Четыре направления - четыре ветра
Шрифт:
2 января 1975
Я вижу сон.
Дворик в испанском стиле, покрашенный белой краской кованый железный столик; мы со Стефани сидим за столиком и болтаем чепуху вроде «Алисы в стране чудес». Я говорю ей, что она может выбирать: спать (или пожениться?) со мной или спать с другими (недалеко маячит чей-то силуэт в сером плаще). В следующее мгновение я появляюсь в комнате, где лежит в кровати Стефани. Я влезаю туда с крыши, как паук, спускаюсь по степе узкой комнатушки. Я знаю, что за ней остается неуплаченный сексуальный долг. Сексуальный долг?
Мы в постели, мы занимаемся сексом. Она сидит на мне сверху, как на корточках, но лицом к моим ногам, а затем оборачивается через плечо: «Теперь у нас будет ребенок, как ты хотел».
Но
В Мачу Пикчу, на холме возле Камня Смерти, мы с Антонио «поставили смерть на повестку дня», и, что удивительно, смерть Сопровождает меня весь этот год. Любопытно, как мимолетные Темы, неосмысленные, неопределенные ситуации прошлого выглядят в свете взгляда из будущего.
Я часто размышлял о Волшебном Круге, о путешествии в Четыре Стороны Света. Мифический Юг, где ты изгоняешь прошлое, которое преследовало, связывало, ограничивало тебя. Запад, где ты теряешь страх, став лицом к лицу со смертью, и освобождаешь себя от неведомого будущего. И хотя у меня не было никакого предчувствия относительно моего возвращение в Перу, и я не знал, возобновлю ли я, вернувшись к Рамону, свою работу на Западном пути, — смерть постоянно напоминала мне о своем присутствии.
Повсюду передо мной возникало привидение смерти, и каждая встреча с ним была мне уроком. Это началось смертью миссионерки, я учился как свидетель, я приобретал знание своим видением и через viracocha. Флирт Глории со смертью открыл мне часть таинственной драмы психического исцеления. А потом была Мария Луиза, удивительная и болезненная демонстрация смерти в западном мире.
22 августа
Где-то и меня ожидает больничная койка. Марии Луизе было восемьдесят два. Дежурному врачу, который оказывал ей помощь, не больше тридцати. Что ж, через двадцать пять лет, когда мне перевалит за пятьдесят, родится ребенок, который вырастет и станет доктором, который махнет на меня рукой.
Как я умру? От чего я умру? Игра: представляю себе воплощения будущей жизни. Вот я умираю от сердечной недостаточности в раннем возрасте. А быть может, этот ребенок уже когда-то рождался… Я вижу себя на больничной койке, а вокруг меня члены нашей семьи, и они не говорят мне правду. Нет. Нет. Нет. А почему?
Смерть ужасна. Мы сжимаемся при одной мысли о ней и отрицаем ее, когда она приходит. Но мы вынашиваем ее в себе, как зародыш. Почему сердечная недостаточность? В каком состоянии мое сердце? Открывал ли я его кому-нибудь хоть раз но-настоящему? Допускал ли я хоть раз кого-нибудь очень близко к себе? Может быть, я готовлю себя к смерти от сердечно-любовной недостаточности. Так и есть. Я должен изменить это.
Я достиг некоторого успеха, настраивая Холли и ее семью на положительное, оптимистическое восприятие ее неминуемой смерти. Для Холли это оказалось не так трудно, как для родителей. Ее рассудок еще очень молод и не так скован традициями и табу. Она энергично, с интересом взялась изучать смерть, подходить к ней как к жизненному опыту. Ее родители настолько убиты надвигающейся утратой, что вряд ли смогут принять дар, который она несет им, вряд ли усвоят урок, который она готова преподать. Но боль у нее усиливается. Я перепробовал все. Мы распределяем ее энергию, применяем визуализацию — перекрываем клапаны, через которые поступает боль, отводим боль в Землю. Сегодня, в легком состоянии медитации, она увидела банан.
Холли было семнадцать лет; она умерла от рака яичников.
Мне ее рекомендовал один из моих друзей но Медицинской школе в Калифорнийском университете, и мы работали вместе шесть недель. Рак метастазировал, несмотря на химическую и лучевую терапию. Ей оставались только боль и смерть. Через месяц она попросила, чтобы я работал с ней сам, без ее семьи; я в своем безрассудстве принял это за знак улучшения. Ее требование не означало, что она отвергает родителей; оно диктовалось решимостью бороться с болью и встретить смерть в одиночку. Ее отношение к себе и своей болезни было здоровым.
