Черный принц
Шрифт:
– Но ты не отказался?
– Ты же знаешь. – Войтех дышит медленно и глубоко. – Да и… я помню себя тогдашнего. Хотелось выбраться, вернуться на другой берег…
– К морю.
– Помнишь?
– Конечно.
– К морю, – задумчиво повторяет он и улыбается странно, жутко. – До моря я так и не добрался. Но я не о том… я смотрел на то, как вы живете… ты живешь. Ты же не понимала, в каком дерьме варишься. Мне каждый день давался с боем. Я не мог спать в этом доме, задыхался от вони. Меня мутило от еды, от воды… и ради того, чтобы выбраться, я готов был на все. Убийство? Верховик
– А остальные?
– Остальные… Тедди говорил, что я идиот блаженный, если вожусь с вами. И назначал цену. Одну – чтобы в парк выйти, другую – чтобы зельем заняться, третью, чтобы избавиться от дури. Для него это была игра. А мне приходилось платить. Потом дома пошли… – Тонкие веки, полупрозрачные, и Таннис мерещится, что за ней наблюдают. Глаза двигаются, бледные редкие ресницы вздрагивают. – А остальное ты знаешь. Я уже не мог остановиться, слишком глубоко влез во все это дерьмо. Многое узнал, и… Тедди стал мне доверять. Он сказал, что я одной крови с его дражайшей тетушкой, называл ее старой мстительной сукой, но тогда я не понимал почему. А еще сумасшедшей…
– Ее сын?
– Умер вместо меня. Тедди это показалось забавным.
– А ты?
– А что я? Я должен был делать, что мне скажут. После года под землей я готов был… на все готов был, лишь бы снова увидеть солнце. Увидел. И едва не ослеп. Тедди это повеселило… он уже начал сходить с ума. Ты знаешь, что у сифилитиков мозг гниет? Так доктор сказал. И он вправду гнил. Тедди мылся пять раз в день, но все равно от него гнилью несло. Это его бесило.
– Ты его убил?
– Убил. – Войтех не стал отрицать. – Он стал меня подозревать.
– В чем?
– В том, что я от него избавиться хочу. Впрочем, он подозревал всех. Каждый человек, с которым ему случалось встретиться, представлялся убийцей. Это было… неудобно.
Войтех одним движением сел на кровати. Он запустил пальцы в волосы, поднимая короткие пряди дыбом.
– Он вот-вот завалил бы все дело.
– С бомбами?
– С ними. И с псами. Бомбы – не то оружие, которое стоит доверять сумасшедшим. – Войтех встал.
– А ты… что ты собираешься делать?
– Вернуть людям этот мир. Или хотя бы часть его.
– А если не получится?
Он пожал плечами.
– Мне терять все равно нечего, малявка. – И, наклонившись, Войтех поправил одеяло. – Отдыхай. Доктор сказал, что несколько дней тебе следует провести в постели. Надеюсь, ты не будешь спорить?
Таннис покачала головой.
– Вот и умница. И наш разговор…
– Я буду молчать.
– Конечно, малявка, – задумчиво произнес Войтех. – Ты будешь молчать… пожалуйста. Мне бы очень не хотелось платить еще и эту цену.
Следующий день она провела в постели.
И еще один.
И весь остаток недели. Таннис понимала, что надо бы встать, и вставала, доходила до окна, упиралась ладонями в створки его и стояла, глядя, как плавится лед теплом ее тела. Холод обжигал, а кровать, разобранная, близкая, казалась надежным убежищем.
Таннис возвращалась к ней.
Ложилась на влажную простыню, накрывалась с головой пуховым одеялом и лежала, порой проваливаясь
в сон, порой – в собственные воспоминания. Иногда ей было сложно отличить одно от другого, и воспоминания порождали странные сны, а сны не заканчивались наяву.Приходила горничная, приносила завтрак… и обед… и ужин.
Марта появлялась с очередным нелепым романом, которые она читала вслух, пытаясь Таннис развлечь. Но тонкий голос Марты вызывал приступы тошноты, Таннис злилась, но злость и та была вялой, нежизнеспособной.
После ухода Марты в кресле оставались крошки овсяного печенья и книги.
О любви.
Нет ее, такой, как пишут, чтобы настоящая и вопреки всему, чтобы счастье безоблачное и жизнь душа в душу, смерть в один день… глупости.
…и мечта ее не лучше.
Море? Дом на берегу? Она видит этот берег во снах, с белым мягким песком, на котором остаются ее следы. С влажной вылизанной волнами кромкой, со старой пристанью и лодкой… с домом, навесом и столиком… креслом…
Кофе.
И тем, кто стоит за спиной Таннис.
Он пытался к ней прикоснуться, и она, просыпаясь, чувствовала еще эти прикосновения, будившие в ней странное желание плакать.
Плакала.
День и снова…
– Малявка, что не так? – Войтех навещал ее каждый вечер. Он появлялся поздно, когда свечи уже догорали, входил без стука, садился на кровать и вытаскивал из-за пазухи имбирный пряник.
Или золоченый орех.
Фарфорового зверька, из тех, дешевых, которых полно на развалах. Вкладывал в руку, сжимая вялые пальцы, смотрел в лицо.
– Прости. – Войтех стягивал одеяло и заставлял сесть. – Я понимаю, что ты чувствуешь себя загнанной в ловушку…
Он обнимал, прижимал к себе крепко и гладил по волосам, утешая. Слезы подкатывали к горлу тяжелым комом, но при нем не получалось плакать. И Таннис лишь шмыгала носом.
– Тебе надо поесть.
Он кормил ее, преодолевая вялое сопротивление. А порой Таннис было лень сопротивляться, и она лишь открывала рот.
– Послушай, малявка, ну не трону я твоего щенка… обещаю. Если сам не напорется, не трону. Он ведь скоро женится.
Наверное. Таннис поэтому убежала, хотела забыть. Откуда ей было знать, что забыть не выйдет?
– Подумай сама, что бы вас ждало? Жизнь на два дома? Он бы приходил, чтобы переспать, а потом…
– Нет.
Таннис зажимала уши ладонями, чтобы не слышать его. Но Войтех руки разжимал.
– Он бы уходил к своей жене. Ты знаешь это. Однажды ты бы ему надоела…
Ложь.
– Он вежливый, он не вышвырнул бы тебя… купил бы подарок. Так принято в их кругах. Надоевшей женщине купить дорогую безделушку, чтобы не было обид. Прошлой любовнице он подарил сапфировый гарнитур.
Таннис не желает слушать о прошлой любовнице. Но ей приходится.
– Ты умная девочка и справишься. И да, я хотел бы дать тебе больше. – Он вытирал ее щеки, и значит, Таннис все-таки плакала. – Думай не о нем. Он того не стоит.
– А о чем?
– О ребенке.
Ребенок жил внутри. Таннис пыталась представить его, накрывала живот руками, сосредотачивалась, в полуяви, полубреду пробовала услышать, ведь если он и вправду есть, то…