел из такси и зашагал по газону, разглядывая белых павлинов, фазанов и других птиц. Нет, эта вилла ни в чем не уступит дворцу на острове. Доктор подошел к обширной, посыпанной гравием площадке и направился вдоль торца здания к задней стене. По другую сторону газона располагался бассейн, достойный римского императора. Никого так и не заметив, Льюистон вошел внутрь через дверь в стеклянной стене, откуда открывался вид сразу на три острова.

– Привет, Чак, – произнес голос откуда-то с другого конца просторной комнаты. Сидевший рядом с огромным – от пола до потолка – холстом Теомунд Браун отложил книгу. Льюистон сразу же узнал полотно кисти колумбийского художника Ботеро, чьими работами гордились многие престижные галереи. На картине был изображен толстый до уродливости мужчина, сидящий за столом, вместе со столь же уродливо толстой дочерью. На тарелках перед ними лежали крошечные куклы-младенцы. У мужчины и у его дочери в руках были вилки, посередине стола стояла бутылка с соусом. Интересно, задался про себя вопросом Льюистон, Браун понимает, что картина эта – не что иное, как социальный комментарий ко всей его жизни?

– К Сэму вернулась память, – произнес Чак, зная, что Браун не любит намеков и экивоков.

Тот махнул рукой в сторону ближайшего сервировочного столика на колесиках.

– Налейте себе чего-нибудь и расскажите подробнее.

Льюистон так и сделал, и в следующее мгновение услышал стук высоких каблуков по кафельному полу. Подняв глаза, он увидел Корал. Она явно собралась в бассейн – золотистый купальник-бикини и невесомый газовый платок, тянувшийся за ней шлейфом. Каштановые волосы распущены по плечам и ниспадают на спину.

Браун обернулся и тоже посмотрел в ее сторону. Она прошла мимо, не удостоив никого из них даже взглядом. Льюистон был вынужден признать, что она по-прежнему хороша, а вот игривость, которую он заметил в ней во время первой их встречи, куда-то исчезла.

Проводив ее взглядом, когда она, покачивая бедрами, вышла к бассейну, Браун с видом знатока прокомментировал:

– Богиня любви.

Льюистон налил себе стакан вина, сел на кушетку цвета дыни и больше не проронил ни слова. Ждал, что скажет Браун.

– И что именно он помнит?

– Все, за исключением меня и десяти лет работы на вас. Он изнасиловал мать мальчика. Она пыталась наложить на себя руки.

Браун выпрямился в кресле и в упор посмотрел на него. Было видно, что он готов лопнуть от злости.

– Имбецил! Вы уже сделали то, что вам было поручено?

– Да, и никто ничего не обнаружит. Если ему сделать еще пару-тройку уколов, то могут подумать, что у него была гемофилия. Стоит ему разбить колено или локоть – и его песенка спета. Кстати, я могу задать один вопрос?

Браун раздраженно нахмурил брови, однако разрешил:

– Задавайте.

– Почему вы не послали на виллу профессионалов, которые сделали бы все чисто? К чему весь этот спектакль?

Браун фыркнул.

– Чак, вы просто насмотрелись телепередач. Уверяю вас, там все показывают не так, как бывает на самом деле. Кстати, Росси уже уехал?

– Да.

– И кто остался в доме?

– Экономка, мать и мальчишка. Сэм с позором отбыл в неизвестном направлении. Дядя из Турина приедет лишь к вечеру, а священник – вообще только завтра. Так что пока Мэгги и Джесс целиком и полностью в моих руках.

Браун громко рассмеялся.

– Стоило похитить его дочь, как агнец Божий пошел к дьяволу!

– Мальчик действительно странный. Он убедил Росси оставить их со мной. Он говорит совсем как Иисус.

Браун побледнел, чего за ним раньше не водилось. Затем резко встал и, подойдя к стеклянной стене, принялся наблюдать за плещущейся в бассейне Корал.

– Если вам, Чак, не хватает жены, богиня любви восполнит ее отсутствие.

Браун повернулся. Лицо его было непроницаемым. Льюистон увидел в его глазах всю ту же холодную решительность. Но было в них и что-то еще. Что-то похожее на страх. Неужели такое возможно? Неужели Браун опасается какого-то мальчонку? Или ему известно что-то такое, чего он, Льюистон, не знает? Не может же он и впрямь полагать, что Джесс – это Иисус. Чаку вспомнилась статуэтка Черной Мадонны на прикроватном столике Мэгги. Однако он тотчас отмел эту мысль как невероятную.

– Давайте составим Корал компанию, – сказал Браун. – А потом, перед тем как вы уедете, я вам кое-что покажу.

Льюистон покосился на плещущуюся в бассейне Корал. Он никогда, ни разу за все двадцать два года брака, не изменял жене. Конечно, у него были свои фантазии. У какого мужчины их не бывает? Он должен был тотчас же ответить решительным «нет» на предложение Брауна, ведь у него нет ни малейшего желания изменять жене. С другой стороны, разве он когда-либо в жизни замышлял убийство десятилетнего мальчика?

Браун щелкнул кнопкой, и комнату наполнила музыка Моцарта. Это была любимая ария Льюистона, « Se Mai Senti Spirarti Sul Volto», «Если ты когда-нибудь почувствуешь на лице мое предсмертное дыхание». Он часто слушал ее, когда ухаживал за Сэмом. Льюистон с трудом заставил себя не рассмеяться горьким смехом. Браун явно заранее спланировал весь этот спектакль.

В опере « La clemenza di Tito» [58] принцесса Вителлия соблазняет Сеста убить императора, чтобы самой прийти к власти. Разрываясь между долгом и любовью, Сест выбирает любовь. Он связывается с заговорщиками, но, в конце концов, его коварство разоблачено. Он поет свою последнюю трагическую песню, обещая Вителлии, что не выдаст ее, когда Сенат осудит его самого на смерть. В некотором роде это был сам Льюистон. Готовый убивать. Готовый продать душу. В опере все заканчивалось хорошо. А вот для него самого – вряд ли.

58

«Милосердие Тита» ( итал.). Одна из двух последних опер Моцарта (наряду с «Волшебной флейтой») была написана на заказ для коронации императора Богемии Леопольда II и впервые была исполнена в Пражском Сословном театре 6 сентября 1791 г.

Браун открыл стеклянную дверь, и музыка последовала за ними в сад – среди деревьев и экзотических кустарников были ловко спрятаны динамики. Скорбный плач Сеста был исполнен нежностью и совершенно лишен каких-либо упреков. Обычно эту арию исполняла переодетая мужчиной женщина. Пока они шли к бассейну, где роскошная Корал, лежа на спине, покачиваясь на воде, наблюдала за их приближением, Льюистон узнал голос. Это под сопровождение моцартовских скрипок пела Чечилия Бартоли. Если ты когда-нибудь почувствуешь на лице мое предсмертное дыхание…