Чужие грехи

Олимпіада Платоновна нетерпливо пожала плечами. Такой уважительной причины къ невызду Владиміра Аркадьевича изъ Петербурга она вовсе не предвидла и разсердилась.

— Жалуются, что нечмъ жить, и выдаютъ векселя! проговорила она раздражительно.

— Оттого и выдаютъ, что нечмъ жить, тоже не безъ раздраженія отвтилъ онъ.

— И нечмъ отдать! закончила она въ томъ же тон. — Это точно очень удобно: давать векселя, когда знаешь, что платить все равно не будешь! Толкуешь тоже о благородств! Понятія то у васъ вс исковерканы: перчатки подчищаешь для сохраненія фамильной чести и ту же фамильную честь въ грязь топчешь, длая долги съ сознаньемъ, что платить нечмъ!

Она уже горячилась и по обыкновенію не взвшивала выраженій.

— Я думаю, я имлъ право разсчитывать, загорячился также и Владиміръ Аркадьевичъ, задтый за живое старухой.

— На что это? рзко перебила она его. — На карьеру, женившись на дочери какого-то тамъ Трифонова? На наслдство отъ несуществующихъ бездтныхъ богачей родныхъ? Или ужь не на большую ли дорогу собирался идти людей грабить?

Старуха длалась все боле и боле раздражительною и по обыкновенію рзкою, даже грубой. Владиміръ Аркадьевичъ тоже былъ взбшонъ ея рзкими словами и готовился дать ей отпоръ. Но прежде, чмъ онъ началъ, дверь въ комнату отворилась и на порог показались дти; розовыя отъ мороза, съ веселыми лицами, они по обыкновенію безъ позволенія вбжали въ кабинетъ тетки и, увидавъ отца, сразу остановились у дверей въ недоумніи. Отъ глазъ Олимпіады Платоновны не укрылось, какъ мгновенно поблднлъ мальчикъ при вид отца.

— Папа! проговорила двочка и первая побжала къ отцу съ широко открытыми объятіями.

Евгеній, какъ бы очнувшись, то же направился къ отцу какой то неврной и неловкой походкой. Онъ видимо не зналъ, какъ держать себя съ отцомъ, и, приблизившись къ нему, расшаркался передъ нимъ и съ почтительностью, почти со страхомъ поцловалъ его руку.

— Выросли, поправились въ деревн, проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, стараясь придать своему голосу хоть немного мягкости. — Учиться пора начинать…

— Мы учимся, папа, сказала двочка.

— Ну, надо скоро и серьезно приняться за ученье, проговорилъ отецъ, чувствуя себя неловко и не зная, что сказать. — Вотъ устроюсь, тогда примусь за васъ.

Евгеній, стоявшій около отца съ опущенной головой, снова поблднлъ и бросилъ испуганный вопросительный взглядъ на Олимпіаду Платоновну.

— Простите, ma tante, что я такъ долго обременяю васъ возней съ дтьми, хотя и знаю, что это не-легко и что вы къ этому не привыкли, но покуда я еще не могу взять ихъ къ себ, проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, обращаясь къ тетк.

— Они меня вовсе не тяготятъ, торопливо отвтила Олимпіада Платоновна.

— Вы очень добры, но поврьте, что я при первой возможности возьму ихъ къ себ, сказалъ Владиміръ Аркадьевичъ, считая необходимымъ ради приличія дать общаніе, котораго вовсе не думалъ исполнить.

Олимпіада Платоновна тревожно взглянула на Евгенія: онъ былъ блъ, какъ полотно, его плечи слегка вздрагивали, въ широко раскрытыхъ глазахъ стояли крупныя слезы. Казалось, онъ вотъ-вотъ упадетъ безъ чувствъ на коверъ. Она быстро поднялась съ мста, взяла его за плечи, заслонила его отъ отца и скороговоркой проговорила, обернувъ голову къ Владиміру Аркадьевичу:

— Я сейчасъ приду, только отведу дтей завтракать… Оля, иди за нами! обратилась она на ходу къ двочк.

Съ этими словами она, поспшно переплетая ногами, скрылась изъ кабинета, выводя мальчугана. Они молча прошли дв-три комнаты и она чувствовала, что плечи ребенка вздрагиваютъ все сильне и сильне подъ ея руками, что онъ тихо всхлипываетъ.

