Черный Гиппократ
Шрифт:
Но поверить пришлось.
Писательская, бывшая некогда мощной, организация зачахла и являла теперь собой только видимость, да и то жалкую; бархатные кресла истерлись, а на новый бархат вечно не хватало у организации денег; массовые тиражи Куртизановских конъюнктурных книг, годами лежавшие невостребованные на прилавках, ушли под безжалостный нож куда-то в город Одессу. Вместе с классиками марксизма-ленинизма… Горизонты затуманились, замутились. За этими мутными горизонтами совсем другие писатели теперь ловили рыбку. Бездари, конечно. Безыдейная литература…
Однако осталась
И еще от былой роскоши осталась красавица-жена. Фаина. Гордость и опора семьи — ибо только она сейчас приносила в дом регулярный заработок. Медсестра…
В доперестроечные времена Куртизанов имел грех стыдиться профессии жены. Что такое медсестра? Не престижно!.. Вот он — другое дело! Член союза!.. Причем важный был член, хоть и молодой — при бархатном был кресле.
А теперь все иначе. Перевесила Фаинина чаша весов. И кушали теперь Куртизановы в своей трехкомнатной квартире не литературный кружащий голову хлеб, а черный и черствый, возможно с отрубями медицинский хлеб.
Кажется, от этого Фаина в последнее время и начала задирать голову. С каждым днем все таял былой авторитет мужа. Красавица-жена заправляла теперь не только на кухне, но и в святая святых — в кабинете. Она позволяла себе врываться в кабинет и говорить гениальному Куртизанову свое презрительное «фе!» А что касается постели… то тут пошел сплошной мрак.
Вот и сегодня, вернувшись с работы, Фаина Куртизанову что называется «не дала». И «не дала» она ему грубо, несмотря на его масляные ласковые глазки.
— Фаина. Всего один разок… — просил Иннокентий.
Но у Фаины — у той Фаины, что некогда таскалась за ним хвостом по знаменитостям и кабакам, что заглядывала когда-то в глаза и исполняла любое, даже малейшее его желание, будь то в быту, будь то в светской жизни или в постели, — у той самой Фаины нервно дрожали губки.
— Заметь, Иннокентий, у нас ссора всякий раз, как ты начинаешь домогаться близости со мной. Это уже система…
Иннокентию не понравился ее тон; но что он мог поделать, если не обладал достаточным потенциалом для успешной борьбы с внутренним врагом? И он старался смотреть на ее дрожащие губки сквозь пальцы. Вольно или невольно… но его тон получался обиженным:
— Что я могу поделать, Фаиночка?.. Я же человек, мужчина… Мне это надо. Матушкой-природой заложено…
Фаина смотрела на него ненавидящим взором:
— Я не знаю, что заложено в тебя матушкой, но природой в тебя не заложен мужчина. Посмотри на себя, Куртизанов! Какой же ты мужчина?!
Он смотрел на себя: какой-то дорогой, но уже пришедший в ветхость домашний халат… брюшко, в прежние времена задорно вздернутое кверху, а ныне несколько опавшее… худые волосатые колени… потертые тапочки на босу ногу…
Куртизанов не нашел ничего необычного. Сейчас многие еще в худшем положении, чем он. Поэтому он изрек довольно уверенным тоном:
— А что! И ничего мужчина…
— Разве это мужчина! — взорвалась Фаина (раньше она не позволяла себе так взрываться; это было что-то новенькое; быть может, что-то изменилось в ее жизни?). — Всего лишь кобель. Самец.
Кстати, не очень опрятный…— Что ты хочешь сказать? — совсем насупился Иннокентий.
— А это как в анекдоте! — зло рассмеялась Фаина. — Мужчина это тот, кто зарабатывает деньги. Понимаешь?.. Чем больше денег, тем мужчина — мужчинее. Даже если он импотент!.. Даже если у него вообще нету ни орудия, ни лафета!..
— Значит все дело в деньгах? — облегченно вздохнул Куртизанов; он, кажется не мог перенести оскорбления, если бы жена поставила сейчас под сомнение его мужские физиологические способности. — В деньгах все дело?
— И в деньгах тоже!.. — все-таки укусила красавица Фаина.
— Ну, знаешь, дорогая!.. Я тебя не узнаю, — покачал головой расстроенный Куртизанов. — Бывали времена, когда не очень-то тебя прельщали деньги. Вспомни, как хотелось тебе покрасоваться в лучах моей славы. И как ты красовалась!..
— Времена изменились, — вставила Фаина.
— Да, но все еще вернется, — с надеждой в голосе воскликнул он. — И вот тогда…
— Ничего не вернется! — убежденно заявила Фаина. — Таким, как ты, больше не подняться. Сейчас другие правят бал, другие заказывают музыку…
— Погоди! Я напишу роман… — потряс над головой пальцем Куртизанов. И тогда…
— О чем ты напишешь? — только Фаина умела так жестко смеяться. — Опять про завод? Или про это… как его?.. ФЗУ? Про колхоз?.. Ха-ха! Умник! Кому это надо?
— Пишу, о чем знаю, — с гордым видом запахнул халат Куртизанов. — Захочу — напишу сексуальный роман…
— Сексуальный? — открыла от удивления рот Фаина. — Ты хочешь сказать, будто что-то понимаешь в этом?
— А разве нет?
— Не смеши меня, мальчик! Дальше известных способностей хряка у тебя дело не продвинется…
Куртизанов чувствовал себя неуютно: какая-то сила будто стояла за Фаиной и придавала ей невероятной уверенности. Этой уверенности в ней не было раньше. Он, действительно, не узнавал собственную жену. И опасался идти напролом, дабы не сделать еще хуже.
Куртизанов вздохнул, сдавая некоторые свои позиции:
— Ну, Фаиночка, ты не должна быть так строга. Надо иметь хоть чуть-чуть великодушия… Пойми меня. Многое изменилось в стране, и я пока не могу зарабатывать большие деньги. Вспомни, Моцарт вообще не вылезал из нищеты. Возможно, бедность — это удел всякого гения!.. Бедность — это невеста гения!..
Фаина иронически хмыкнула, но промолчала. Еще полчаса назад она собиралась прилечь и отдохнуть, но теперь, как видно, переменила планы; она ходила по комнатам от зеркала к зеркалу и наряжалась. А Куртизанов ходил вслед за ней.
И голосом, казавшимся ей нудным, выговаривал:
— Я честный человек, Фаиночка. Я не халтурщик какой-нибудь. Я зарабатываю деньги честным трудом.
— Где, интересно, эти деньги? — Фаина примеряла новые серьги.
Куртизанов воззрился на нее:
— Откуда эти серьги?
Вопрос его остался без ответа. И Куртизанов продолжил:
— А честным трудом сейчас много не заработаешь. Это просто невозможно. Разве не так, Фаина? Если ты видишь, что кто-то едет на «мерседесе», — будь уверена, едет вор.