Чужие грехи

— Спасибо вамъ!

— Ну, наконецъ-то, сказалъ спасибо! засмялась она ласковымъ смхомъ. — А то я по чину первая благодарить не хотла, благодарность-же такъ и вертлась на язык. Въ самомъ дл, Петръ Ивановичъ, продолжала она уже совсмъ серьезно, — я очень, очень обязана вамъ: дти учатся хорошо, успхи сдланы большіе, но дло не въ томъ, такъ какъ я и брала васъ, зная васъ за человка съ познаніями. Но вы сдлали больше. Помните, вы сразу отказались быть гувернеромъ? А теперь я вижу, что вы и гувернеромъ сдлались, вліяете на Евгенія, развиваете его… хорошо развиваете… И за это-то я и благодарю васъ: подъ вашимъ вліяніемъ онъ можетъ вырости прямымъ и честнымъ человкомъ, потому что и сами вы такой человкъ.

Петръ Ивановичъ даже сконфузился и покраснлъ.

— Да вы не смущайтесь, что я васъ хвалю, проговорила Олимпіада Платоновна, улыбаясь. — Надо-же когда-нибудь сказать прямо, какъ смотришь на человка, чтобы отношенія были проще. Вдь, признайтесь, вы тоже долго во мн только «барыню» видли, а не просто человка? Ну, и я на васъ какъ на «бурсака» смотрла и все насторож была, чтобы вы какимъ-нибудь неприличіямъ Евгенія не научили…

— Да вдь я и теперь еще, пожалуй, могу его какой-нибудь неподходящей штук научить, разсмялся Петръ Ивановичъ.

— Да Богъ съ вами, учите! махнула она съ добродушной улыбкой рукою. — Одна «штука», какъ вы выражаетесь, не въ счетъ, если добраго много привьете…

И самъ не зналъ Петръ Ивановичъ, какъ онъ въ этотъ вечеръ заговорился глазъ-на-глазъ съ княжной Олимпіадой Платоновной и о покойномъ отц, и о матери-старух, и о пьяниц дяд-дьякон, гд онъ провелъ три года дтской жизни, и о порядкахъ бурсы, и о трудной жизни въ академіи, обо всемъ, о чемъ онъ такъ долго не могъ поговорить откровенно ни съ кмъ, исключая Софьи, знавшей уже почти всю исторію его прошлаго. И какимъ-то тепломъ, какой-то материнской лаской повяло на него въ этотъ вечеръ отъ этой старухи-княжны, уродливой съ виду, часто рзкой въ выраженіяхъ, упрямой и стойкой по характеру, какъ мужчина. Было три часа, когда Петръ Ивановичъ поднялся съ мста и снова поднесъ на прощаньи къ своимъ губамъ ея руку. Олимпіада Платоновна наклонилась и крпко поцловала его въ голову.

— Расчувствовались мы съ вами немножко сегодня, проговорилъ Петръ Ивановичъ и въ его голос зазвучала обычная нотка ироніи.

— А вамъ и стыдно теперь, потому по вашимъ книжкамъ этого не полагается? засмялась Олимпіада Платоновна добродушнымъ смхомъ.

— По какимъ это по моимъ книжкамъ? спросилъ не безъ удивленія Петръ Ивановичъ.

— Да вдь вы еще по какимъ-нибудь книжкамъ да живете, сказала княжна. — Это ужь всегда такъ въ молодости. Я вотъ себя то Кларисой Гарловъ, то Элоизой воображала… съ горбомъ-то да съ кривыми ногами!.. а что вы подлаете: молодость!.. Да это ничего, потому живутъ люди по книжкамъ только въ молодости, а увлекаться и восторгаться въ молодости чмъ-нибудь позорнымъ и постыднымъ… ну, для этого нужно быть ужь совсмъ исковерканной съ дтства натурой!..

Съ этого дня Петръ Ивановичъ пересталъ быть простымъ наемнымъ учителемъ; онъ почувствовалъ себя другомъ этой семьи, ея членомъ. Съ этого дня сдлались совсмъ иными отношенія между нимъ и Евгеніемъ. Самъ Петръ Ивановичъ, человкъ совсмъ юный, мягкосердечный, еще жаждавшій любви и дружбы, нашелъ въ Евгеніи новаго сочувствующаго ему слушателя, когда онъ, Петръ Ивановичъ, ощущалъ потребность поговорить о своей семь, о своемъ прошломъ, о своихъ планахъ будущаго. До сихъ поръ ему не доставало здсь такого слушателя-друга. Евгеній въ свою очередь тоже началъ испытывать совершенно новое, отрадное чувство — чувство дружбы; онъ сталъ рже ходить одиноко по галере, онъ не такъ усердно засиживался въ библіотек, онъ полюбилъ слушать Петра Ивановича и задавать ему т вопросы о семь, объ отц, о матери, которыхъ онъ не ршался предлагать ни Софь, ни тетк, ни миссъ Ольдкопъ. Передъ мальчикомъ открывался новый мірокъ — мірокъ «бдныхъ людей», полный лишеній и жертвъ, вызывающій состраданіе своими заблужденіями и пробуждающій удивленіе своими добродтелями. Какъ человкъ этого круга, Петръ Ивановичъ говорилъ съ болзненною горечью о его порокахъ и съ искренней теплотой о его добрыхъ сторонахъ. Иногда онъ читалъ объ этихъ «бдныхъ людяхъ» полныя скорби страницы Достоевскаго, полныя желчи псни Некрасова. Съ весны уже у учителя и ученика явилось мсто любимыхъ прогулокъ — узкая дорога черезъ паркъ, ведущая къ обрыву, за которымъ начинались необозримыя, слегка холмистыя поля и нивы. Тихо проходя эту дорогу, лежа на откос обрыва, слдя за движеніемъ облаковъ или за работой крестьянъ на пашняхъ, молодые друзья переговорили о многимъ, много тайнъ передали другъ другу и стали понимать одинъ другого съ полуслова…

Они нашли въ своей дружб именно то, чего имъ здсь не доставало прежде.

