Черный Гетман

Ольгерд оторвался от бумаг лишь ощутив, как кружится от голода голова. Вспомнив о том, что говорил архивариус он постучался в дверь и попросил еды. Через некоторое время в комнату вошел слуга. Скосившись на разложенные по столу бумаги он покачал головой, выложил на вделанную в стену полку четверть краюхи свежайшего белого хлеба и выставил кувшин с колодезной водой.

Управившись с обедом Ольгерд продолжил изыскания. Надеясь найти хоть какой-то след, способный привести к несвижскому тайнику, он начал методично перебирать все документы, до последней расписки. Казалось, что этому не будет конца. Еще два раза, когда в голове уже начинали сливаться бесконечные строчки с перечнями давно съеденных колбас и сношенных одежд, он делал небольшой перерыв и подкреплялся принесенным слугой хлебом.

Искомое нашлось неожиданно, почти что в самом конце работы, когда слева от него осталась лишь тонкая стопка бумаг, относящихся к последнему году жизни старого графа. Судя по многочисленным пометкам на на полях самых разных бумаг, шестидесятишестилетний Радзивилл Сиротка все больше переставал доверять собственной памяти и часто оставлял там записи, совсем уж не предназначенные для сторонних глаз. Поэтому, обнаружив в левом нижнем углу собственноручно завизированного графом счета, выписанного поставщиком фуража замковой конюшни малоразборчивую надпись, начинающуюся словами: "А чтобы в нижнюю усыпальницу вход открыть, спустись к месту, где стоят два одинаковых гроба, и сдвинь их — левый вперед, правый назад…" — Ольгерд не сильно и удивился. Как прозевали эту пометку многочисленные родственники и соглядатаи, оставалось только гадать, однако, чего только не случается в жизни. Памятуя о запрете выносить что бы то ни было из архива, Ольгерд не меньше двух часов прокорпел над запиской, намертво запоминая оставленные графом указания.

Чувствуя себя опустошенным, словно порожний бочонок, выстучал слугу и сказал, что хочет покинуть архив.

Провожал его тот же самый мастер-архивариус.

— Получил ли ты то, зачем к нам пришел? — спросил он, упаковывая обратно бумаги.

— Да, получил, — кивнул Ольгерд. — То, что я нашел, стоит дороже любых денег. Но скажи мне, если каждая из ваших книг содержит такие же тайны, то зачем вам нужно пускать в библиотеку чужих? Ведь достаточно только начать разбирать эти архивы…

— У каждого в жизни свое предназначение, — ответил мастер. — Мы хранители, вступая в должность, даем обет не использовать полученные здесь знания вне стен нашего архива. Мы собираем архивы, приводим в порядок и ведем их учет. Мы даем возможность людям внешнего мира смотреть на них. Но сами мы никогда ими не пользуемся. Именно поэтому наша библиотека жива до сегодняшнего дня и постоянно пополняется новыми и новыми документами.

Ольгерд, приняв объяснение мастера, согласно кивнул.

Как выяснилось, залитый водой, по которому он прибыл в архив оказался не единственным путем в это место. Покружив по темным коридорам, Ольгерд и его сопровождающий вышли в комнату без окон, в которой обнаружилась оставленная на входе одежда. Подождав, когда он наденет на себя собственное платье мастер завязал ему глаза и, еще поплутав по извилистым коридорам, в молчании вывел на улицу, Ольгерда посадили в ту же кибитку, где разрешили снять повязку и вернули отнятое оружие.

Примерно через полчаса езды кибитка остановилась. Провожатый открыл дверь и легко подтолкнул Ольгерда наружу. Едва он сошел с подножки, как кибитка рванула с мести и исчезла среди домов.

Ольгерд вздохнул полной грудью и огляделся по сторонам. Стояла ночь и над шпилем Домского собора висела сырным обрезком, зябко кутаясь в прозрачную тучку, бледная половинка луны.

