Черный штрафбат

— Прикройте, мужики! — прокричал Игумнов, испытывающий какую-то поистине патологическую страсть к пулеметному хозяйству, бросился к вышке. Не брали пули мужика. Он взлетел на верхотуру, ударил крупнокалиберный MG-34 на треноге. Метались немцы, угодившие в западню. Самые благоразумные пали на колени, вскинув руки, остальные бросились на склад. Штрафники уже неслись с орущими глотками…

Оставшихся фашистов перестреляли довольно быстро. Потеряли двух своих, перебили семерых. Колонна грузовиков, не успевшая дать деру, весело горела на окраине деревни, а штрафники достреливали тех, кто еще пытался сопротивляться.

— Ну, мы дали… — недоверчиво пробормотал Гурвич, вытирая пилоткой пот со лба и озирая гулкое помещение, уставленное ящиками, коробками, каким-то оборудованием, затянутым полиэтиленовой пленкой.

— Ага, накрыли малину, — согласился Фикус и куда-то убежал.

Через несколько минут он пригнал на пинках пожилого рябоватого заморыша в форме украинской полиции. Мундир на служивом был порван, он затравленно шнырял глазами, защищался дрожащими ладонями от оплеух, лопотал что-то на своем нечленораздельном суржике.

— Под стеллажами обретался, — объяснил запыхавшийся Фикус. — Еле извлек его, царапался, брыкался… У-у, вражина… — Он замахнулся прикладом. Полицейский завизжал, упал, засучил ногами.

— Каптер, что ли? — недоверчиво поцарапал затылок Ванька Чеботаев.

— Угу, завскладом по-нашему, — объяснил Зорин. — Материально ответственное лицо. На подхвате у какого-нибудь гауптмана.

— Ну что, родной, колись. — Фикус схватил оуновца за грудки, встряхнул. — Чем богаты? Шнапс, коньяк, золото, бриллианты? Да живее давай, пока тут наши граждане начальники не очухались!

Оуновец что-то лопотал, неистово крестился, делал судорожные рвотные движения.

— Под дурачка канает, — компетентно заявил Фикус. — Пластинку прогнать решил. Ты мне фуфло не задувай, баклан жареный! — зарычал он в трясущуюся от страха физиономию. — А то я живо тебе весть подколодную выпишу! — Он швырнул «завсклада» на бетонный пол, передернул затвор.

— Фу, обделался, — поморщился Зорин, брезгливо поводя носом. — Ладно, уймись, Фикус, пусть живет. Сами разберемся. Грешно это — воевать с пенсионерами.

Распотрошили склад как сберкассу. Золото и бриллианты, конечно, не нашли, но набили вещмешки какими-то диковинными консервами, сигаретными пачками. Нашли и разорвали коробку с экзотическими сигарами, расхватали мигом. Расчехвостили тюки с нижним бельем, выхватывали прочные носки, майки, какое-то непривычное нижнее белье.

— Граждане грабители, здесь французский коньяк, пять звездочек, бутылок двадцать! — прилетела из угла приятная весть.

— Плеснем под жабры, братва? — возбудился Фикус, забрался на ящик с новенькими «народными» немецкими винтовками — самозарядными карабинами «Volkssturmgewehr» — и принялся азартно размахивать зажатой в кулаке облезлой пилоткой с обтрюханными сгибами — вылитый Ленин на броневике. — Ну что, драбалызнем, кореша? Когда еще подфартит — да еще и французского клоповника отведать? Нам ведь русским языком было сказано — комиссар со старшим отвернутся! Потроши фанфурики!

Толпа загудела, понеслись одобрительные выкрики. Коньяк усадили за пять минут — пили аристократический напиток из солдатских котелков, зажевывали вяленым мясом, каким-то испорченным заплесневелым сыром — поначалу кривились, потом обнаружили, что даже испорченный он идет под коньячок за милую душу, а кто-то даже предположил, что, может, так и надо — с плесенью? Дурачка, конечно, засмеяли. Прибежавшие взводные офицеры пытались исправить ситуацию, остановить разложение вверенных им подразделений, но прервать эту «вечеринку» уже было невозможно — только безжалостным расстрелом участников.

