Чужие грехи

— Не простыни жаль, а васъ жаль! сказала Софья. — Вдь если вы всю жизнь такъ жить будете, такъ весь вкъ только и будете добро даромъ изводить. Польза-то отъ этого кому? Купцамъ разв благодтельствовать хотите: я, молъ, добро изводить буду, а они пусть, молъ, больше продаютъ. Такъ этакъ-то вонъ у насъ одинъ сынъ откупщика прямо бумажки жегъ: возьметъ это деньги, свернетъ въ трубочку да папиросы и закуриваетъ. Хорошо? И капиталы у васъ, что-ли, наслдственные есть, что сегодня сорочку отмызгать въ тряпки можете, завтра простыню папиросами сжечь, тамъ галстухъ на полу гд-нибудь вывалять, какъ тряпку, а потомъ на шею одть…

Петръ Ивановичъ расхохотался звонкимъ молодымъ смхомъ.

— И галстуха не забыли? воскликнулъ онъ. — Вс грхи припомнили.

— Да какъ-же не припомнить! сказала Софья. — Намедни прихожу къ вамъ, а вы мечетесь по комнат. «Что, говорю, стряслось?» «Галстухъ, отвчаете, проклятый, затерялся, полчаса не могу найдти!» Стала искать, а онъ подъ кроватью валяется. Нашли для него мсто!

— Грхи, грхи все, Софья Ивановна! шутливо проговорилъ Петръ Ивановичъ, едва сдерживая свой смхъ.

— Да грхи и есть! подтвердила она серьезно. — Не пріучили васъ съ дтства-то къ акуратности, къ опрятности да къ порядку, вотъ вы и вышли лодыремъ. Ей Богу! Вдь вотъ будете своимъ домомъ жить, женитесь, такъ жена да прислуга наплачутся съ вами. Хуже чмъ за самыми важными господами ходить за вами придется.

— Ну, ужь будто и такъ! смялся Петръ Ивановичъ.

— Да это врно! утвердительно сказала Софья. — Или ходи да прибирай за вами, или въ грязи потонете да оборванцемъ ходить будете. И какъ это вамъ самимъ не надостъ каждый день то то, то другое искать: сегодня карандашъ завалился куда-то, завтра книгу чуть не въ грязномъ бль искать будете; а тамъ, глядишь, въ стаканъ воды нальете, а въ немъ пепелъ да окурки отъ папиросъ валяются…

— Совсмъ, значитъ, мужикъ неумытый? сказалъ Петръ Ивановичъ.

Софья вдругъ загорячилась.

— Ну, вы съ мужиками-то не ровняйтесь! проговорила она. — Это напрасно! Много ихъ есть такихъ-то неотесовъ, что хуже свиней живутъ, такъ за это ихъ хвалить нечего да и говорить то, судя по нимъ, нельзя, что весь народъ такъ живетъ. Вы вонъ посмотрите, какъ многіе малороссы живутъ — любо-дорого: и чистота, и порядокъ, и хатка, какъ игрушечка, блая. Тоже вонъ къ молоканамъ загляните: и чистоплотный, и степенный народъ. А то-же вдь мужики, чай, не изъ князей вышли, не за мамушками и нянюшками росли. Да вонъ у меня сестра и по сю пору здсь живетъ, за мужикомъ замужемъ, а взгляните, какъ въ изб-то у нея все ведется, какъ дти ходятъ — у просвирни, когда просфоры печетъ, поди, чистоты меньше… Нтъ, вы поприглядитесь да поприслушайтесь, такъ и не станете хвастать, что на мужика своимъ разгильдяйствомъ похожи: мужикъ мужику рознь, а на самаго лядащаго изъ нихъ походить тоже небольшая честь.

Петръ Ивановичъ молча слушалъ ее и любовался оживленіемъ симпатичной ему женщины. Онъ уже узналъ, что Софья, какъ это ни казалось странно, всегда волновалась и горячилась, какъ только заходила рчь о важныхъ господахъ или о простомъ народ: обидть въ разговор важныхъ баръ или простыхъ мужиковъ значило вызвать цлую бурю со стороны этой старой служанки.

— Нтъ, все это оттого, что домовитости въ васъ нтъ, спустя минуту, продолжала Софья, — въ семь вы, видно, не жили, горя съ ней не испытали…

— Ну, можетъ быть, горя-то и хватилъ на свою долю, вставилъ Петръ Ивановичъ.

— Это вы про то, что въ бурс-то васъ скли? засмялась Софья. — Такъ это горе до первыхъ новыхъ вниковъ зажило. Нтъ, голубчикъ мой Петръ Ивановичъ, не это горе осторожнымъ, домовитымъ да осмотрительнымъ длаетъ, а то горе, когда въ семь хлба мало да когда человкъ пріучается не крошить его даромъ да по полу не раскидывать. Вотъ вы, поди, знаете, что люди простые говорятъ дтямъ: «хлбъ даръ Божій, его грхъ на полъ бросать». Ну, такъ вотъ эту самую поговорку-то, врно, тогда люди и придумали, когда хлбъ у нихъ былъ на исход.

Петръ Ивановичъ не спускалъ съ Софьи глазъ, сдлавшихся такими задумчивыми и ласковыми, какими они не часто бывали у него. Его и подкупалъ, и удивлялъ здравый смыслъ этого простого человка.

— Вы забыли, видно, Софья Ивановна, что и я бдной матери сынъ, замтилъ онъ.

— Да только не у нея вы выросли; сами-же говорили, что она по людямъ жила, чтобы васъ поднять на ноги, сказала Софья. — Вотъ васъ и не научили крошекъ хлбныхъ на полъ не сорить… Да такъ-то и во всемъ, въ бдной да въ хорошей семь человкъ заботливымъ да болющимъ о всякомъ добр длается, продолжала она развивать свою мысль. — Лоскуточекъ найдетъ — спрячетъ, наберется ихъ много, глядишь, и одяло вышло. Пришелъ домой — хорошую одежду снялъ да затрапезную надлъ, чтобы на работ даромъ не драть того, что не легко досталось. Вы вонъ пройдитесь по деревн: богатую семью отъ бдной не сразу отличите, потому иная семья въ грязи тонетъ, а деньги въ кубышку прячетъ; хорошую-же, согласную семью сейчасъ отличите отъ дурной да несогласной: у первой и порядокъ есть, и дти умыты да причесаны, а во второй…

— Окурки папиросъ въ стаканы кладутъ? шутливо перебилъ ее Петръ Ивановичъ съ добродушной улыбкой.

— Ну, хоть и не это, а похоже на то, съ такой-же улыбкой согласилась Софья, складывая работу и поднимаясь съ мста. — Опять я заболталась съ вами, а все потому что учить васъ много — охъ, какъ много! — надо! Вотъ маменьк отпишите, что нашлась, молъ, здсь опекунша и наставница непрошенная для васъ…

Она неторопливо вышла изъ комнаты, оставивъ Петра Ивановича одного. Не перемняя своей позы, опустивъ еще ниже на ладони свою курчавую голову, онъ задумался…

