Черное колесо

Я отнёс его выступление туда же, что и суеверные страхи и чувства Мактига – заторможенная, замкнутая личность проявляет себя через романтические стремления, через надежду на приключения.

Бенсон взглядом попросил моего ответа.

Я сказал:

– Как карликовое дерево, рисунок Бердсли или поэма Бодлера, это колесо прекрасно – сознательно искажённой и неестественной красотой. Поэтому оно мне не нравится. Я определённо не боюсь его. Вы с Майком обмануты различными совпадениями и считаете, что колесо может как-то воздействовать на вашу жизнь. Поступая так, вы наделяете его личностью. Это типично для психологии примитивного типа и является основой всех религий – вряд ли этого можно ожидать от взрослых людей вашего воспитания и образа жизни.

Бенсон смотрел на меня так же, как он смотрит на леди Фитц: я забавлял его.

Мактиг осторожно возразил:

– Многие неодушевлённые предметы воздействуют на нашу жизнь. Золото само по себе не может вызывать войны, но обладание им способно воздвигнуть или разрушить империю. Что такое флаг. Кусок цветной ткани. Но люди сражались и умирали, чтобы отомстить за оскорбление флага.

– Тем не менее, – ответил я слегка обиженно, – я должен предостеречь вас от приписывания колесу свойств живого существа. – Я не стал добавлять, что такая зыбкая опора на ложные ценности лежит в основе всех психических отклонений. Большой Джим очень чувствителен по поводу его одержимости старым капитаном.

Возможно, он понял мои опасения и решил помешать мне высказать их. Он безапелляционно сказал:

– Мы уже достаточно времени потратили на этот вздор. Пошли.

И снова взвалил колесо на спину.

Мы спустились по склону к шлюпке. Бенсон зевнул:

– Боже, как я устал!

Когда мы садились в шлюпку, над водой показалось солнце. Когда Мактиг начал грести к «Сьюзан Энн», жёлтый свет солнца превратил песок в серу, а лагуну – в медь. Сам корабль казался вырезанным из топаза и янтаря на фоне переливчато-голубой эмали неба.

Блеск воды ослепил меня. Я отвернулся и был ослеплён другим блеском, исходившим от драгоценностей в руках Чедвика.

Бенсон сидел, положив колесо на колени. Его благородной формы пальцы машинально поглаживали колесо, словно живое и любимое существо.

На «Сьюзан Энн» сверкнул белый сполох – словно жемчуг в золоте. Пен стояла у поручня в развевающемся белом пеньюаре. Она не помахала нам; опираясь на сложенные руки, лишь серьёзно смотрела на шлюпку. Я подумал о юной святой, опирающейся на золотую ограду неба.

Чедвик полой одежды прикрыл чашу.

– Нам не нужна реклама, – сказал он. – Вдруг на борту есть и другие ранние пташки.

И как раз в этот момент рядом с ней показался Смитсон. Пен беспокойно оглянулась на него и отодвинулась. И тут увидела колесо. Глаза её широко раскрылись, губы сжались, она стукнула по поручню маленьким кулачком. Небесный налёт исчез из её красоты: теперь она трепетала, как белое пламя ярости.

Смитсон подозвал вахтенного, велел ему спуститься и удерживать нашу шлюпку, которая коснулась корпуса «Сьюзан Энн». Большой Джим передал вахтенному колесо. Тот чуть его не выронил – вероятно, его поразили вырезанные на нём руки, и вёл он себя так, словно дерево жгло его. Но он тут же пришёл в себя и передал колесо Смитсону.

Пен бросилась к Смитсону, который наклонился, принимая колесо.

– Отец, ты не должен был приносить это на борт!

– Тише, девочка, – мягко, но решительно ответил Бенсон. – Я знаю, что делаю.

Она крикнула нам:

– Майк! Доктор Фенимор! Чед! Я навсегда вас возненавижу, если вы позволите ему!..