* * *

Добравшись до дома Ольгерд первым делом растопил печь, потом, чуть согревшись, подкрепился окороком и добрым голландским сыром. Запив сытный, не идущий ни в какое сравнение с архивной кормежкой ужин добрым вином, не раздеваясь, присел на кровать. Он собирался немного отдохнуть и прийти в себя, забрать в казарме коня и ехать на постоялый двор где ждали его компаньоны. "Места себе, поди, не находят, особенно Измаил" — думал он, теребя рукой эфес откинутой в сторону сабли. Возвращаться в этот дом Ольгерд не собирался — все что требовалось сделать в Риге было сделано, и теперь нужно было не делая лишнего шума и, вместе с тем, как можно скорее попасть в этот самый Несвиж. Фатиму с Сарабуном он собирался оставить в Вильно, а тайное хранилище в костеле искать вдвоем с Измаилом. Там же, в Несвиже, если поиски завершатся успехом, он твердо намеревался, передав, как и уговаривались, Черный Гетман компаньону, более в Вильно не возвращаться. Пусть неугомонный египтянин возвращает свою реликвию обратно в киевский монастырь, а Сарабун, получив обещанные деньги, отправляется учиться на доктора. Сам же Ольгерд бросит гоняться за тенями прошлых лет и направится прямиком в Лоев, чтобы рассказать, Ольге о том, что она может стать его женой, никак не нарушая данную отцу клятву. Тяжелое объяснение с Фатимой он решил отложить до самого их расставания.

Ольгерд посидел еще немного, наслаждаясь теплом и покоем, потом подобрался, вскочил и начал рыскать по комнате, собирая оставленные здесь и там мелкие вещи. Вспомнился ту ему ни с того ни с сего отец учивший с малых лет: "Когда отправляешься в дальний путь, а встречный спрашивает, куда, мол, едешь, отвечай непременно — за кудыкины горы. Расскажешь кому о предстоящем пути — сглазишь, беду накличешь. Слово "куда" несчастливое, нужно его непременно вернуть вопрошавшему…"

По старой привычке присел на дорожку, собрался уже идти как в окно вдруг ударил условный стук. Именно так — тремя, потом двумя и снова тремя ударами предупреждала в лагере по ночам о своем приходе Фатима.

Теряясь в догадках, Ольгерд вышел в темную прихожую, откинул засов и потянул дверь на себя. В образовавшуюся щель мигом протиснулась до подбородка укутанная в плащ девушка. Голову ее укрывала заячья шапка их — под которой сверкали глаза.

— Случилось что? — захлопнув дверь, спросил он тревожно.

— Слава Аллаху, все у нас в порядке, — ответила Фатима, скидывая ему на руки пропитанный ледяной влагой тяжелый плащ. Одета она была как и всегда, нарочитым казачком — в черных сапожках, синих шелковых шароварах и белой, до скрипу накрахмаленной вышиванке.

Ольгерд хотел спросить, не опасно ли было на улицах среди ночи но, разглядев снаряжение охранницы, промолчал. На поясе у "казачка" в ножнах крепились два боевых ножа, из-за коротких голенищ выглядывали рукояти метательных кинжалов, да и в длинных с раструбами рукавах не иначе как прятались короткие железные стрелки, которыми девушка шутя пробивала забор с десяти шагов.

— Если все в порядке, зачем пришла? — спросил он строго, едва они вошли в комнату.

— Я же должна тебя охранять!

— До моего возвращения ты должна была сидеть где приказано! Тебе об этом месте и знать не положено было…

— Измаил сегодня вечером мне с Сарабуном рассказал. На всякий случай. Сказал, что долго тебя нет, мало ли как дела повернутся.

— И что же, это Измаил тебя сюда отправил?

— Нет. Сбежала сама. Соскучилась.

Фатима прижалась к нему всем телом и Ольгерд почувствовал горячую дрожь. От напускной суровости девушки не осталось и следа. Он обреченно вздохнул и опустился на табурет.

— Есть будешь?

— Ужинали. Рижане умеют сытно кормить. Ты лучше скажи, удалось что-то выяснить или нет?

— Да. Судя по всему, Януш Радзивилл отвез саркофаги в из Киева в Несвиж и там их спрятал.

— И куда мы теперь?

Вспомнил тут Ольгерд отцовскую заповедь и хотел было ответить резко, но не смог. Ему и на объяснение с Фатимой духу пока не хватало. Потому рассказал:

— Сперва едем в Вильно, потом только в Несвиж.

Фатима просияла.

— Вот и славно. По дороге не будем расставаться, в Вильно и этом Несвиже тоже будем вместе. Два дня всего тебя не видела, а соскучилась так, словно месяц прошел разлуке!

Девушка опустилась на кровать, опустила вниз пояс, стукнув об пол ножами, резкими кошачьими движениями скинула мягкие, предназначенные для верховой езды сапоги, обнажив маленькие смуглые ступни с острыми щиколотками, затем, словно змея из кожи, выкрутилась из льняной вышиванки, развязав шнурок выскользнула из шаровар и, сверкнув в лунном свете бедрами, нырнула под одеяло. Ольгерд покачал головой, ругнулся в усы но с желанием совладать не смог. Пообещав себе твердо "сегодня точно в последний раз", расстегнул пряжку и потянул через плечо перевязь, державшую тяжелый от зброи ремень.