Четвертая жертва сирени

— Милостивый государь! — повторил Витренко. Он был все в той же косоворотке, в какой мы его уже видели, но вместо канаусовых шаровар на нем сидели сейчас какие-то немыслимые бумазейные штаны фиолетового цвета. — Я не собираюсь извиняться за вторжение. Напротив, я требую сатисфакции!

— В таком случае я не предлагаю вам сесть, — с прищуром, который вполне мог сойти за ироническую улыбку, молвил Ульянов. — Как писали в старых романах, я к вашим услугам, Григорий Васильевич. Но прежде хотел бы узнать, чему обязан.

— Милостивый государь! — в третий раз объявил Витренко. — Где это видано, чтобы благородный человек дворянского происхождения опустился до доноса?!!

Малороссийский акцент Григория сегодня был особенно силен. Его «г» звучало не просто мягко, можно сказать, «г» отсутствовало вовсе, будучи вытеснено густым и сочным придыханием.

— Доноса? — удивился Владимир. — Не понимаю, о чем это вы.

— А о том, милостивый государь, что вчера у меня была полиция. С обыском. И случилось это как раз на следующий день после того, как вы, господин Ульянов, с господином… э-э…

— С господином Ильиным, — услужливо подсказал Владимир.

— Да, вы с господином Ильиным нагрянули ко мне.

— Пост хок нон эст эрго проптер хок, — заметил Ульянов. Эту латинскую фразу я от него когда-то уже слышал.

— Не пытайтесь укрыться за латынью! — проревел Витренко. — Я и сам прекрасно знаю, что «после» не обязательно означает «вследствие». Но, кроме как от вас, полиции неоткуда было узнать о моих взглядах. Они конфисковали от меня портрет Чернышевского! Как будто запрещено иметь в дому изображенье великого человека!

Я счел своим долгом вмешаться.

— Поверьте, господин Витренко, — сказал я, — мы не имеем никакого отношения к действиям полиции. В конце концов, изображение господина Чернышевского висит на стене и здесь. — Я указал на фотографический портрет в металлической рамке. — Разве это не служит доказательством…

— Нет, не служит! — еще громче закричал Григорий. — В том-то и дело, что здесь висит, а у меня больше не висит! И я этого вам так не оставлю! — Он подбежал к письменному столу и ударил по нему кулаком. — Не ос-тав-лю! Пусть даже ваша фамилия Ульянов!

Витренко, видимо, хотел ударить по столу еще раз, но его кулак завис в воздухе. Он с недоумением уставился на стол, вернее — на шахматную доску. Потом медленно повернулся к нам.

— Это вы играете? — спросил он Владимира. Тот был изрядно удивлен резкой сменой разговора. Да и я, признаться, тоже. Витренко вновь вернулся к шахматам, коснулся нескольких фигур указательным пальцем. Покачал головой, пожал плечами. Пошел к двери, будто забыл мгновенно о нашем существовании. Мы с Владимиром переглянулись. В глазах моего друга прыгали смешинки.

В дверях Григорий остановился и обернулся.

— Там у вас… — Он кивнул на доску. — Там у вас королева в большой опасности. Извините! — вдруг пискнул Витренко. Низкий тон его голоса совершенно неожиданно уступил место высокому. А затем Григорий вдруг выпалил нечто совершенно неожиданное: — Я больше не буду!

С этой ребяческой фразой он выскочил вон из кабинета, а секундой позже и из квартиры тоже.

— Володя, вы что-нибудь поняли? — растерянно спросил я Ульянова.

— Немногое, — ответил он хмуро.

Владимир подошел к своему столу и внимательно оглядел его. Взял в руки бумагу, которую до этого писал.

— Знаете что, Николай Афанасьевич, давайте проблему господина Витренко покамест отложим. — Он через силу улыбнулся, глаза его блеснули. — Наша главная задача сейчас — Елена Николаевна.

В Алакаевку можно добраться разными дорогами. Можно конным ходом через Смышляевку, Алексеевск и Преображенку. Можно северным путем — по Семейкинскому тракту через Белозерку. А можно железной дорогой до Кинеля и на лошадях уж оттуда, опять-таки через Преображенку. Что скажете?

Я развел руками.

— Володя, вы знаток здешних мест. Если б я из Казани в Кокушкино отправлялся — знал бы наверняка, какую дорогу выбрать. А в данном случае я целиком полагаюсь на вас.

— Тогда возьмем поезд. Эх, знать бы только расписание!.. Аннушка! — позвал Владимир.

В кабинет тотчас зашла Анна Ильинична.

— Ты уже знаешь, что мы с Николаем Афанасьевичем собрались в Алакаевку. — Сестра внимательно посмотрела на брата, но ничего не сказала, только понимающе кивнула. — Так вот, мы отправляемся немедленно. Причем едем на вокзал. Ты не знаешь, когда уходит поезд на Уфу?

Анна Ильинична отрицательно покачала головой.

— Ну что же, будем надеяться на лучшее. Я тут написал кое-что для Андрея Николаевича Хардина. Будь добра, найди возможность передать ему это письмо еще сегодня.

— Сделаю, — коротко ответила Анна Ильинична. — Только без обеда я вас не отпущу.

— Анна Ильинична! — взмолился я. — До обеда ли нам? Тут каждая минута дорога. Да у меня кусок в горло не полезет.

— Даже слушать не желаю! — отрезала она. — Путь неблизкий, непредвиденности могут быть всякие, где и когда вам удастся поесть — неведомо. Вы что, хотите до звезды доголодать? Нуте-ка, быстро за стол!

В отличие от меня, Владимир не стал отнекиваться и сестру поддержал.

— Аннушка права, Николай Афанасьевич! Давайте поедим, только быстро.

Быстро или не быстро, а обед наш импровизированный обернулся едва ли не часом. Пока разогревался суп с осетровыми хрящиками, пока готовились пюре и паровая стерлядь да пока жарилась вермишель, я весь изошел тоской ожидания. И еда была мне вовсе не в радость, хотя умом я понимал, что насытиться перед дальней дорогой — самый настоящий императив. Все перемены казались мне на один вкус, а ведь в другое время, в ином состоянии нервов я был бы на верху блаженства от одной лишь паровой стерлядки, дивный аромат которой щекотал мне нос наперекор вкусовому равнодушию языка. Закончился обед чаем, выпив который наскоро, я нещадно обжег себе нёбо.

Наконец мы встали из-за стола.

— Вас когда ждать назад? — спросила Анна Ильинична.

— Если все сложится хорошо, вернемся завтра, — пообещал Владимир и улыбнулся сестре какой-то особенной, детской улыбкой. Я давно отметил, что так он улыбался только матери, сестрам и брату.

«Ах, как бы мне хотелось, чтобы у нас все сложилось по-настоящему хорошо!» — подумал я.

Анна Ильинична подошла к Владимиру и мягко поцеловала в щеку. Мне же подала руку со словами:

— Дай вам Бог, Николай Афанасьевич. От души надеюсь, что Алена в добром здравии и благополучии. Чаю скоро ее увидеть. Счастливого вам успеха! Будьте осторожны в пути.