Бенсон сделал короткий жест Смитсону, тот подхватил девушку под локти и отставил в сторону. Мактиг кашлянул, я покраснел. Пен стояла, прижав ладони ко рту, и недоверчиво смотрела на Смитсона. Он перестал её замечать и принял колесо. Девушка топнула ногой, но прежде, чем она смогла выразить своё негодование, Бенсон ласково сказал:

– Ну, девочка, не нужно мятежей. Иначе… – он усмехнулся, – я закую тебя в цепи.

Она упрямо выпрямилась. Он продолжал ластиться:

– Я принёс тебе кое-что. Тебе понравится…

Я видел, как Смитсон бросил вопросительный взгляд на Чедвика, отходя от борта с колесом. И мне не понравилось подмигивание, которым ответил Чедвик. Нужно это запомнить.

Бенсон неторопливо поднялся по трапу. Мактиг взбежал за ним. Я следом. За мной поднялся Чедвик. Вахтенный занялся шлюпкой.

Пен прижалась к Мактигу, спрятала у него на груди лицо. Она больше не удерживала слезы; он робко гладил её волосы. Чедвик остановился возле них; Мактиг отдёрнул руку и застыл. Наступила неловкая пауза.

Пен отступила от Мактига, отвернулась, вытирая слёзы. Она снова повернулась к нам, холодно разглядывая Чедвика; на Мактига она смотрела с сомнением, на меня – как смотрит ребёнок на обманувшего его взрослого. Я покраснел от стыда, будто на самом деле предал её.

Она отчаянно выпалила:

– О, это бесполезно, вы все вместе, все заодно!

И, резко повернувшись, побежала к своей каюте.

Смитсон осторожно трогал колесо пальцем, как будто ощущал нечто незнакомое. Бенсон ревниво оттолкнул его. Поднял колесо, но не очень ловко – он устал. Пошёл к своей каюте, подозвав нас повелительным кивком головы.

Смитсону же резко сказал:

– Ни слова об этом, понятно?

Тот небрежно кивнул. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Смитсон выпрямлялся, словно нагибался за чем-то упавшим.

Майк отошёл, чтобы убрать инструменты. Я положил свою ношу на стол Бенсона. Он хрипло сказал:

– А теперь лучше отправляйтесь на койку.

– В таком случае спокойной ночи, сэр. – Он кивнул. Я закрыл дверь, оставив его наедине с Чедвиком. Последним взглядом увидел Бенсона, склонившегося к колесу, как скупой склоняется к своим сокровищам.

Глаза старого капитана на портрете, казалось, тоже не отрывались от колеса.

10. ОБЛАКА

Коллинз разбудил меня очень рано, придя убирать мою каюту. Он небрежно извинился и ушёл, но я не смог снова уснуть, оделся и пошёл на завтрак.

Очевидно, Чедвик спал не больше меня, а может, и совсем не спал. Он в одиночестве сидел в столовой с чашкой кофе и сигаретой. Когда я подошёл, он равнодушно взглянул на меня.

Вежливость требовала, чтобы я сел рядом, но мне не хотелось этого. Как всякая встреча с Мактигом увеличивала мою привязанность к нему, так и всякий контакт с Чедвиком усиливал некое интуитивное недоверие.

Он выпустил струю голубого дыма и вежливо улыбнулся, когда я поздоровался и сел. Чедвик не оглядывался на дверь, но явно знал, что мы с ним одни. Наклонился ко мне, очевидно, собираясь сказать что-то очень конфиденциальное. Но прежде чем он произнёс хоть слово, появилась леди Фитц без обычно сопровождавшего её Бурилова. Чедвик отодвинулся от меня, словно мы с ним планировали убийство.

– Доброе утро, доброе утро! – пропела леди Фитц, глядя на нас; тем не менее, место она выбрала довольно удалённое. На ней было что-то очень спортивное и светло-голубое, хорошо сочетающееся с её рыжеватыми волосами. И одежда, и причёска были в лёгком беспорядке, но – тщательно продуманном. Я представил себе, как она добавляет эти последние штрихи к работе Деборы, не только чтобы выглядеть лёгкой и цветущей, но и чтобы сказать последнее слово в споре с шотландкой.