Мы говорили с ней о важности изучения ее прошлого, болезни, боли, а также о том, что ей следует освободить себя
от обязательств, от всех уз, привязывающих ее к этой жизни, от страстного желания родителей спасти ей жизнь. Я попросил у них разрешения забрать ее вечером к себе домой, и там, на заднем дворе, у самой опушки леса, мы разложили небольшой костер, и она предала огню все свое прошлое, которое угнетало ее. Каждый фрагмент прошлого она описывала словами или изображала простыми рисунками на квадратиках тонкой китайской бумаги, которые затем складывала или скручивала, придавая им различные формы. Мы просидели у огня три часа. Мы вместе смеялись и вместе плакали.Но боль усиливалась. И вот, под конец занятий, на которых мы отрабатывали самовнушение трансового состояния, она увидела банан. Через неделю она уже видела их целую гроздь. Она начала вызывать образ бананового дерева, и в легком медитативном состоянии ей это удалось. Это было единственное, с чем мы могли продолжать работу, поэтому я поощрял развитие картины, вел ее воображение, и в конце концов у нас устойчиво и полностью стало возникать банановое дерево. Ни она, ни я не имели понятия о его значении, и я предостерег ее от попыток анализировать визуализацию, хотя обоим нам было очень интересно.
31 августа
У нас с Холли большое достижение.
Мой руководитель в клинике настаивает, что банан — это фаллический символ, подавленная сексуальность. Господи. Ну, давайте запихнем ее на одну из обычных фрейдовских полочек… Зато сегодня у бананового дерева появились корни. Я попросил ее сосредоточиться на этих корнях, смотреть, как они растут, как их прозрачные, нежные щупальца медленно проникают все глубже, глубже в почву, в недра Земли
— Подземный ручеек, — сказал я. Ее глаза были закрыты, голова в яркой голубой косынке слегка наклонена вперед. У нее прекрасное дыхание, от живота; кисти рук свободно повисли, запястья расслаблены. Ей хорошо в этой позе. — Подземный ручеек холодной, насыщенной минеральными солями воды, родниковая вода, бегущая внутри вены в теле Земли, в канале среди камней и грунта, стенки сияют кристаллами кварца, отсвечивают фосфором, а вода настойчиво пробивается все дальше. И посмотри вверх. Туда, где корни дерева сверху пробились сквозь грунт. Крошки грунта упали в ручеек, и их тут же унесла вода. Твои корни, корни твоего дерева, жаждут, ищут эту воду, стремятся погрузиться в чистую, холодную, питательную влагу, тянутся вниз. Почувствуй их. Образуются новые клетки, корни разрастаются, достигают… почти достают… там…
Ее глаза наполнились слезами, она глубоко, протяжно вздохнула, открыла глаза и улыбнулась.
Она умерла полгода спустя, в полном сознании. В течение этого периода она снимала себе боль на 50–60 процентов. Корни ее бананового дерева проросли глубоко в Землю и приносили оттуда холодную ключевую воду, которую мы с ней нашли, и ей удавалось значительную часть своей боли отводить по этим корням в глубину Земли. Ее отец поехал однажды с ней на холмы Напа, где она бегала по маковым полям; по этим полям был потом развеян ее пепел.
В конце лета я поехал в Бразилию, и результаты моей работы и приобретенного там опыта были изложены факультативно в «Мире целительства». В ходе той поездки и, конечно, в моих последующих изысканиях по бразильскому спиритизму я столкнулся с паранормальными явлениями, на которые не жаль потратить и всю жизнь. Я познакомился с физиком д-ром Херпанн Андраде, директором Бразильскою Института психобиологических исследований, и мы подружились навсегда. Под руководством Андраде я приступил к изучению спиритических религий кандомбле, умбанда и запрещенной квимбанда, а также техники медиумизма и удивительных методов целительства; при этом я ни на минуту не забывал о глубоких расхождениях между бразильским спиритизмом и основными положениями шаманизма. В спиритической практике соблюдается строгость субъективно-объективных отношений в сверхъестественном и «духовном мире». Исцеление и проникновение в сущность достигаются через медиума, личность, которая является проводником и инструментом духа. Исцеляющие и экстатические состояния в шаманизме специфичны по отношению к личности, элементы «духа» становятся инструментом шаманского сознания.