Черноморские казаки (сборник)

«От сотворения мира ненавидящий добра, начальник злобы сатана, всегда вооружающийся против человеческой добродетели, умилостивляющей своего Творца и Бога, не удовольствуясь разрушением своими дьявольскими козни храброго богопочитаемого странноприимчивого и братолюбивого бытия войска Запорожского, начал воевать и на нынешнее Черноморское войско, в котором сначала заведения его посеявши семя честолюбия, корыстолюбия, братоненавидения, несогласия, злобы, неповиновения и развратного своевольства, беспрестанно делал на буйных сердцах влагу, желая видеть восход с того семени злых дел, на истребление и сего войска. Но не успевши в своем злоначинании, во время турецкой войны: видя его Богом хранимое и с помощью Божиею заслужившее себе честь, славу, Монаршую милость и для поселения по всегдашнему жительству землю позавидев; завидовав и начатому уже на новозаслуженной земле богоугодному сооружению молитвенных храмов, монашеской пустыни и для вящщего благоденствия войска о устроении доброго порядка моему предприятию. И не терпли такого благоначинания для достижения своей цели усугубил труд своим сатанинским коварством, которым: изневежествующей простоты, а наипаче из бродяг не бывших в прежнем Запорожьи и нынешнем войске прошедшую турецкую войну не служивших, не разумеющих службы, страха Божия и праведного его суда и неведущих пользы душевной и телесной, и пользы общего блага, с приятным покоем сопряженного, поводом некоторых старшин оным подобных, отродил свое семя в плод неповиновения власти и междоусобия Дикуновским бунтом; которым кровью войска заслуженную честь и славу снизвергнул во всегдашниии норок и нарекание, навлек войску нынешнее горестное безпокойствие, отнял время от хозяйственного устроения в Екатеринодаре Божиих церквей, куреней, войсковых домов и прочих нужностей, помешал во всем моем предприятии, касающемся до испрошения у Государя Императора подтверждения войска Высочайшею своею грамотою, облегчения его от несносных тягостей и подкрепления войсковых сил приблизившихся до крайняго раззорения; затмил было наше войско от лучи Монаршого милосердия, которым изобильно пользуются примерные сему войска Донское и Уральское; и все войско ввергнул в ров междоусобия, вражды, несогласия, разномыслия, уныния и отчаяния. О чем я безпрестанно сожалея духом сокрушался, а сердцем соболезновал. И не щадя своего слабого здоровья, будучи в столичном граде в С.-Петербурге пред Монаршим троном во всеподданнейшем моем донесении закрывая тот грех, с желанием войску благоденствия объяснил разные причины; и ходатайствуя войску за показанный бунт прощения по долгу моему предстательствовал ему того о чем отправленного мною в войсковое правительство копиею из донесения уже войско уведомлено; а уведомил я для того, чтоб благомыслящее общество, которое о сем несчастном случае соучаствуя моему соболезнованию желает мира, тишины и общего благоденственного покоя хотя мало обрадовалось; и воздало Богу жертвы в теплых своих молитвах о ниспослании свыше на сие войско своей благости в помощь известному моему предприятию о общем благе! да и сократившиеся с истинного пути, разженные сатанинскою яростью казаки, обратились бы на благопристойный путь к единодушному согласию и благомысленному всего войска повиновению своему начальству, дабы таковым обращением и сердечным раскаянием о содеянном согрешении возмогло войско постыдить злобного духа сатану и далече его от себя прогнать; и с Божиею помощью, ревностью и усердием к службе, хорошим поведением, дружественным и любовным союзом и паки своего Всеавгустейшего Монарха Высочайшую милость к себе обратить. Но видно я потом обманулся, как меня начальство уведомило, что по прочтении копии моего донесения войску, хотя некоторая часть войска и изъявила свое наружное удовольствие, однако многие казаки и некоторые старшины, затвердев в своей закоснелости, пребывая в прежней буйности, сочли оное за несправедливое, с насмешкою явно наругались, и не отставая от богопротивного и всему