Правильны или неправильны были вс подобные взгляды, не разъ высказывавшіеся въ той или другой форм Петру Ивановичу Софьей и Олимпіадой Платоновной, — дло было не въ томъ. Но это были взгляды безповоротно установившіеся, вошедшіе въ плоть и кровь высказывавшихъ ихъ лицъ. А у Петра Ивановича вс взгляды на будничную, практическую жизнь были только простыми порывами, выраженіемъ молодого задора, проявленіями неопытности и непрактичности. Княжна сказала какъ-то про него: «его всему, всему обучили, только забыли ему сказать, которой рукой надо класть въ ротъ ду и какъ надо отрзать себ кусокъ мяса на тарелк, и кто ему какъ это укажетъ, такъ онъ и будетъ длать». И она была права. Выработавшійся и сложившійся постепенно въ сотни лтъ строй жизни въ барскомъ дом былъ гораздо сильне воспринятыхъ отъ товарищей въ бурс и академіи привычекъ и развившихся втеченіи какого-нибудь десятка лтъ вкусовъ молодого человка. Всякія шероховатости въ немъ сглаживалъ этотъ изо-дня въ день точно и неизмнно повторявшійся строй жизни, какъ морская волна сглаживаетъ шероховатости попавшаго на берегъ голыша, катая его неустанно изо-дня въ день, изъ часу въ часъ между другими прибрежными, уже принявшими извстную форму камнями.

Это не ускользнуло отъ вниманія Евгенія, не ускользнуло уже потому, что при немъ и тетка, и Софья нердко повторяли: «А каковъ нашъ Петръ Ивановичъ сдлался, совсмъ салонный франтъ!» Миссъ Ольдкопъ тоже замчала: «О, у него совсмъ облагородились манеры». Вліяніе среды тмъ боле отражалось на немъ, что онъ съ каждымъ днемъ все боле и боле привязывался и къ Софь, и къ Олимпіад Платоновн, и къ Енгенію. Онъ видлъ въ этихъ людяхъ много сердечной доброты, много правдивости, много здраваго смысла. Въ Евгеніи-же Рябушкина поражала недтская вдумчивость, крайняя любознательность и чрезвычайная, почти болзненная чуткость, при которой мальчикъ сразу угадывалъ настроеніе окружающихъ его лицъ. Правда, Евгеній въ послднее время смотрлъ здорове, онъ былъ веселъ, онъ любилъ возиться съ Петромъ Ивановичемъ, который былъ не прочь пошкольничать, но онъ продолжалъ оставаться нервнымъ ребенкомъ, былъ всегда какъ-бы «на сторож», словно слдилъ за собою и въ минуты его самой ребяческой рзвости довольно было сказать ему рзкое слово или сдлать недовольную мину, чтобы онъ сразу стихъ, какъ-бы ушелъ въ себя, подобно улитк, уходящей въ свою раковину при едва ощутительномъ прикосновеніи. Съ такимъ ученикомъ не для чего было сердиться и горячиться, такъ какъ это было вовсе не нужно, чтобы онъ слушался; съ такимъ ученикомъ нечего было опасаться и его назойливости въ минуты нерасположенія учителя, такъ какъ онъ угадывалъ по лицу, какъ настроенъ наставникъ. Миссъ Ольдкопъ называла Евгенія «деликатной натурой». Рябушкинъ называлъ его «человкомъ со смысломъ».

Уже къ концу лта Рябушкинъ совершенно сжился со всею семьею княжны Олимпіады Платоновны, сталъ на столько своимъ человкомъ, что помогалъ княжн сводить разные счеты, иногда предлагалъ ей свои услуги въ качеств секретаря, когда у нея случалась необходимость писать какія-нибудь дловыя письма или бумаги. Необходимость въ писаніи подобныхъ бумагъ встрчалась не рдко, такъ какъ бывшіе крпостные ея брата князя Алекся Платоновича часто обращались къ посредничеству княжны Олимпіады Платоновны и она очень горячо отстаивала ихъ интересы передъ братомъ или, врне сказать, передъ его женой, княгиней Марьей Всеволодовной, правившей длами мужа. Кром того въ жизни учителя въ этомъ дом бывали и не просто тихіе и спокойные дни сытаго существованія, но и такія минуты, которыя остаются на долго въ памяти, говоря человку, что онъ былъ не чужимъ въ томъ или другомъ кружк людей. Впервые понялъ ясно Петръ Ивановичъ, что его здсь не считаютъ чужимъ, что его любятъ искренно, что о немъ заботятся, нсколько мсяцевъ спустя посл своего переселенія въ Сансуси.