Черный Гетман

Кадия они отыскали в квартале примыкающем к базарной мечети. Поняв, что от него нужно, раскормленный важный старик недовольно затряс необъятным животом:

— Пророк не одобрял освобождения рабов! Жена Магомета, Маймуна Аль-Хариз в день, когда наступила ее очередь быть с Пророком, сказала: "O Апостол Аллаха, я освободила девочку-рабыню!", он сказал: "Вы были бы вознаграждены больше, если бы подарили рабыню одному из братьев вашей матери!" — я не могу ее освободить!

— Это высказывание пророка не подходит к данному случаю, — возразил Измаил. — Хозяин рабыни не мусульманин, рабыня же, напротив, правоверная. К тому же, понимая сложность этого дела с точки зрения Шариата, хозяин готов уплатить достойную пошлину.

Выслушав египтянина, кадий заметно оживился и, закатив глаза к небу, изрек:

— Какой бы мусульманин ни освободил мусульманина, будет он ему освобождением от огня, ни освободил двух мусульманок, будут они ему освобождением от огня… Скажи своему гяуру, что если он надумает обратиться в истинную веру, то этот поступок спасет его от половины адских мук…

Текст вольной грамоты, не обращая ни малейшего внимания на громкие возражения писца, диктовал Измаил.

— Как тебя зовут и откуда ты родом.? — спросил он освобожденную рабыню.

Девушка впервые раскрыла рот и чуть с хрипотцой произнесла:

— Фатима. Из Буджака.

Получив несколько монет, кадий оставил на подготовленной грамоте росчерк и приложил к ней, накапав воск, большой перстень с арабской вязью

— Держи! — Сказал Ольгерд протягивая Фатиме вольную грамоту. Та склонилась в безмолвном поклоне. На секунду из разреза выглянула ее рука и грамота исчезла под хиджабом.

— И что будем делать теперь? — спросил Измаил.

— Дадим денег, которых ей хватит, чтобы добраться до дому, и пусть идет с миром. Есть же у нее какие-то родственники, знакомые. Вот пусть и возвращается туда, где ее примут. Иди, иди, милая… — Ольгерд махнул рукой, указывая в сторону дальних крепостных башен.

Измаил повторил его слова по-татарски, вынул кошель и вручил особожденной рабыне несколько серебряных монет. Девушка приняла дар, но, словно не расслышав сказанного, недвижно стояла на месте.

— Ладно, — сказал Ольгерд. — Дело у нас не выгорело, стало быть теперь по уговору я командир. Так что слушай приказ. Возвращаемся на постоялый двор, сегодня отдыхаем и готовим лошадей, а завтра в путь, через Ор в Киев и дальше в Литву…

Трое компаньонов переговариваясь двинули в сторону городских ворот. Девушка несколько секунд постояла, словно решая что делать дальше, и тенью скользнула за ними вслед.

* * *

Шли по улице молча. Обсуждать было нечего ровным счетом — все их планы рухнули в одночасье, а поездка в Крым оказалась пустой тратой времени. Ольгерда не радовала победа в споре с Измаилом, как и то, что он теперь стал по уговору командиром их маленького отряда. Ведь в глубине души он до последнего верил, что хитромудрому египтянину все же удастся завоевать доверие непробиваемого ногайца. Однако сердце старого бея, похоже, было вытесано из камня.

У крепостных ворот их ожидал неприятный сюрприз — решетка в арке надвратной башни была опущена, а несущие службу стражники отгоняли желающих покинуть город, оставляя проезд свободным.

— Вот напасть, — ругнулся Ольгерд. — Что там еще такое?

— Сейчас разузнаем. — Измаил, оставив компаньонов скользнул вперед, высмотрел начальника стражи с которым договаривался поутру, и вступил с ним в короткий разговор.

— Смотри, господин Ольгерд, — удивленно произнес Сарабун, — этот басурманин даже мзду брать не хочет. Видано ли это, чтобы в торговом городе посреди дня проезд перекрывали?

— Вот и мне все это не очень нравится, — кивнул Ольгерд. — Так что ты, лекарь, держи ухо востро…

— Ворота закрыты по приказу капитана башни, — объяснил, вернувшись, египтянин. — Стража и сама ничего толком не знает, то ли ждут какую-то важную персону, то ли ловят кого — то в городе.

— И когда они откроют проход?

— Кто же скажет, мой друг? Мы на Востоке, так что может через минуту, а может быть только завтра утром. А может и никогда, — подумав, философски добавил Измаил.

— Типун тебе на язык, — сплюнул Ольгерд. — Нет у меня ни малейшего желания здесь торчать.

— И что ты предлагаешь делать?

— Поехали к другим воротам. Не могут же они весь город перекрыть. Вон, гляди, местные находят себе пути. — Он указал на старого татарина, который вел на поводу ишака. После того как ему преградил дорогу стражник, почтенный горожанин, не говоря ни слова и не проявляя ни малейших признаков возмущения, потянул за уздцы своего строптивого спутника и исчез в ближайшем переулке.

— Они наверное калитку какую-то знают, — произнес, провожая старика взглядом, Сарабун. — Или к другим воротам напрямик пробираются.

— Так и есть, — кивнул Измаил, — ведь чтобы попасть к соседним воротам, двигаясь по улице, нам нужно вернуться обратно к цитадели, куда сходятся все городские пути. Впрочем ты теперь командуешь, Ольгерд, ты и решай.

Ольгерд не размышлял и не колебался:

— Если давать крюк по улице, то придется проезжать мимо невольничьего рынка, а делать нам там нечего. Неровен час опять этот армянин-истязатель встретится и цепляться начнет. Так что идем вдоль стены, по переулкам. Авось не заблудимся. — Компаньоны двинули в сторону переулка, в котором скрылся старик с ишаком.

Половину жизни Ольгерд провел в больших городах и по своему опыту знал, что все городские задворки чем-то неуловимо похожи друг на друга. И пусть здесь их окружали не деревянные срубы, как в Киеве или Смоленске, и не кирпичные дома, как в Вильно, а разнотычные мазанки, выглядывающие из-за глухих глинобитных заборов-дувалов, вокруг была такая же сонная тревожная пустота, скрывающая невольное ощущение незримой опасности, словно из-за безмолвных окон и дверей за ними наблюдают сотни далеко не дружеских взглядов.

— Тебе что-то не нравится? — Заметив тревогу Ольгерда, спросил Сарабун.

— А что мне может понравится, если мы уже четверть часа идем, а вокруг одни лишь дувалы и навстречу — ни души?

— В восточных городах так всегда, — пожал плечами египтянин. — Здесь люди живут не напоказ, отгораживать от улицы то, что происходит в доме — обычное дело…

— А громилы среди дороги тоже дело обычное? — прервал его Ольгерд, завернув за который по счету угол.

Перед ними, целиком перегораживая узкий проход, стояло четверо здоровенных татар, чьи намерения были понятны, как "Отче наш…" — трое держали обитые железом дубинки, а четвертый, самый дюжий на вид, поигрывал аршинной цепью, на конце которой было закреплено небольшое чугунное ядро.