общему вредного заговора, своим куренным атаманам в нарядах на службу не повиновались; укоряя их с досаждением присяжными панам, усиливались часто переменять другими, единственно чрез то, что сии на верность службы законно приведены к присяге, а к тому, вымысливши какие-то доносы, затруднили здешнюю военного суда комиссию, только в один порок и бесчестие всему войску. Чего-ж было тут ожидать, и какого добра надеяться? Я созидаю общее благоденствие, а вы раззоряете сами себя и общий покой. Я ходатайствую всему войску за бунт прощение, а вы и по сие время пребываете в своей грубости, против благоначинания бунтуете. Я в столице, своими всеподданнейшими донесениями о войске, Всеавгустейшего Монарха умилостивляю; а вы тут непрестанными своими волнениями и противностью начальству Его раздражаете. Я о сем несчастном случае соболезную сердцем; о восстановлении в войске мира, тишины и общего покоя, беспрестанно имел попечение, а вы о том торжествуя всячески стараетесь развращать благомыслящих сердца и привлечь к своему буянству на разорение не только покоя, но и всего войска. Я хочу войско, с Божиею помощью, хорошим порядком и добрыми делами восстановить и прославить, а вы, будучи научаемы злобным духом, сатаною, усиливаетесь своими беспутными затеями более обесславить и имя его истребить. Я вас всех воскрешаю, а вы меня умерщвляете. Видите, какая разница между вами и мною! Чему-ж было тут должно быть, или какого добра ожидать? Хотя-ж и следовало мне кому надлежит о том представить, но я не почему другому, но, по единому человеколюбию своему, причитая все оное невежеству, в ожидании вашего покаяния пребывая незлобивым и прошу от великого Государя Императора всему войску великие и богатые милости; о которой вы уже известны, но покудова по тому воссияет на нас Божая и Монаршая милость, посмотрите на примерные войска Донское и Уральское, которые, со дня восшествия Его Императорского Величества на всероссийский престол, премного Его Высочайших милостей удостоились и ныне оными изобильно наслаждаются. А сие войско и поныне не только того лишается, но и навлекло на себя, сверх службы, многие отягощения такие, которые принадлежат только казенным поселянам и помещичьим крестьянам, т. е. продовольствием полковых лошадей; вспоможением 16-му Егерскому полку на разные полковые надобности деньгами, доставлением ему дров и, за неимением оных, камыша с великою трудностью, и получением отъезжающими из войска по необходимым надобностям с ростовского суда покормежных; отчего все прочие таковые же войска свободны. Вот до какой крайности вами войско уже доведено! Сколько оно прежде славилось, столько ныне себя опорочило, и сколько было уважаемо, столько ныне терпит от всех поругание и угнетение, почти наравне с не военнослужащими обывателями и даже самыми крестьянами, касательно покормежных. Сие-ж последовало не от чего другого, а единственно чрез напрасное сопротивление власти от Бога и Монарха устроенное, ибо я, зная совершенно колико, за жизни покойных начальников, войско претерпело угнетения и раззорения разными образы, по умертвии оных, для облегчения войска напрягаясь с желанием доставить ему справедливое удовлетворение, все бывшие угнетения переменил в пользу войска, а именно: переселение казаков с места на место приостановил, разделение земель и лесов уничтожил, рубить порядком лес каждому позволил; казаков употреблять в партикулярные работы запретил, винной откуп упразднил и дал свободу кому угодно промышлять вином и состоящих на пограничной службе казаков вымениваемым у закубанцев за соль хлебом и покупаемым за войсковые деньги, приказал продовольствовать и уже всем тем изобильно войско пользуется, что прежде не было. Да и по бытности моей в столичном граде С.