Черное кружево, алый закат

– Закончила? – спросил он, приблизившись.

– Закончила, отправила. И уже получила комплименты.

– От редакции? Или от читателей?

– Статья выйдет только завтра. Так что читатели пока не успели ее оценить, – улыбнулась она. – От редакции, от коллег. И от мужа.

– Здорово! Давай отпразднуем? Здесь есть пара платных ресторанов, один итальянский, другой рыбный. Я тебя приглашаю в любой из них, по выбору!

Если бы это был не он, не ее Янька, – она бы отказалась. Но ему отказать Александра не могла. Он имел право приглашать ее в ресторан! Оно было дадено ему, это право, изначально – их общим детством, их нежной дружбой – и не подлежало сомнению.

– Давай в рыбный. Я итальянскую кухню не очень люблю…

После ужина они немного потанцевали, вспоминая, как в детстве Саша обучала его рок-н-роллу. Теперь Ян танцевал вполне прилично, не без изящества даже, но тогда… Ох, тогда были одни курьезы!..

Они смеялись, перебирая воспоминания. Александре было легко и весело: чувство хорошо сделанной работы, музыка, теплый вечер, близость Яна и шампанское, которым они закончили ужин, – все это вместе вызывало ощущение легкой эйфории… Какая хорошая идея пришла Алеше – отправить ее на отдых!

…Несмотря на долгий сон, после танцев она почувствовала себя усталой и гулять по пляжу отказалась. Ян проводил ее, как сложилось с первого дня, до дверей номера. И поцеловал, как уже сложилось… Но на этот раз не в щеку, а в губы.

Александра не удивилась. Это витало в воздухе едва ли не с первого дня. Искушение близости, вот как это называлось. В нем не было страсти; оно казалось почти не физическим, почти лишенным сексуального влечения. Это было именно желание близости, соединения с настолько родным существом, что казалось почти инцестом. Соблазн закончить жест, начатый в детстве: соединить, сомкнуть еще тогда протянутые друг к другу руки и губы… Жест, зависший в невесомости и незавершенности на многие годы.

Они целовались только однажды, в первый и последний раз, бегло и неумело, когда она уходила в другую школу и им обоим казалось, что мир рушится. И тогда она точно так же ощутила головокружительную родность его тела, его губ, его рук.

Саша тогда испугалась. О нет, вовсе не поцелуя! Она была девочкой «продвинутой» – хотя раньше так не говорили – и к своим четырнадцати прочитала всю доступную и недоступную литературу о плотской любви. Умом все поняла, но пока не телом, отчего не чувствовала себя к ней готовой и не торопилась. И, пожалуй, подсознательно боялась испортить их дивную дружбу с Яном переходом на поцелуи. Это было бы слишком банально. Практически все девчонки и мальчишки уже перецеловались, ради интереса, – а некоторые шли и дальше в познании столь волнующего предмета, – но то было совсем другое. С Яном нельзя было ради интереса.

Потом хотя они и встречались еще какое-то время – но больше ни разу не целовались. Связь их постепенно слабела: разность школ, разведенность в пространстве и времени делали свое дело.

Но сейчас тот поцелуй самым неожиданным образом заявил о необходимости продолжения. Жаждой превратить многоточие в точку!

Это было странное, очень странное чувство. Незнакомое доселе, неиспытанное, но очень мощное.

Если бы не Алеша…

– Ян…

– Спокойной ночи, Санька!

Он пошел прочь по коридору в сторону лифта.

– Ян!

Он обернулся.

– Я люблю своего мужа.

– Я люблю свою жену, Санька.

Они помолчали. Он стоял в коридоре, освещенный неярким светом ламп, но глаза его…

Это было нестерпимо.

– Я рассказывал о тебе своим женам, я рассказывал о тебе своим детям. Как милую детскую историю, как прошлое… Сейчас же, Сань, я понимаю, что я никогда не переставал тебя любить. Но это, конечно, не повод, чтобы разрушать настоящее.

– Да, Ян.

– Спокойной ночи.

* * *

Ох, как Степан был зол на себя! Он совершенно не то сделал, совершенно не так! И она, гадкое это буратино-Маугли, что она себе позволяет!

Он рванул вниз по лестнице – Кира уже выходила из здания, где располагалась ассоциация, – и последовал за ней, стараясь быть незамеченным. Любовник у нее, ишь ты! И что же это за любовник?!

Метро, – Кира ехала на метро… Степан забыл уже, когда последний раз спускался в подземку! Там оказались новые турникеты, за билетом пришлось бежать в кассу, – он ее чуть не упустил! Более того, она сделала пересадку, и он малость обалдел от пыльных коридоров… Но тащился за ней, куда деваться-то?!

Он доперся таким образом аж до Новогиреева. Но мучения его на этом не закончились: Кира встроилась в очередь на автобусной остановке. Ехать с ней в одном автобусе Степан никак не мог и потому, отойдя подальше, поднял руку, голосуя.

Он взял первую же тормознувшую тачку и, дождавшись, пока приползет Кирин автобус, велел следовать за ним. На каждой остановке он всматривался, не вышла ли среди прочих пассажиров Кира…

Наконец увидел ее. Она направилась в глубь жилого квартала – Степан за ней. Улица такая-то, дом такой-то.

После чего он продиктовал водиле адрес «Аськи».

Ворвавшись в свою вотчину, он направился в отдел кадров, где жадно пролистал личное дело Киры.

Его поджидали открытия.

Ну, первое было не открытие, а так, пустяк: она жила именно там, в Новогирееве, на той самой улице, в том самом доме. Значит, она не к любовнику пошла, а к себе домой! Хотя вдруг наоборот, любовник пришел к ней?!

Зато настоящей неожиданностью стали для Степана две строчки:

– Возраст: двадцать семь.

– Семейное положение: вдова.

!!!

Он побарабанил пальцами по страницам ее дела. М-да, вот так дела… А он ей больше двадцати и вправду не дал бы… Она, выходит, ему соврала, когда сказала, что ей двадцать два. Зачем?

И вдова. То есть она уже была замужем. А ведет себя, как малолетка. Может, брак был фиктивным? И потом, что значит вдова? Отчего умер ее муж?!

Он рванул обратно, в Новогиреево, уже на своей машине, и дежурил под ее окнами еще полночи. Но никто не вышел из подъезда Киры. Значит, и про любовника она соврала!

…Или он остался у нее ночевать?!

Когда стрелки перевалили за три ночи, он вдруг очнулся. Словно протрезвел. «Степ, ты чё, рехнулся? – сказал он себе и порулил домой. – Кой хрен она тебе сдалась, эта дура Кира-буратино?!» – вопрошал он себя.

Его обида была глубока. Настолько глубока, что он решил разбудить Люсю.

– Люськ, я соскучился… – произнес он в телефон. – Я к тебе забурюсь сейчас?

– Но я сплю… – возразила Люся.

– Люсь, ты меня любишь? – неожиданно для себя самого спросил он.