— Да ладно вам, пацаны, выёживаться, — хохотали солдаты. — Держите, отцы-командиры, — совали им бутылки, — бормотните с нами за победу! Неужели за победу не можете бормотнуть? Да вы не командиры, вы просто вредители какие-то…

Кто-то приволок ящик шнапса, и веселье всколыхнулось с новой силой. Пригнали пинками падающего в обморок оуновца, силой заставили выпить бутылку — тот ползал по полу, его тошнило, он расплывался в луже собственной рвоты. Затянули песню — естественно, про победу. Фикус куражился — вставлял в доблестный хор блатные словечки, учил собутыльников, как нужно пить неподражаемый «элитный» коктейль под названием «пляска смерти» — это когда водку смешиваешь с папиросным пеплом. Зорин высосал стакан — и ладно так, приятно улеглось пойло в организм. Понесло с отвычки, давно уже не пил — мир завертелся, он схватился за край стеллажа, чтобы не упасть. Не пей, не пей… — твердил быстро хмелеющий голос разума…

Когда на склад ворвалось ротное начальство, вся рота была в хлам! Тучков хватался за голову, орал, что под бездумно вырвавшейся фразой «закроем глаза» понималось несколько другое. Он бегал по складу, тормошил солдат, которых почему-то неудержимо клонило в сон. Военком Мазарян обвел пространство зачумленным взором, хмуро переглянулся с контрразведчиком Чулымовым, оба удалились в угол, распечатали бутылку пятизвездочного «Мартеля»…

Роту в итоге удалось построить. Солдаты шатались, вываливались из строя, блаженно улыбались, кто-то продолжал по инерции петь. Всё это недоразумение каким-то чудом вывели из деревни — под изумленные взгляды подтянувшихся на готовенькое «краснофура-жечников». Построили на обрывистом берегу речушки с перекатами и бурным течением.

— Щас расстреливать будут… — заикаясь, пролепетал Ванька Чеботаев и блаженно захихикал.

— Лexa, ты кем будешь — Петькой или Чапаем? — кое-как выговорил Игумнов и затрясся меленьким смешком.

— Рота, форма — ноль, и всем с обрыва в воду! — взревел багровый от гнева ротный. — Кто отстанет или откажется прыгать — лично расстреляю! И не вылезать, пока не прикажу! А вас, товарищи офицеры, это тоже касается. — Он злобно покосился на комиссара и контрразведчика, которые настолько усиленно изображали из себя трезвых, что впору было за живот хвататься.

— А мы чего ржем, словно нам тут «Волгу-Волгу» показали? — повернулся Тучков к хихикающей из своей медицинской подводы санинструктору Галке. — Отвернись, бесстыдница!

* * *

Коллективное похмелье было чудовищным. Отвратительное воинское «преступление» спустили на тормозах. Выискивать зачинщиков шабаша и приговаривать их к суровой мере социальной защиты было просто некогда. Да и некому. Да и не столь уж дикое преступление. Русские же люди. Наступающие войска завязли в недружественных лесах Галиции. Фронт местами оголился — слишком много сил оттянул на себя Львов. Войско, стонущее с бодуна, в тот же вечер маршевой колонной отправили в местечко под названием Жаглич — где поджидало пополнение. Военные трибуналы работали не покладая рук — и чем дальше войска продвигались на запад, тем больше совершалось преступлений. И даже при новой «метле» — комроты Тучкове — Зорин оставался командиром отделения. Он снова прохаживался перед строем, всматривался в новые лица, запоминал фамилии, провинности. Пьянка, пьянка, грабеж мирного населения на освобожденной территории, самовольство, невыполнение приказа, пьянка, пьянка, грабеж… Нормальное боевое подразделение. Узнав, что выпить можно и в штрафной роте, солдаты оживали, улыбались, перемигивались. А уж красок для описания недавнего захвата «винно-водочного склада» и попутного уничтожения «роты эсэсовцев» Фикус не жалел. Житие в штрафном подразделении с рассказов златоустов представлялось не такой уж пыткой.

Первого августа штрафную роту влили в состав небольшого соединения, состоящего из 39-го гвардейского танкового полка и двух стрелковых батальонов. Немцы в спешном порядке отступали. Начальство недоумевало — причин к тому на первый взгляд как будто не было. Раньше немцы отчаянно оборонялись. Соединение вырвалось вперед, обойдя с олимпийской скоростью части, наступающие на севере и юге. Гвардии полковник танковых войск Шапилов, возглавляющий наступательный кулак, слал в штаб дивизии бодрые депеши о своих невероятных успехах. И никому не приходило в голову, что где-то за «невероятными успехами» кроется подвох…