Честный акционер

4

— Ох, дочка, не знаю… — Павел Петрович взъерошил ладонью черные как смоль волосы. — Не понравилось мне его лицо. Очень не понравилось.

— Что значит «не понравилось»? — строго сдвинула брови Лариса. — Он не девушка, чтобы нравиться. Он ведь взял папку? Взял, да?

— Ну взял, — признал Кизиков.

— Ну вот и успокойся. В конце концов, Казанский — профессионал. Он не сможет просто так отмахнуться от фактов.

Павел Петрович незаметно покосился на дочь. Под глазами у нее были тени. «Опять не спала всю ночь», — с горечью подумал он.

— Чего молчишь? — тревожно окликнула отца Лариса. — Не веришь, что ли?

— Ларис, я не знаю, — пожал он крутыми плечами. — Но если ветер и впрямь дует со стороны Кремля, то Казанскому придется повернуться в нужную сторону. И тут уже никакая папка не поможет.

— Как флюгеру, — задумчиво сказала Лариса.

— Да, так, — согласился с ней Павел Петрович.

— Но что-то ведь нужно делать! — Лицо Ларисы раскраснелось. В ее широко раскрытых глазах появился тот фанатичный блеск, который так часто пугал Ки-зикова и который в былые годы он изредка видел в глазах своей жены, Ларисиной матери.

— Доча, все, что мы могли сделать, мы уже сделали, — твердо сказал ей Павел Петрович. — Доказательства мы собрали. Мы знаем, что Храбровицкий невиновен. А теперь и следствие об этом знает.

— Какой же ты наивный, — усмехнулась Лариса. — Если мы опустим руки, он пропадет. Понимаешь ты это?

Павел Петрович рассеянно пожал плечами.

— Да что с тобой говорить! — махнула на него рукой дочь. Ее славное личико еще больше раскраснелось от гнева. — Тебе просто плевать на него, вот и все.

— Не говори так. Это несправедливо.

— Да ну тебя!

Лариса вскочила с дивана и бросилась к двери.

— Лариса!

Но она его не слушала. Дверь распахнулась, и Лариса вскрикнула от неожиданности, наткнувшись на высокого человека с красивым, хоть и несколько полноватым лицом.

— Простите, что напугал, — вежливо проговорил мужчина.

— Ой, Борис Григорьевич! Это вы меня извините. Вы к папе?

— Да, — кивнул Берлин и улыбнулся. — Можно мне войти?

— Да, конечно.

Лариса посторонилась, впуская бизнесмена в кабинет. Потом закрыла дверь и вернулась на свое место. Кизиков и Берлин пожали друг другу руки. Берлин сел в кресло, лицо его стало каменным. Лариса и Павел Петрович уставились на него в тревожном ожидании.

— Я наводил справки, — сказал Берлин. — Папка, которую вы передали Казанскому, не приобщена к делу.

— Я так и знала! — выдохнула Лариса.

Кизиков провел рукой по жестким кудрям. В глазах

его появилось отчаяние.

— Н-да, — выговорил он. — Это плохо.

— Хорошего мало, — кивнул Берлин. — Казанский повел себя, как настоящий, стопроцентный негодяй. Если он не остановился сейчас, он уже не остановится… До тех пор, пока не посадит Храбровицкого лет на десять. Павел Петрович, я закурю?

— Да, конечно, — рассеянно кивнул Кизиков.

Лариса сидела молча, впившись пальцами в подлокотники кресла. Берлин закурил и продолжил:

— Мы изначально знали, что все это дело высосано из пальца. Но благодаря Казанскому его уже не удастся свернуть. — Бизнесмен усмехнулся и добавил с мрачной иронией: — По крайней мере, до тех пор, пока кто-нибудь не свернет шею самому Казанскому.

За последние дни загорелое лицо Берлина как-то выцвело и пожелтело. Щеки запали. Глаза стали еще темнее. По всему было видно, что он крайне тяжело переживал несчастье друга и коллеги.

— Удивительно, до какой степени остервенения можно дойти, желая выслужиться перед начальством, — глухо проговорил Борис Григорьевич, задумчиво пуская дым. — Михаил столько сделал для страны, а страна не желает этого замечать. Он принес в бюджет миллиарды! Он помог президенту стать по главе государства. И вот вам благодарность!

— Что будет с «СНК»? — спросил Кизиков.

— Не знаю. При самом плохом развитии сценария компания вынуждена будет объявить о своем банкротстве. Сто пятьдесят тысяч человек будут выброшены на улицу. Сто пятьдесят тысяч человек, которым Михаил дал работу, высокую зарплату и возможность почувствовать себя свободными людьми, живущими в свободной стране. Теперь все это полетит к черту!

Рука Бориса Григорьевича дрогнула, с дымящейся сигареты сорвался столбик серого пепла и рассыпался по полировке стола. Погруженный в свои мысли, он этого даже не заметил.

Суставы Ларисиных пальцев, сжимающих подлокотники кресла, побелели.

— Черт побери! — совсем не по-женски процедила она сквозь зубы. — Эта проклятая следственная машина не успокоится, пока не перемелет все кости Храбро-вицкого. Такое только в России может быть.

— У нас в стране чиновники — не слуги народа, а его хозяева, — грустно заметил Борис Григорьевич. — Они понимают только язык силы и служат тому, кто сильнее. А сильнее всех у нас в стране — исполнительная власть.

— Надо заставить их вести справедливое расследование, — пророкотала Лариса.

Павел Петрович и Берлин с удивлением на нее посмотрели.

— Это Казанского-то? — криво усмехнулся Борис Григорьевич. — Нет, дитя мое. Это дохлый номер.

— Дохлый… — эхом отозвалась Лариса. Казалось, это грубое слово натолкнуло ее на какую-то мысль. Лицо Ларисы просветлело и разгладилось, как бывает, когда человек внезапно находит выход из тупика. — Нужно послать ему письмо с угрозами — вот что! Подлые люди трусливы. И Казанский не исключение. Он испугается угроз и выпустит Храбровицкого. Обязан будет выпустить,как только приобщит к делу нашу папку.

Берлин покачал головой:

— Вряд ли. Не стоит рисковать попусту. Если вас поймают за этим делом — пощады не ждите. Это будет расцениваться как давление на следствие. И это еще как минимум, — добавил он. — Так что выбросьте эту затею из головы, дитя мое. Не стоит портить свою жизнь из-за одного подлеца.

Зрачки Ларисы сузились.

— А из-за Храбровицкого? — тихо спросила она.

— Из-за Храбровицкого я бы рискнул, — ответил Берлин. — Но все равно это дохлый номер. Одним словом, не советую.