Черное золото

Я кивнул, разглядывая схему моста. Романовский мост через Волгу, построенный еще до революции, считался одним из самых сложных участков на нашем пути. Две с половиной версты над водой, да еще при сильном осеннем ветре.

Внезапно в купе постучался встревоженный Лапин:

— Беда, Леонид Иванович! На последней платформе брезент рвется. Ветер с реки такой, что крепления не выдерживают.

Пришлось остановить состав. Под порывами волжского ветра мы карабкались по платформам, наспех закрепляя сорванный брезент. Рихтер командовал работой:

— Двойную страховку на углы! И веревки крест-накрест!

Вдали уже виднелись ажурные фермы моста. Темно-серая лента Волги уходила к горизонту. На берегу суетились путевые обходчики, проверяя состояние рельсов.

— Как там на мосту? — крикнул я старшему обходчику.

— Ветер сильный, товарищ начальник! Идти можно, но медленно. И чтоб вагоны не раскачивало!

Паровоз дал протяжный гудок, извещая о начале переправы. Состав медленно пополз на мост. Под нами бурлила свинцовая октябрьская Волга. Ветер усилился, швыряя в лицо холодные брызги.

На середине моста случилось то, чего я опасался больше всего. Сильный порыв ветра ударил в борт состава. Вагоны качнуло. С платформ донесся тревожный скрип металла.

— Держите скорость! — крикнул я в переговорную трубу машинисту. — Главное не останавливаться!

Рихтер, вцепившись в поручни, пробирался вдоль состава, проверяя крепления. Его седые волосы развевались на ветру, лицо запотело от влаги, но движения оставались четкими и уверенными.

Мост, казалось, тянулся бесконечно. Каждая минута превращалась в вечность. Но вот наконец показался противоположный берег. Еще немного, и состав втянулся на твердую землю.

— Проверить груз! — скомандовал я, как только мы остановились на подходе к Казани.

К счастью, все обошлось благополучно. Только один трос лопнул на последней платформе, но запасные крепления выдержали.

Впереди показались пригороды Казани. Старинные минареты мечетей перемежались с заводскими трубами, на путях суетились маневровые паровозы. Город встречал нас промозглым осенним вечером.

— Большая техническая остановка, — сказал я Рихтеру. — Проверяем все до последнего болта.

В Казани нам предстояло пробыть сутки. Последняя передышка перед финальным броском к месту будущего месторождения.

Казанский вокзал встретил нас деловой суетой. Маневровые паровозы растаскивали составы, грузчики катили тележки с товаром, из громкоговорителя неслись объявления на русском и татарском языках.

Не успел наш состав остановиться, как дежурный по станции протянул мне пачку телеграмм:

— Вас ждали, товарищ Краснов. Вот, накопилось за три дня.

В станционной конторе, под мерное тиканье стенных часов, я просматривал московские новости. Орджоникидзе утвердил дополнительное финансирование. Бауман интересовался сроками. Величковский сообщал об успешных испытаниях нового катализатора.

За окном Рихтер командовал ремонтными работами. Казанские мастера помогали перебирать ходовую часть паровоза, меняли износившиеся детали на платформах.

— Леонид Иванович! — в дверь заглянул Лапин. — Там Глушков приехал, с московским поездом.

Николай Петрович Глушков, мой старый знакомый и по совместительству коллега Мышкина, выглядел усталым после дороги, но глаза блестели:

— Новости есть, важные. Только узнал с заседания коллегии.

Он достал из потертого портфеля бумаги:

— Ваш проект одобрили. Полное обеспечение, режим особой секретности. Но и требования соответствующие. Через месяц минимум нужны первые результаты.

— Успеем, — кивнул я. — Что еще?

— А еще… — Глушков понизил голос. — За вами следят. Студенцов своих людей подключил. Будьте осторожны.

В дверь постучали. На пороге появилась молодая женщина в военной форме:

— Товарищ Краснов? Военврач третьего ранга Зорина. Направлена в вашу экспедицию приказом санитарного управления.

Я с удивлением разглядывал нового врача. Тонкое интеллигентное лицо, короткая стрижка, внимательные серые глаза. Совсем молодая, но держится уверенно.

— Мария Сергеевна, — представилась она. — Два года работала в геологических партиях. Опыт полевой медицины имеется.

— Располагайтесь в штабном вагоне, — кивнул я. — Завтра утром отправляемся.

Глушков проводил ее задумчивым взглядом:

— Толковый врач. И характер есть. В прошлом году целую геологическую партию от тифа спасла.

Остаток дня прошел в хлопотах. Я встречался с местным начальством, получал последние метеосводки, проверял готовность состава. Рихтер доложил, что все системы в порядке:

— Можем выходить хоть сейчас. Паровоз перебрали, платформы укрепили.

Вечером в штабном вагоне собрался весь командный состав экспедиции. Над картами склонились Рихтер, Лапин, Кудряшов. Островский раскладывал какие-то схемы. Зорина изучала список медикаментов. Глушков в углу пыхтел папиросой.

— До места около трехсот верст, — я обвел карандашом конечную точку маршрута. — Самый сложный участок. Дорога неважная, места глухие.

— Справимся, — уверенно произнес Лапин. — Не такое проходили.

За окном догорал осенний день. В сумерках по путям сновали станционные рабочие, перекликались маневровые паровозы. Завтра нам предстоял финальный бросок к месту, где, я точно знал, нас ждало большое открытие.

Утро началось с обхода состава. Я проверял каждую мелочь, от крепления станков до запасов продовольствия. В голове крутились слова Глушкова о слежке. Нельзя допустить ни единой ошибки.

У вагона-лаборатории столкнулся с Зориной. Она как раз осматривала помещение, выделенное под медпункт.

— Тесновато, — заметила она сухо. — И освещение никуда не годится. Как тут операцию делать в случае чего?

— А вы собираетесь оперировать в пути? — я невольно усмехнулся.

Она вскинула на меня серые глаза, в которых мелькнуло что-то похожее на возмущение:

— Не вижу ничего смешного, товарищ начальник. На буровой всякое случается. Вот в прошлом году в Уренгойской партии…

— Хорошо-хорошо, — прервал я ее. — Что нужно, распорядимся.

— Для начала нужны дополнительные лампы. И перегородку здесь установить. Это вам не шутки — человеческие жизни.