Чужие грехи

Какъ-то разъ ему привезли съ почты письмо и посылку. Онъ распечаталъ письмо, сталъ его читать и его лицо озарилось ясной улыбкой:

— О, глупая, глупая! съ добродушной грубостью прогоринъ онъ вслухъ, качая головой.

Въ комнат былъ Евгеній и его заинтересовало это восклицаніе.

— Про кого это вы говорите, Петръ Ивановичъ? спросилъ онъ.

— Да про мать! отвтилъ, улыбаясь счастливой улыбкой, Петръ Ивановичъ. — Вотъ къ имянинамъ шарфъ и носки сама связала!

Онъ быстро сталъ распаковывать посылку, вытащилъ длинный шерстяной шарфъ и примрилъ его.

— Вонъ какой красный да длинный вывязала! До Сибири додешь — горла не застудишь! смялся онъ и Евгенію показалося, что въ его глазахъ стоятъ слезы.

— Вы очень любите свою мать? спросилъ Евгеній дрогнувшимъ голосомъ, вспоминая о своей матери.

— Добрая, добрая старуха! отвтилъ быстро Петръ Ивановичъ, взглянулъ въ сторону, и поспшно уложилъ присланныя вещи снова въ ящикъ. — Ну-съ, а какъ наши уроки? Что мы будемъ сегодня длать? началъ онъ торопливо, копаясь что-то слишкомъ долго около комода, куда пряталъ присланный ящикъ. — Вы задачи-то, кажется, не ршили? Видно, опять Донъ-Кихотомъ долго услаждались или съ предками бесдовали въ портретной галере? И когда это вы перестанете тревожить ихъ прахъ?

Онъ, кажется, говорилъ только для того, чтобы говорить и не думать о чемъ-то другомъ, назойливо лзшимъ ему теперь въ голову при воспоминаніи о старух матери, о далекихъ дняхъ, быть можетъ, когда и у него было еще свое гнздо, своя семья, собиравшаяся вмст въ тсный кружокъ отпраздновать имянины крошечнаго ребенка Пети.

— А ваши имянины завтра? спросилъ Евгеній, не отвчая на вопросы учителя.

— Завтра, завтра, да дло не въ нихъ, а вы не отвиливайте отъ задачи; я ее за васъ ршать не буду, отрывисто сказалъ Петръ Ивановичъ и въ его голос послышалось даже раздраженіе. — Идите-ка лучше въ класную и тамъ въ тишин загладьте раскаяньемъ грхъ непониманія!

Евгеній какъ будто только того и ждалъ: онъ быстро выбжалъ изъ комнаты и направился вовсе не въ класную, а къ тетк.

— Ma tante, милая, Петръ Ивановичъ завтра имянинникъ! въ попыхахъ проговорилъ онъ, подбгая къ тетк. — Мать его прислала шарфъ красный-красный и носки въ подарокъ! Милочка, голубчикъ, какъ-же я то?

Евгеній развелъ руками, какъ бы говоря, что онъ совсмъ потерялъ голову, не зная, что ему длать.

— Ахъ, какъ-же это никто не зналъ! взволновалась въ свою очередь и Олимпіада Платоновна. — Скрытничаетъ еще все, церемонится… И я-то тоже хороша, не спросила его, лтомъ или зимою онъ имянинникъ… Прачекъ и конюховъ дарю и праздники имъ длаю въ дни ихъ имянинъ, а тутъ своего человка, добраго пріятеля забыла…

Старуха встревожилась не на шутку. Въ ихъ семь никогда не забывали о дняхъ имянинъ даже самыхъ послднихъ слугъ. А тутъ вдругъ забыли справиться, когда имянинникъ учитель!

— Голубчикъ, ma tante, здового пошлите, скоро и пусть купитъ! заговорилъ быстро Евгеній. — Чтобы къ утру, какъ проснется… помните, ma tante, какъ я вамъ въ ваше рожденье цвты у постели поставилъ… вы проснулись и ахнули… Я сейчасъ, сейчасъ велю позвать Ивана… скоро… скоро…

— Постои, постой, вьюнъ! остановила его Олимпіада Платоновна, любовавшаяся его оживленіемъ. — У меня есть часы… хорошіе часы…

— И съ цпочкой, ma tante? быстро спросилъ Евгеній, заглядывая ей въ лицо.

— И съ цпочкой, улыбнулась тетка на его наивный вопросъ, открывая одинъ изъ ящиковъ своего маленькаго бюро. — Вотъ они…

— И въ бархатной коробочк! въ бархатной коробочк, воскликнулъ мальчуганъ, хлопая въ ладоши.- Ma tante! дайте взглянуть, дайге взглянуть!.. Я самъ, ma tante, самъ положу ему на столъ… самъ… Всю ночь не буду спать и буду ждать, когда онъ проснется!