— Я не хочу, не хочу!.. Не надо, не надо, ma tante! вдругъ разразился онъ рыданіями и скрылъ свою головку около ея груди.

Его рыданія походили на истерическій припадокъ.

— Полно, полно, что ты! шептала старуха, лаская его.

— Онъ не любитъ насъ… не любитъ… не надо къ нему! слышались отрывистыя слова неутшно рыдавшаго мальчика. Двочка, глядя на бившагося отъ истерическаго плача брата, тоже расплакалась и безсознательно бормотала сквозь слезы:

— Не надо, не надо!

— Да онъ и не возьметъ васъ… Никто васъ не возьметъ! успокоивала дтей тетка. — Софья, останься съ ними… успокой его! обратилась совсмъ растерявшаяся Олимпіада Платоновна къ вошедшей въ комнату Софь. — Я пойду туда… онъ ждетъ… Ахъ, Боже мой, Боже мой, что длаютъ люди… что длаютъ! Это надо кончить… они уморятъ дтей…

Она поцловала мальчика въ голову и, быстро ковыляя и переваливаясь на ходу, пошла обратно въ кабинетъ. Выраженіе ея блднаго лица было серьезно и строго. Она видимо ршилась все покончить сейчасъ же, безповоротно, какой бы то ни было цной. Къ ея голов мелькали даже планы отнять дтей, если встртится необходимость, силой, хлопотать объ этомъ черезъ родныхъ и знакомыхъ. Она знала, что съ большими связями все можно сдлать. Войдя въ кабинетъ, она прямо приступила къ главному вопросу, котораго боялась она и котораго боялся въ свою очередь и Владиміръ Аркадьевичъ.

— Ты мн сейчасъ говорилъ о дтяхъ, сказала она ему сухо. — Что ты намренъ съ ними дальше длать?

— Что я могу съ ними длать: они носятъ мое имя, ихъ бросили на мои руки, моя обязанность волей или неволей воспитать ихъ, не разбирая, чьи они, желчно отвтилъ онъ. — Не могу же я выкинуть ихъ на улицу, чтобы дать поводъ взвести на меня еще новое преступленіе.

— Я думала, что ты совсмъ оставишь ихъ у меня, сказала Олимпіада Платоновна.

— Если я просилъ васъ на время пріютить ихъ, то это еще не значитъ, что я хочу навсегда навязать вамъ эту обузу, обидчивымъ тономъ проговорилъ Владиміръ Аркадьевичъ, подозрвая въ словахъ тетки желаніе упрекнуть его. Онъ на столько самъ тяготился этими дтьми, что не могъ никакъ предположить въ комъ нибудь другомъ желанія добровольно навязать ихъ себ на шею. — Я очень хорошо понимаю…

— Ничего ты не понимаешь, рзко перебила его тетка. — Тутъ нтъ и рчи ни о какой обуз. Я готова оставить дтей у себя. Но я должна быть уврена, что они будутъ всегда у меня, что ты не ворвешься ко мн со своими заявленіями о томъ, что не сегодня, такъ завтра ты возьмешь ихъ къ себ. Я очень бы желала, чтобы ты вообще забылъ о ихъ существованіи, такъ какъ для тебя они вовсе лишнія и твои отношенія къ нимъ едва ли принесутъ имъ что нибудь, кром вреда.

Эти слова снова оскорбили и раздражили Владиміра Аркадьевича.

— Что вы хотите этимъ сказать? проговорилъ онъ. — Что я не достоинъ быть даже отцомъ?

— Чужихъ дтей? сказала съ ироніей старуха. — Да! Ты уже теперь ненавидишь ихъ, а что же будетъ посл, когда на нихъ придется тратитъ деньги, когда они будутъ помхой теб?

— Но вы забываете, что я все таки считаюсь ихъ отцомъ и что рано или поздно они могутъ вернуться въ мой домъ, проговорилъ онъ. — Я думаю, мн тогда будетъ не легче, если они войдутъ въ мой домъ моими врагами…

— Врагами? переспросила Олимпіада Платоновна. — Или ты думаешь, что я способна вооружать ихъ противъ тебя? Это ужь слишкомъ! Если они и могутъ сдлаться твоими врагами, такъ только въ такомъ случа, когда ты будешь встрчаться съ ними и доказывать имъ на каждомъ шагу, на сколько мало въ теб отцовскихъ чувствъ, любви къ нимъ…