Черный скоморох

– Мне кажется, Семерлинг, что границу между добром просмотрел не столько Сагкх, сколько ты. Мир, спасенный ценой предательства, убогий мир. Он погибнет и без участия Сагкха. Захлебнется в собственных пороках. Так в чем же твоя правда, просвещеннейший?

– Я отвечаю за этот мир, мой мальчик, вот в чем моя правда. Те преступления, которые я совершил, не сделали мою душу светлей и чище, но, возможно, другим повезет больше. Другим будет легче, в этом моя правда, князь Андрей Тимерийский.

– Я думаю иначе, кентавр: каждый отвечает за всех, но и все отвечают за каждого. И наш с тобой спор – это спор равных.

Наверное, достойнейшему Пигалу самое время было вставить свое слово в этот затянувшийся спор, но он молчал, придавленный свалившейся ответственностью за судьбы мира. Конечно, спасительная мыслишка о том, что Пигал Сиринский всего лишь пешка и от него мало что зависит, не раз мелькала в его голове. Но жужжала надоедливой мухой и другая мысль: зависит, все сейчас зависит от сиринского магистра, достойнейшего из мудрых, а в общем-то весьма среднего представителя того самого мира, о котором так хлопочет кентавр Семерлинг. От Пигала Сиринского зависит, принять или не принять жертву, навязываемую умными и предусмотрительными, теми, кто смотрит далеко в будущее человечества, не замечая тех, кто у самого их носа.

– Ты ошибаешься, Андрей,– в голосе кентавра Семерлинга уверенность мешалась с печалью.– Спор между нами невозможен. Я свободен в своих суждениях, а ты нет. Ты всего лишь марионетка, которой управляет Сагкх, и твои слова только подтверждают это. Разве я или достойнейший Пигал хотя бы на минуту усомнились в том, что нужно делать? Я презираю Зеила, но не сомневаюсь в том, что он не задумываясь пожертвовал собой ради спасения мира.

– Это правда,– подтвердил Зеил.– Наши солдаты гибнут миллионами, чтобы способствовать общему благу. Единица – ничто, общность – всесокрушающий кулак.

Достойнейший Пигал молчал. Ему вдруг пришло в голову, что и он всего лишь единица и наступит время, когда кентавр Семерлинг сочтет нужным пожертвовать им для всеобщего блага. И, согласившись сейчас с просвещеннейшим, магистр подпишет себе смертный приговор и предоставит обществу, чьи интересы выражают, впрочем, вполне конкретные люди, почти бесконтрольно распоряжаться его судьбой. Но и брать на себя ответственность за будущее всей цивилизации достойнейшему Пигалу было страшновато. Черная тень Сагкха лежала на князе Андрее Тимерийском, и, поддержи его сейчас магистр, кентавр, чего доброго, сочтет, что и сиринец попал под то же влияние. И сделает соответствующие выводы. Поэтому и молчал Пигал Сиринский, сжавшись в тугой комок в своем на редкость неудобном кресле, и надеялся, что пронесет нелегкая, что все рассосется само собой.

– С детства я воспитывал тебя, мой мальчик,– необыкновенно мягко и проникновенно продолжал Семерлинг.– Я знал, что твоей души уже коснулась тень Сагкха, но взял на себя нелегкую ношу сохранить в тебе хоть что-то человеческое. Так докажи, что мои труды не пропали даром.

– И каким же способом я могу это доказать? – Лицо князя поражало своей бледностью, но говорил он спокойно.

– Ты должен уйти вместе с Сагкхом. Уйти, чтобы не подвергать человечество опасности. Я не хочу, чтобы ты жил в нашем мире монстром, врагом человеческого рода. Уйди с миром, Андрей, уйди Героем, только так ты сможешь доказать, что остаешься человеком.

Андрей Тимерийский слушал и ждал. Ждал он решения своей судьбы вовсе не от кентавра Семерлинга, как показалось магистру, а от него, Пигала Сиринского, которому такая ноша ответственности была явно не по плечу.

– Хорошо,– сказал Андрей, отводя глаза от магистра,– я согласен уйти, но эти женщины должны остаться.