Евгеній былъ счастливъ и ходилъ весь день съ какимъ-то праздничнымъ выраженіемъ лица. Петръ Ивановичъ замтилъ это и сказалъ шутливо Олимпіад Платовн, что Евгеній кажется «выигралъ сегодня генеральное сраженіе съ математическимъ напріятелемъ». Олимпіада Платоновна, зная причину праздничнаго настроенія мальчугана, молча улыбнулась въ отвтъ на это замчаніе и подмигнула Евгенію. Ее тшило заблужденіе учителя. Вечеромъ Евгеній, спавшій въ одной комнат съ Петромъ Ивановичемъ, хотя у послдняго и была отдльная комната, находился въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи и раза три спрашивалъ:

— Вы спите, Петръ Ивановичъ?

— Не сплю, отвчалъ учитель. — А что?.

— Нтъ, я такъ, стихнувшимъ голосомъ произносилъ Евгеній.

Петръ Ивановичъ, какъ на зло, долго не могъ уснуть. Наконецъ, въ комнат послышалось легкое храпнье учителя и мальчикъ на цыпочкахъ подкрался къ его постели, ощупалъ ночной столикъ и положилъ на него открытый футляръ съ золотыми часами. Онъ находился въ такомъ настроеніи духа, что готовъ былъ тотчасъ-же разбудитъ Петра Ивановича. Добравшись до своей постели, онъ далъ себ слово не спать всю ночь, пока не проснется утромъ учитель и, улыбаясь сладкою улыбкою, стараясь всмотрться въ темно, ту, черезъ пять минутъ заснулъ безмятежнымъ сномъ счастливаго ребенка.

Когда по утру онъ открылъ глаза, въ комнат было уже свтло. Онъ быстро взглянулъ на постель у противоположной стны и увидалъ Петра Ивановича, сидвшаго на постели, спустивъ съ нея ноги и держа въ рукахъ футляръ съ часами. Мальчикъ нсколько мгновеній любовался этою красивою, здоровою фигурою, этимъ прекраснымъ молодымъ лицомъ съ густыми, всклокоченными и вьющимися русыми волосами. Потомъ онъ не выдержалъ, вскочилъ съ постели, подбжалъ въ одной рубашенк къ Петру Ивановичу и, не давъ ему времени опомниться, обвилъ руками его шею и звонко поцловалъ его.

— Поздравляю, поздравляю!.. Вы не сердитесь?.. Это вамъ ma tante… Она велла положить, чтобы… Да вы сердитесь?

Евгеній вдругъ смолкъ и пугливо взглянулъ въ лицо Петра Ивановича: оно было ласково и привтливо.

— Хорошій вы человкъ, Женя, проговорилъ Петръ Ивановичъ. — Дай Богъ, чтобы всегда были хорошимъ человкомъ.

Онъ посадилъ мальчика къ себ на колни и погладилъ его по голов.

— Любите, милый мой, людей, каковы-бы они ни были и сколько-бы зла они ни сдлали вамъ лично, проговорилъ онъ какь-то сердечно и мягко. — Добрые порывы, добрыя чувства, все это такія сокровища, которыхъ ничмъ не купишь, и потому, ихъ нужно беречь. Вотъ мы до сихъ поръ жили только въ ладу съ вами, а теперь, когда я поближе узналъ, какой вы чуткій человкъ, мы совсмъ друзьями будемъ. Такъ? И навсегда?

— Да, да, шепталъ мальчикъ, сжимая его руку и прижимаясь къ его плечу головой.

И въ самую эту минуту вдругъ въ голов Петра Ивановича пронеслась какая-то не хорошая мысль, вызвавшая на его лицо совсмъ мрачное выраженіе. Онъ нахмурилъ немного лобъ и отрывисто проговорилъ:

— Вы, конечно, понимаете, Евгеній, что я васъ не за то благодарю, что вы мн вонъ часы дорогіе подарили.

— Да, да, знаю! тихо проговорилъ Евгеній.

Петръ Ивановичъ сжалъ ему еще разъ руку и, встряхнувъ головой, бодро сказалъ:

— Ну, маршъ, теперь одваться, а то будить еще придутъ!

Евгеній весело побжалъ въ своей постели, около которой было сложено платье…

А въ столовой у прибора учителя стоялъ букетъ, за обдомъ прибавилось два прибора для «батюшки» и для «матушки», вечеромъ подавалось какое-то небудничное угощеніе. Олимпіада Платоновна любила устраивать подобные праздники для близкихъ къ ней людей.

Въ этотъ вечеръ, прощаясь съ Олимпіадой Платоновной, когда уже вс разбрелись изъ кабинета княжны, Петръ Ивановичъ впервые поцловалъ ея руку и проговорилъ: