Черный принц
Шрифт:
– Более того, я постараюсь сделать так, чтобы жизнь эта была приятна…
Пальцы подслушивали пульс.
– Ты очень красивая женщина, Таннис… сильная… умная…
Шепот завораживал, уговаривая поверить пальцам, выдать сокровенное.
– Таких немного… я знаю…
Он рвал фразы на слова. Таннис молчала.
– Я не отдам тебя Гренту, обещаю. И сделаю так, что он будет служить тебе верно, как пес…
…который по знаку хозяина перервет ей горло?
– Тебе ведь нравятся псы, Таннис?
Пальцы убрались, но след от прикосновения,
– Или дело в одном, конкретном… – Освальд развернул кресло.
Он силен. И зол, но злость скрывает. Только Таннис хорошо его изучила. Левый уголок губы чуть приподнят, и усмешка получается кривоватой. Глаза прищурены. Пальцы упираются в широкий подбородок.
– Оставь его.
– Я бы оставил. – Он смотрит пристально, и Таннис приходится держаться.
Держать лицо. А она никогда не умела держать лицо, и в карты Кейрен всегда ее обыгрывал. Говорил, что эмоции выдают…
– Видишь ли, малявка. – Освальд опирался на край стола. – Твой четвероногий друг все никак не угомонится. Он развил слишком уж бурную деятельность…
Ищет?
Не поверил?
И радость погасла. Нельзя позволить ему найти, потому что… и псы умирают.
– Ты ведь понимаешь, насколько это мешает мне? – Освальд скрестил руки на груди, и вялые бледные пальцы поглаживали черную ткань домашней куртки. Ему к лицу черное…
– Ты сказал, что не тронешь его!
– Не трону. Постараюсь не тронуть, – кивнул Освальд. – Честно говоря, мне и самому сейчас невыгодна его смерть. Все-таки следователь… и род сильный… когда ты успела связаться с таким-то, Таннис?
– Какая разница?
– Ты права, никакой. Итак, о чем мы? – Он покачнулся, едва не задев локтем канделябр. – О том, что твоего щенка надо успокоить. Поэтому завтра мы идем в театр.
– Мы?
– Мы, Таннис. Я и ты… там, насколько я знаю, щенок появится. И ты постараешься донести до него, что нашла себе нового… друга.
Кейрен…
– Таннис, девочка моя, – Освальд наклонился и сдавил щеки, – ты будешь очень убедительна… настолько, чтобы он угомонился. В противном случае… мне и вправду не хочется его убивать.
Кейрен не поверит и…
Умрет. Или поверит, но тогда… от боли думать не получалось. Таннис дышала.
Вдох и выдох.
Дурнота, мучившая ее последние дни, подкатила к горлу, и Таннис, стиснув зубы, заставляла себя забыть о ней. Об Освальде, который наблюдал за ее лицом. Обо всем, кроме необходимости дышать.
Вдох, и ребра растягивают грудную клетку…
…в книжной лавке ей попалась брошюра, оздоровительное дыхание по патентованной методике доктора Вайса: чистые легкие – залог долгой и счастливой жизни.
Хотя бы долгой.
И немного, самую малость – счастливой. Поэтому – вдох, глубокий, чтобы ткань шерстяного платья затрещала, а в груди появилось характерное покалывание, каковое, по мнению доктора Вайса, наглядно свидетельствует о раскрытии внутренних энергетических каналов.
И задержать воздух. Долго. До цветных кругов перед глазами. До рези в горле.
И
медленный выдох.– Я… – голос чужой, но Таннис умеет им управлять, – сделаю все, чтобы он отстал.
Солжет.
И причинит новую боль, которой Кейрен не заслужил. Но лучше так, чем шило в печень… он думает, что сильный, сильнее человека. И это правда…
…шило в печень… так Войтех учил.
В печени много кровеносных сосудов. Кровотечение не остановить, даже с живым железом не остановить, но…
– Не трогай его, пожалуйста.
– Не буду. – Освальд подал руку, и Таннис приняла ее.
Не она, кто-то другой, забравший ее тело.
– Но я хочу, чтобы ты поняла, насколько все серьезно. Идем.
Идет.
По коридору.
И туфли ее – дюжина гвоздей на подошве, Таннис знает, она считала – громко стучат.
Цок-цок.
Кто там?
Никого, только призраки Шеффолк-холла. Выстроились вдоль стен, корчат рожи, прячутся за портретами украденных Освальдом предков.
Лжец.
И все здесь лжецы. Чего ради? Высшей цели? Спросить? Ответит. Но Таннис больше не верит словам. Хорошо, что ей все еще не больно.
Вот и дверь.
И ключ, который Таннис видела на поясе Ульне, этот – сделан недавно, сияет свежей медью.
– Ты не должна говорить о том, что увидишь здесь.
Ставни распахнуты. В комнате холодно и все-таки душно. Или просто Таннис задыхается. Она забывает, что нужно дышать, глубоко, по пантентованной методике доктора Вайса. Умным он, должно быть, человеком был… целая методика.
Вдох и выдох.
Мертвые розы. Множество мертвых роз. И очередной букет теряет силы в огромной напольной вазе. Сухие же стебли иных, темно-зеленые, покрывают пол. Под ногами они ломаются с громким сухим звуком, и Таннис не может отделаться от ощущения, что идет по костям старого дома.
Хрупким, серо-зеленым.
С запахом кладбищенской земли… жирной, на ней всегда крапива росла хорошо, и мать из нее варила суп. Таннис нравилось за крапивой ходить, пусть кладбищенский сторож и грозился полицию позвать.
– Мой отец исчез сразу после свадьбы, – сказал Освальд, остановившись у туалетного столика. – Матушка очень переживала… и переживает до сих пор.
Зеркало, затянутое пылью и паутиной.
Манекен.
Белое платье с фижмами. Кружево пожелтело, потемнел подол, но платье выглядело все еще нарядным, как и фата, свисавшая с дверцы шкафа.
Освальд приоткрыл дверь.
– На самом деле печальная история. – Он протянул руку, и Таннис, ступая по мертвым розам, вошла в шкаф. – Об обманутом доверии. Вперед.
Он протянул свечу, от которой осталась треть длины. И Таннис взяла.
Ступеньки.
Камень.
Подземелье. Крадущиеся шаги того, кто ступает за Таннис след в след.
Шаг в шаг.
Если толкнет… поэтому пустил первой, опасался. Хорошо. Пусть боится, бесстрашный подземный король. А лестница все тянется и тянется. Сколько здесь ступеней? Никак не меньше сотни.