-Петербурга, желая войску благоденствия и существования, при его правах утверждением о бывшем ему угнетении и от того изнеможении его сил мною, как выше прописано, и Его Императорскому Величеству в подробности во всеподданейшем моем донесении изъяснено для того, чтобы сей премудрый Монарх, узнавши колико сие войско претерпело угнетения и раззорения за содеянное войскам противу власти сопротивление, облегчил его от праведного своего Монаршего взыскания и не обратил бы по прежнему в казенные поселяне. Его-ж Императорского Высочества Наследника Государя Цесаревича и Великого Князя Александра Павловича, председательствующего в Государственной военное коллегии, также просил о освобождении сего войска от известных полковых тягостей и уездных покормежных, о принятии его под защиту Государственной военной коллегии примерно войску Донскому, и о позволении войску давать пашпорты от войскового начальства, о чем из приложенной при сем моего донесения копии подробно услышать можете. По каковым моим донесениям Его Императорское Высочество, Наследник Государь, в пользу войска все просимое сделать обещался; а Его Императорское Величество, Всеавгустейший Монарх, Всемилостивейший Государь Император Павел Петрович, Самодержец Всероссийский, яко чадолюбивый Отец ожидая от сего войска покаяния, в знак своего Монаршего к войску Черноморскому благоволения, Всемилостивейше соизволил повелеть бывшего войска Запорожского войсковой церкви ризницу для сего войска и за поворованный у войска же черкесами скот с 1792 по 1797 год, полученные от Порты Оттоманской 11,027 рублей 86 копеек деньги, на удовольствие обиженных мне отдать, и Высочайше пожаловать меня генерал-майором и отправить в сие войско к моей должности, с тем, чтоб я, по прибытии моем сюда, в каком порядке найду войско, Его Имнераторскому Величеству сделал донесение, да и впредь, командуя войском обо всем касающемся к пользе отечества и пользы сего войска доносил бы прямо Его Императорскому Величеству, в ожидании на донесения мои Всемилостивейшей резолюции. Я исполняя Высочайшую Его Императорского Величества волю, получа отысканную часть церковной ризницы Запорожской и оные деньги, прибывши в город Екатеринодар, ризницу отдал в войсковую церковь, а деньги, до времени, хранятся у меня, и для получения оных о явке ко мне обиженных будет дано знать. На поднесенные-ж мною Его Императорскому Величеству и Его Императорскому Высочеству всеподданнейшие мои донесения, без сомнения ожидаете Всемилостивейшие в пользу войска резолюции, а сей час за толикия Его Императорского Величества войску Черноморскому Монаршее благоволение и Высочайшую милость, с которою вас поздравляю, благодарить Бога и о многодетном Его Императорского Величества и всей Высочайшей Его Фамилии здравии, воздайте Богове теплые свои молитвы с коленопреклонением. При чем молитеся Богу о ниспослании свыше на все Черноморское войско великие и богатые милости; а при первом моем вступлении в командование Высочайшие вверенным мне сим войском в пользу Отечества и всему войску в заведении мною в войске хорошего порядка и благоустройства, просите со мною Божией помощи, пребывайте верными своему Государю и поставленным от него начальникам послушными, так как вы уже и присягу учинили; а я буду иметь неусыпное попечение о доставлении всем вам справедливости в удовлетворение каждого. Да исчезнет от сего войска мрак невежества, междуусобия, вражды и горестного сетования! и постыдится сатанинской дух, бывший при возмущении войска инструментом! и воссияет тут Божья благодать и Монаршая милость к благоденственному каждого житию, предстательством моим у Монаршего трона! Для заведения-ж с нового года должного порядка, для всего войска полезного, все господа старшины и казаки соберитеся к своим куреням или в куренные селения и изберите из себя в куренные атаманы самых достойнейших людей из старшин и знаменитых казаков, таковых, кои разумеют страх Божий, службу и хозяйственное распоряжение, с каковыми бы я возмог в войске устроить совершенный порядок, оградить Высочайше вверенную войску границу и утвердить ее непоколебимо противу всякого врага и супостата и тем, загладив войсковой порок, показать войска пред Монаршим троном достойным Его Императорского Величества Высочайшего внимания и Всемилостивейшего благоволения».

Послание это атаман Котляревский передал войсковому протоиерею Порохне для прочтения во всех церквах и часовнях войска с коленопреклонением и молебствием о здравии Государя Императора и всей Царской фамилии.

В 1799 году Котляревский возобновил энергическую переписку с анапским комендантом Осман-пашою о беспорядках, производимых на черноморской кордонной линии подвластными Порте закубанскими народами. Паша оправдывался и жаловался, со своей стороны, на черноморцев, нападавших будто бы на черкесов и отнимавших у них имущество. Обменявшись несколькими письмами, не имевшими никакого результата, Котляревский 15 февраля писал, между прочим, паше:

«И так, приятель мой, знаменитый Осман-паша, объяснив вам сие дело в самой его тонкости, предаю все вышеизображенные черкес злодеяния правосудию вашему, яко прозорливому начальству, с тем, что вы по кратчайшем к делу внимании и сами предувидеть можете: колико каждого собственность, трудолюбием приобретенная, есть чувствительна и особливо остающимся после убитых и захваченных черкесами в плен казаков, а их женам и родственникам на всю жизнь сожаления и горести, коих гласом к вам, знаменитый паша, отзываясь, покорнейше прошу силою данной вам от Его Султанского Величества над закубанскими народами власти, подобные неприятельские от черкес на войско Черноморское нападения и грабительства строжайше запретить, как и похищенных у казаков рогатый скот и лошадей повелеть возвратить, а за убитых казаков родственникам доставить справедливое удовольствие».

После подобных настаиваний и угроз разрывом дружественных сношений на границе Котляревский добился, что черкесы перестали делать хищнические набеги, и на границе водворилось давно желанное спокойствие, исключая, впрочем, воровства, без которого горцы никогда не обходились.

Анапский паша много способствовал умиротворению пограничных дел на Кубани. Он посылал доверенных от себя лиц к горским народам, узнавал их намерения, и едва замечал преступные замыслы черкесов против черноморцев, спешил уничтожать зло в самом его зародыше отчасти мирным путем, отчасти силою оружия, или же заблаговременно извещал пограничных наших начальников о принятии на известных пунктах кордонной линии воинской осторожности. И Котляревский старался не давать повода паше и горцам жаловаться на черноморцев; в особенности после получения от Императора 4 апреля рескрипта — не делать на черкесов нападений без особого Высочайшего повеления. Затем, со стороны нашей, никаких неприязненных действий против закубанцев не предпринималось.

Давно уже царствовали за Кубанью вражда и несогласие между горскими племенами и отдельно между владельцами. Главным предметом раздоров служили отношения их к русским. Были между горцами личности, которые по своему мирному расположению, но более из-за материальных интересов сохраняли преданность к русским. Таких людей было мало, и на них смотрели прочие горцы, как на своих врагов; теснимые со всех сторон, они волею и неволею должны были искать убежища в пределах России. Один из подобных владельцев, султан Шеретлу-Оглы, отправился, с Высочайшего соизволения, в 1798 году в Петербург, просить о принятии его в подданство России, с подвластным ему народом, и о дозволении поселиться в земле войска Черноморского. Император Павел изъявил согласие и поручил своего нового подданного особенной благосклонности атамана Котляревского, который отозвался, что не только не встретится никакого препятствия на принятие султана Али в среду черноморцев, напротив, казаки охотно примут его к себе в сотоварищество. В поданном же действительному статскому советнику Лашкареву мнении Котляревский предполагал поселить закубанских выходцев на земле к Манычу и Егорлыку, подчинив их во всем Черноморскому войску.

Представление Котляревского не имело успеха. Император Павел, снисходя на просьбу султана Али, в рескриптах 17 и 29 ноября 1798 года новороссийскому губернатору графу Каховскому повелел принять Али, с его семейством и подданными в покровительство и подданство России и, по его желанию и указанию, отвести в незаселенных местах Черномории нужное пространство земли с угодьями, для жительства его и всех тех, которые с ним из-за Кубани переселиться пожелают.

Перешедшие к нам шапсуги были поселены на избранном ими месте от Копыла по казачьему ерику, за 60 верст, при р. Ангели (Ангелинский ерик).

Султан Шеретлу-Оглы прибыл из Петербурга в Екатеринодар в начале 1799 года и тогда же явился к возвратившемуся в войско Котляревскому. Тимофей Терентьевич принял султана ласково, познакомил с обществом, и для переправы его, с подданными азиятцами, на нашу сторону, вблизи Воронежского кордона, командировал поручика Харченка с командою казаков, при одном орудии. Под этим прикрытием султан Али перешел на правый берег Кубани, переведя с собой до ста душ шапсугов.

Котляревский, зная исконную страсть закубанских народов к хищничеству и вероломству, не верил в неизменную преданность нового подданного русского Государя; но, исполняя желание султана и волю Императора, полагал дать под поселение шапсугских выходцев землю на общем праве с войсковыми жителями, далее от р. Кубани к Азовскому морю или к р. Ее, и тем отклонить горцев от частных сношений на Кубанской границе со своими родичами, жившими хищничеством.

Соображения свои атаман Котляревский представлял графу Каховскому; но последний, имея в виду данные ему Государем повеления поселить закубанских выходцев на избранном по желанию их месте, не считал себя в праве изменить Высочайшую волю. Султан Али поселился, как сказано, при р. Ангели, верст за 60 от Кубани. Котляревский распорядился дать поселенцам все пособия к домашнему их обзаведению; предоставленные же им выгоды свободной ловли рыбы и хлебопашества обеспечивали их безбедным продовольствием.

Примеру султана Али последовали и другие выходцы из-за Кубани.

В 1796 году бжедухский князь Батыр-Гирей был за преданность России убит абазинцами. Когда власть его перешла к его брату, князю Явбук-Гирею, абазинское племя, питая непримиримую к нему вражду, за дружественные сношения с русскими начало его теснить и разорять подвластное ему племя бжедухов. Это побудило Явбук-Гирея искать у русских убежища от гонения врагов: 7 марта 1799 года он прибыл в Екатеринодар к войсковому атаману Котляревскому, для переговоров о принятии его, с подвластным ему народом, в подданство России. Явбук-бей, как его обыкновенно называли, объявил атаману, что если русское правительство не позволит ему переправиться из-за Кубани, то он, в своем отчаянном положении, переправится на землю Черноморского войска, несмотря ни на какие запрещения, даже если бы было употреблено против него и самое оружие. «Буде суждено, — говорил Явбук, — погибнуть мне с моим народом, то лучше пасть, не защищаясь, от оружия русских, чем от злодеев-абазинцев».

Император Павел согласился принять в подданство России этого князя, вместе с родственником его, Селимет-Гиреем, и подданными их в числе 1493 душ, и водворить их для совместного жительства с султаном Али-Шеретлу-Оглы. 15 мая, бжедухи были уже на нашей стороне и на верноподданство русскому Императору принесли присягу.

В это же время султан Шеретлу-Оглы заявил войсковому атаману, что избранная им безлесная местность неудобна для поселения закубанских выходцев, по крайней их бедности, и что он желает поселиться близ Кубани, где имеются леса, хотя на первый раз, покуда черкесы приобыкнут к жизни с русскими. Али представлял, что удовлетворением этой просьбы можно расположить умы и прочих закубанцев в пользу России. Генерал-майор Котляревский, имея в виду Высочайшую волю селить вышедших из-за Кубани черкесов в местностях, избранных по собственному их желанию, не мог отказать в просьбе султана, но вместе с тем донес обо всем Императору. Рескриптом, от 27 июля 1799 года дано было разрешение водворить султана Али с его подданными над Кубанью при лесных черноморских селениях, позволено переходить, для поселения, на нашу сторону Кубани и прочим закубанским владельцам, искавшим подданства России [210] .

210

Султан Али не перешел к Кубани, а остался на прежнем месте, где с последующими выходцами образовался так называемый Гривенский черкесский аул.

Не успели закубанские выходцы-черкесы обжиться на нашей земле, как анапский Осман-паша возбудил переписку с войсковым атаманом, спрашивая: по какому случаю переселены на русскую землю закубанцы, в противность трактатов между Россией и Турцией, в силу которых горцы считались подвластными Порте Оттоманской. Паша прямо требовал возврата черкесов на закубанскую сторону, просил разъяснения по этому делу у графа Каховского и донес Высокой Порте.

Напрасно анапский паша поднял тревогу о закубанских выходцах: правильно устроенная жизнь и без этого не понравилась Явбук-бею. Дикая природа родного края манила его в вековые леса и в недоступные ущелья гор Кавказа; тоска по родине не давала ему покоя. Не занимаясь хозяйством, он довольствовался провиантом, который давали сострадательные черноморцы ему и его подвластным, находившимся в крайней нищете.