Черный принц

– Почему ты все время хмуришься. – Кэри стянула зубами рукавицу и прикоснулась к этим морщинам, стирая их.

– А я хмурюсь?

Холодная кожа, и из-под черного платка, которым Брокк обвязал голову, выбилась прядь.

– Хмуришься.

– Все время? – Он смеялся.

Здесь, на вершине горы, с пропастью под ногами – Кэри чувствовала ее, отделенную лишь узким крылом Гранита, – ее муж смеялся.

– Почти.

– Больше не буду. – Он все-таки поднялся с колен и подал руку: – Идем… я покажу тебе горы.

…уже не синие и не зеленые, почти прозрачные, вырезанные наспех из громадной друзы хрусталя. И ледники теряют серость, глотают солнечный свет, тянут к нему хрупкие ветви кристаллов.

– Слышишь ветер? – Брокк стоит на краю. И потревоженный его ботинками, снег сыплется в пропасть. Он здесь легкий, невесомый почти, и снежинки на мгновение-другое замирают в пустоте, прежде чем исчезнуть в черном зеве провала. – Закрой глаза. Не бойся, закрой.

Не боится.

Разве что самую малость, но сил хватает, чтобы поверить и, приняв руку, ступить к краю. А Брокк, оказавшись за спиной, смыкает руки.

– Знаешь, о чем он поет? – Его голос вплетается в шепот ветра, а тот, обжигающе-ледяной, касается губ, забирая слова.

– О чем?

Для ветра не жалко слов. Он принес в подарок запах старого льда и мокрого камня: где-то внизу, на земле, такой вдруг далекой, реки бегут к морю.

– О свободе… – Брокк вытащил ленту из косы.

– Что ты…

– Подари ему, он будет рад.

И полоска атласа соскользнула с ладони.

– А ты… подарил?

– В первый раз, когда я поднялся сюда, я провел на вершине сутки. Здесь было… свободно.

Брокк расплетал косу, и ветер, бросив ленту, спешил помогать.

– Я словно наново научился дышать. Стало вдруг неважным все, что было внизу… война? Пускай. Дом? Я? Я стал… иным, но только здесь.

На краю обрыва.

– Внизу все вернулось на круги своя, но стоит появиться здесь…

…близость пустоты. И всего-то нужно, что решиться, сделать шаг, раскинув руки. Ветер обещает поймать, но правда в том, что ему вскоре наскучит игрушка.

Ленту он уже потерял.

– Не думай о плохом. – Брокк провел обледеневшей перчаткой по щеке. – Проголодалась?

…пикник над обрывом.

И плетеная корзинка, из которой выглядывает узкое горлышко винной бутылки. Клетчатая скатерть со знакомыми уже георгинами. Тентом, защитой от снега – полураскрытое драконье крыло. И свет, проникая сквозь него, красит белые глиняные тарелки розовым.

Подушечки. И медвежья шкура, на которую усаживают Кэри.

– Я не замерзла!

– Тебе так только кажется. – Ее муж порой отличался поразительным упрямством, но на шкуре хватило места для двоих.

– На самом деле, только спустившись, ты поймешь, насколько здесь все иначе. – Брокк присел рядом и, стянув перчатки, сунул их за пояс. Он расставлял тарелки и высокий, закутанный в несколько слоев полотна горшок. – Но поесть следует сейчас. Времени осталось не так и много.

– Возвращаться пора?

Вниз. К игрушечным домикам, к длинному ангару, почти утонувшему в сугробах, расчищенной дороге, по которой можно было добраться до небольшого городка… а там и до побережья рукой подать.

– Еще нет.

– Тогда почему?

– Скоро закат. А закат лучше встречать в полете.

Странный ужин. И свеча под стеклянным колпаком. Запах воска, дыма и остывшее мясное рагу. Брокк забыл о вилках, впрочем, как и о ложках. Есть приходилось руками, вылавливая куски мяса из каменеющей на морозе подливы. И Кэри облизывала пальцы, закусывала мягким холодным хлебом и жмурилась от удовольствия.

Вино.

И кружка с трещиной на ручке, ручка обмотана шнуром, и держать удобно. А вино сладкое, приправленное травами, но ледяное до того, что пить приходится маленькими глотками. Но холод тает, и вино одаривает хмельным теплом.

Или это греет медвежья шкура, наброшенная на плечи?

Брокк, который больше не пытается отстраниться. Сегодня он близок, ближе, чем когда-либо прежде. И Кэри опирается на его грудь, запрокидывает голову, смотрит снизу вверх…

– Что такое?

– Ничего… у тебя лицо загорело.

– Здесь солнце ближе.

Яркое, оно забралось на дальний пик и балансировало на вершине. Вот-вот и рухнет, покатится по склону огненным шаром, растапливая ледники.

– Оно не греет, но загар берется на раз. Буду темный…

– И снова хмуришься.

– Да? Я не заметил, прости.

Простит. И если сейчас он попросит вернуться, то… Брокк молчит и, глядя сверху вниз, касается ресницы.

– Снежинка, – говорит он, точно оправдываясь.

Наверное, и вправду снежинка.

Села. Растаяла.

Жаль.

– Ты уже заказала платье? – Он не убирает руку, и пальцы больше не холодны. – Тебе к лицу будет белый… морозный…

– Зачем платье?

И опять хмурится, в этом он неисправим. Кэри подозревала, что супруг ее в принципе неисправим, но странное дело, ничуть о том не сожалела.

…наверное, давно следовало сбежать от него…

…чтобы погнался.

– Королевский бал. – В голосе его мелькнуло недовольство.

Здесь было странно думать о Короле, платье и балах.

Бал?

Зимний перелом, самая длинная ночь. Самый короткий день, за которым начинается новый год… и в прошлом году их не приглашали. Или приглашали, но Брокк… спросить? Он гладит щеку, успокаивая не то Кэри, не то себя самого.

– Если ты не хочешь…

…опять она собирается уступить.

– Не хочу. – Брокк не стал лукавить и, наклонившись, коснулся лба холодными губами. – Если бы ты знала, до чего я не хочу там появляться. Но не пойти нельзя. И… думаю, тебе будет интересно.

Что она знает о балах?

…платье надобно заказать, ей ведь намекали, а теперь… до Перелома осталось несколько недель, и Ворт наверняка загружен сверхмеры. Он будет долго и томительно вздыхать, заламывать руки, пеняя на непредусмотрительность Кэри…

Ей к лицу белый?

Зимний… или выбрать что-то более яркое?

Она тряхнула головой, сбрасывая чуждые этому месту мысли. Потом. Успеется еще.

– Маскарад, Кэри… – Шепот Брокка щекотал шею. – За какой маской ты спрячешься?