– Нет,– твердо сказал Семерлинг.– Я мог бы обмануть тебя и убить их после твоего ухода, но не хочу, чтобы между нами осталась ложь. На них, как и на тебе, печать Сагкха, и они уйдут вместе с тобой.

Достойнейший Пигал с ужасом посмотрел сначала на женщин, а потом на Око, давно уже не Черное, а полыхавшее нестерпимым для глаза огнем. Казалось, что этот огонь вот-вот растопит удерживающие его прозрачные стенки, вырвется на волю и испепелит все вокруг. А потом в бушующем пламени вдруг появилось нечто неописуемое и необъяснимое, и это Нечто заглянуло в самую душу Пигала Сиринского своим страшным, налитым пламенем глазом, и душа сжалась от ужаса. Чужой мир рвался навстречу Пигалу Сиринскому, превращая магистра в студень, в трясущееся ничтожество. Да что там Пигал, и сам неустрашимый кентавр Семерлинг попятился назад, прикрывая глаза рукой.

– Помни, Андрей,– крикнул он своему воспитаннику,– ты должен уйти сам, мы принуждать тебя не можем, иначе твой Сагкх передумает.

– Пора,– завизжала Зеба.– Пора, кентавр Семерлинг!

Семерлинг отнял руку от лица и повернулся к кузнечику:

– Действуй, Зеил.

Чужак что-то проскрипел пщакам, но те не двинулись с места.

– Бросьте женщин в огонь,– тихо сказал Семерлинг кузнечику.– У него не останется иного выбора, как уйти за ними следом.

Андрей Тимерийский все так же недвижимо стоял рядом с чудовищным кристаллом, держа в высоко поднятой руке Черного скомороха. Достойнейший Пигал вдруг с ужасом понял, что молодой человек уйдет. Сам. Чтобы доказать всему миру свое право называться Героем и человеком. Доказать в том числе и Пигалу Сиринскому, тоже человеку, с душой доброй, но трусливой. Взгляд, который князь бросил на магистра, был почти веселым.

– Скажи пщакам, чтобы поторопились,– прошипел Семерлинг Зеилу,– иначе погибнем все.

В этот момент кристалл брызнул огнем во все стороны, образуя вокруг себя горящий круг, который едва не опалил бороду Пигала Сиринского. Андрей Тимерийский с Сагкхом в руках остался в центре круга, а молодые женщины у самой границы.

– Толкайте их в круг,– крикнул кентавр Семерлинг.

В этот раз пщаки подчинились приказу. Было их два десятка, так что сопротивление вопящих от ужаса женщин было сломлено без труда. Нечто огромное с чудовищно разинутой пастью вынырнуло из куба, как золотая рыбка из аквариума, и это едва окончательно не лишило разума Пигала Сиринского. Он не сошел с ума только потому, что зрелище бьющихся в истерике женщин было еще более ужасным, и он не мог, не имел права спрятаться от него даже за завесу собственного безумия. Он должен был решать, и он решил.

– Ты не прав, Семерлинг,– крикнул он тонким, плаксивым голосом.– Не прав!

Он увидел перекошенное яростью лицо кентавра едва ли не у самых своих глаз. Увидел меч в руках Андрея Тимерийского, который чертил круги среди обезумевших от страха и ярости пщаков. Увидел жуткое чудовище, вырастающее в центре огненного круга рядом с князем. Это чудовище вдруг хлестнуло огненной лапой по окружившим Тимерийского пщакам, и двадцать живых факелов одновременно вспыхнули на каменных плитах замка Крокет. Страшно вскрикнул покойный барон Силис и заполыхал факелом двадцать первым. Маленький Сагкх отомстил ему после смерти.

А потом все вдруг закончилось. Хотя, быть может, достойнейший Пигал и просмотрел самое интересное в финале чудовищного представления, о чем, правда, не жалел потом никогда. Во всяком случае, Сагкх ушел, а на месте Черного ока темнело странное пятно овальной формы. Кентавр Семерлинг уже успел справиться с душившей его яростью. Лицо просвещеннейшего было спокойным, но в этом спокойствии таилось нечто большее, чем просто угроза. Андрей Тимерийский с мечом в руке и в окружении четырех молодых женщин стоял поодаль, и глаза его с удивлением смотрели на магистра.