IV

— Письмо съ черною печатью!

Эта фраза облетла весь домъ, прежде чмъ роковое письмо дошло до кабинета Олимпіады Платоновны. Прежде чмъ Олимпіада Платоновна успла прочитать его и сообщить кому-нибудь о его содержаніи, въ дом шли уже разныя соображенія и предположенія, люди называли гадательно т или другія имена лицъ, о смерти которыхъ могла придти всть изъ заграницы. На конверт этого письма были иностранныя клейма; адресъ хотя и былъ написанъ по-русски, но надъ нимъ значилась французская помтка «Russie». Это было въ то время, когда только что подали въ столовую завтракъ и потому присутствующимъ пришлось подождать нсколько минутъ прихода Олимпіады Платоновны. Наконецъ, она вошла въ столовую, ея какъ бы осунувшееся лицо было невесело, хмуро и нсколько строго.

— У князя Алекся Платоновича умеръ старшій сынъ въ Париж, проговорила она глухо, не обращаясь ни къ кому исключительно, и тутъ же замтила Софь, стоявшей около стола:- Его привезутъ сюда хоронить, надо приготовить комнату для княгини Маріи Всеволодовны.

— Господи, какое несчастіе! воскликнула Софья. — Такой молодой!.. Совсмъ здоровымъ мы его оставили!..

Олимпіада Платоновна вздохнула.

— Вамъ, кажется, даже не писали о его болзни? замтила миссъ Ольдкопъ.

— Онъ внезапно умеръ, отвтила коротко Олимпіада Платоновна.

Вс молчали. Тяжелое впечатлніе, произведенное на всхъ извстіемъ о смерти, отразилось и на дтяхъ. Они какъ-то пугливо прислушивались къ этой невеселой новости. Евгеній тревожно спросилъ тетку:

— Его, ma tante, сюда привезутъ?

— Да, въ церковь нашу, здсь хоронить будутъ, отвтила Олимпіада Платоновна.

— Княгиня Марья Всеволодовна одна прідетъ? спросила Софья.

— Одна, отвтила княжна.

Завтракъ прошелъ невесело, молчаливо. Олимпіада Платовна не дотрогивалась до ды и сидла, опустивъ голову. Иногда она приподнимала плечи, точно разсуждая о чемъ-то мысленно и не находя отвтовъ на свои вопросы. Когда вс стали подниматься изъ за стола, она обратилась къ Рябушкину.

— Пройдите ко мн въ кабинетъ, сказала она и сдлала знакъ глазами Софь, чтобы и та шла за нею.

Они удалились вс трое изъ столовой.

Олимпіада Платоновна, войдя въ кабинетъ, вынула изъ кармана письмо и обратилась къ Петру Ивановичу и Софь.

— Я не хотла говорить при дтяхъ и при слуг, начала она. — Его убили на дуэли…

Софья всплеснула руками.

— Господи! несчастная княгиня Марья Всеволодовна! воскликнула она. — Мало еще было горя!

— Да, точно несчастная! вздохнула Олимпіада Платоновна. — Тутъ совершилось что то не только трагическое, но что то темное, таинственное… Вотъ прочтите.

Олимпіада Платоновна подала письмо Рябушкину. Онъ сталъ читать.

Въ письм мать убитаго сообщала о его дуэли, о его смерти и между прочимъ писала. «Даже теб я не ршаюсь передать въ письм всхъ подробностей этого дла, о которомъ теперь уже толкуютъ вс парижскія газеты, забрасывающія грязью всхъ участниковъ этой исторіи».

— Ахъ, ты, Боже мой, что же это такое тамъ произошло! проговорила Софья.

— Я ничего не могу понять, но предполагаю, что драма произошла изъ-за какой-нибудь негодяйки, сказала Олимпіада Платоновна. — Ни во что жизнь и честь ставятъ!.. Хоть бы о матери-то подумалъ!.. И безъ того не сладко живется ей!.. Ну, да прідутъ, такъ все узнаемъ, круто оборвала Олимпіада Платоновна свои размышленія и обратилась къ Рябушкину и Софь. — Я васъ, друзья, просила сюда, чтобы поручить вамъ похлопотать обо всемъ. Вы, Петръ Ивановичъ, позаботьтесь, чтобы въ фамильномъ нашемъ склеп все приготовили. Сама я не могу, гд мн тамъ ковылять! Отыщите тамъ могилу моего отца, князя Платона Алексевича. Рядомъ съ нею есть мсто. Пусть все приготовятъ, какъ слдуетъ… Выложить тамъ какъ-то это надо… Отецъ Андрей знаетъ… Присмотрите, чтобы все поскоре сдлали… Извините, что я навязываю вамъ…

— Да полноте, горячо перебилъ ее Петръ Ивановичъ, слыша въ ея голос слезы. — Сдлаю все, устрою, только вы сами-то не волнуйтесь… на васъ лица нтъ!..

— Пожалуйста, голубчикъ, пожалуйста! проговорила Олимпіада Платоновна, пожимая ему руку. — Вроятно, скоро привезутъ… И ты, Софья, похлопочи, чтобы спальню для княгини провтрить… Для прислуги тоже… Ахъ, Господи, Госоподи, вотъ то не думала…

Только теперь горе начало вполн захватывать сердце Олимпіады Платоновны. Она уже не могла владть собой и слезы сами собою текли по ея лицу.