Чёрный фимиам

Впервые в жизни Кирге хотелось скулить от ужаса.

Глава 25

Почти сутки Эная провела в липком тумане отчаяния. Бессмертный муж покинул Миль-Канас, потом были суета и паника среди многоликих, долгое мучительное ожидание в лабиринте Храма среди благовоний и жаровен, в окружении напряжённых немногословных мечников.

Эная смотрела на их застывшие лица, не находила Стига и досадовала. Брат, по крайней мере, её бы утешил, нашёл слова ободрения. А эти стояли, как каменные статуи. И такие неприятные все. Ни одного красивого лица… Что только другие храмовые девы в них находят? Вон Илиана глаз не сводит со своего Ариша. Посмотришь, так покажется, что она за него боится больше, чем за себя. А он в её сторону даже не глядит, всё указания какие-то братьям раздает, будто не надо утешать испуганную женщину.

Испытывая невероятную досаду, Эная опустилась на тёплую каменную скамью. Скорее бы уже всё это закончилось и им позволили выйти. Скорее бы господин вернулся…

– Госпожа, вам дурно? – к ней подошел молодой мечник, который отыскал их с простолюдинкой Киргой. Эная постоянно забывала его имя, помнила, что он брат Стига, но на этом все её познания заканчивались.

– Нет, – резко ответила она. – Иди к братьям.

Он отошел с легким поклоном, ничем не выказав обиды. Да и на что ему обижаться?

Эная облокотилась о спинку скамьи и скучала, наблюдая за собравшимися.

Аурику окружали сразу три старших жены. О Джерт всемогущий, что они так вокруг неё скачут? Как вокруг беременной. И вокруг этой выскочки Ири тоже. Сразу четверо. А ещё Энаю очень утомляли дети. Девочки и мальчики в окружении старших жён и прислуги слишком шумели, будто не понимали, как сильно бьют по ушам их визг и смех. Что вообще может быть забавного в нахождении под землей? И никто не собирался угомонить этих детей, так и бегали туда-сюда под полными умиления взглядами. Хорошо хоть вскоре одна из старших собрала их вокруг себя, раздала конфеты и что-то начала рассказывать. Ненадолго стало потише.

Во всей этой ситуации Энаю утешало только то, что выскочка Аурика была бледна и грустна. Ну да, Стиг ей не достался, вернулся к своей обожаемой Ири и теперь прилипнет к ней, не дозовешься, если понадобится. Но Аурике поделом. Должна уже понимать, что не всем желаниям суждено сбыться, даже если ты дочь Безликого.

Мысли о господине снова повергли Энаю в тоску. Она так жаждала встречи с ним, так надеялась, что…

Наконец, Ариш махнул рукой, разрешая открыть высокие двери, и многоликие в сопровождении мечников наконец-то потянулись наружу, в большой мир.

Конечно, Эная сразу пошла к себе и остаток вечера провела в ещё большей тоске. Тем более одна за другой посыпались очень неприятные новости: та простолюдинка с крысиной мордой, которая спасла Энаю, оказалась связанной с темными магами Миаджана, а один из них даже приходил сюда, в Храм. Между ним и далером состоялась схватка, в результате которой погибли несколько мечников. Да ещё этот беглый стриженый раб тоже оказался магом. У многоликой даже голова разболелась. В итоге спать она легла очень рано.

А наутро встала в настроении чуть лучшем, чем накануне. Приказала служанке выбрать самое красивое платье и приготовить ванну. Если сегодня вернётся бессмертный муж, нужно выглядеть прекрасной и несчастной, чтобы его сердце дрогнуло.

– Бирюзовое покрывало и жемчужную брошь, – приказала Эная, решив, что нежное украшение и тонкая вуаль придадут её облику утонченность и уязвимость.

– Госпожа, той броши нет, – ответила прислужница.

– Как нет? – Эная отвлеклась от созерцания платья, которое собиралась надеть. – Как нет? И куда же она делась?

– Так я её отдала той женщине, которая вас спасла, – девушка простодушно развела руками. – Помните, простолюдинка приходила и всё падала перед вами на колени. Вы ещё сказали, чтобы я чем-нибудь её наградила. Я эту брошь и отдала…

У Энаи едва не остановилось сердце.

– Отдала? – она, видимо, побледнела, потому что девушка испугалась и подбежала к госпоже, чтобы поддержать ее под локоть. – Отдала?

Совершенно потрясённая многоликая опустилась на оттоманку.

– Да, госпожа. Она ведь была самая пустяковая, даже без самоцветов. Я решила, что дорогую-то жалко такой противной страхолюдине отдать.

Дева Храма закрыла рукой глаза. О боги… О Джерт всемогущий и всевидящий! Нет, Энае было жаль не брошь. Служанка-то всё сделала правильно – отдала самое простенькое. Но кому, кому отдала???

– Быстро беги в покои этой… этой страхолюдины и отыщи там брошь. Всё переверни! Да гляди, не смей никому ляпнуть, что отдала ей моё украшение, дура. Поняла?

Служанка побледнела и закивала:

– Поняла, госпожа, поняла. Я мигом!

Когда она опрометью вылетела прочь, Эная вскочила и забегала по комнате. Брошь! Её брошь у посланницы Миаджана! О боги…

Она постаралась отыскать эту крысомордую, замерла посреди комнаты и сосредоточилась, отыскивая след её мерцания. Она помнила его. Но мерцания не было! Нигде. Даже его отголосков. Так не бывает!

Паника накрыла Энаю с головой, её даже затошнило. Джерт всемогущий…

И она уже не удивилась, когда вернувшаяся служанка, запыхавшаяся и вспотевшая, протараторила:

– Всё перерыла, госпожа моя, всё! И по коврам, и под матрасом, и по столикам, и по шкафам. Нигде нет…

Эная сделала глубокий вдох и сказала:

– Тогда возьму другую. С лазуритами. А об этой не болтай, не то мигом вылетишь. Поняла?

Девушка снова закивала.

– То-то же. Найдется, – сказала Эная. – А пока причеши меня.

Под ловкими руками прислужницы многоликая постепенно успокоилась. Ну пропала брошь, что ж теперь. Говорить об этом до поры никому не надо. Начнётся вой. Да и радовать не хотелось тех же Ири и Аурику своими промашками. Разберётся. На то она и многоликая. Отыщет эту крысомордую. А уж как отыщет, так и расскажет Безликому, что у той её брошь. А уж бессмертный муж наверняка придумает что-нибудь. Сейчас же надо сосредоточиться на главном: предстать перед господином во всей красе. С остальным она разберется. Позже.

И многоликая открыла ларец с украшениями, чтобы выбрать себе что-то другое.

* * *

Аурика ела конфеты и заливалась слезами. Конфеты были вкусные – из фиников и инжира, с сердцевинкой из хрустящего миндаля, обсыпанные тончайшей пудрой. И от этого горе юной многоликой становилось ещё горше. Конфет на широком расписном блюде становилось всё меньше, а страдания Аурики делались только сильнее. Она размазывала по щекам слезы, жевала и всхлипывала. Даже служанку попросила уйти, чтобы та не видела отчаяния госпожи.