Чужие грехи
Шрифт:
Наступила пауза.
Черезъ минуту Петръ Ивановичъ заговорилъ снова наставительнымъ, серьезнымъ тономъ о томъ, что пора и Евгенію и ему самому, Петру Ивановичу, серьезне подумать лично о себ и не метаться изъ стороны въ сторону. Онъ говорилъ на эту тему довольно пространно и довольно долго, подсмиваясь надъ думами и заботами Евгенія «о папаш и мамаш, которые плевать на него хотли», и бичуя очень сильно самого себя за неустойчивость, за неумнье устроиться прочно, за отсутствіе энергіи. Это было не то лекція, не то покаяніе, закончившееся продолжительнымъ
— А славная сегодня погода, жаль что мы Олю не прихватили съ собою, проговорилъ наконецъ Петръ Ивановичъ.
— Воротимтесь за нею, предложилъ Евгеній. — Мы съ вами точно заговорщики все вдвоемъ ходимъ, а она, бдняжка, все одна около ma tante въ саду…
— Ну, она нигд не скучаетъ, сказалъ Петръ Ивановичъ. — Везд найдетъ кого-нибудь, къ кому приласкаться можно или съ кмъ посмяться можно…
— Вотъ, Петръ Ивановичъ, когда она выростетъ, женитесь на ней, проговорилъ Евгеній.
Петръ Ивановичъ расхохотался.
— Съ чего это вамъ пришло въ голову? Ха, ха, ха! Въ сваты записался!.. И кого сватаетъ: меня и Олю! Ха, ха, ха!
— А что, разв вы не женились-бы на ней? спросилъ, улыбаясь, Евгеній. — Она хорошенькая!
— Да отстаньте вы, мн никогда и въ голову не приходила такая чепуха, отвтилъ Петръ Ивановичъ, пожимая плечами.
— А жаль, Петръ Ивановичъ, вы такой добрый и честный, Оля тоже добрая, она васъ знаетъ и вы ее хорошо знаете, уже серьезно говорилъ Евгеній. — Вы были-бы счастливы и ma tante…
— Что это вы ребячетесь! уже немного раздражительно перебилъ его Петръ Ивановичъ. — То вы, какъ старикъ, разные высокіе вопросы поднимаете, то, точно малолтокъ, разныя глупости болтаете.
— Отчего-же это глупости? настойчиво приставалъ Евгеній.
— А оттого, что Ол о куклахъ еще нужно думать, а не о женихахъ, отвтилъ Рябушкинъ.
— Пусть она и думаетъ о куклахъ, сказалъ Евгеній, — я вдь это не ей, а вамъ сказалъ.
— Ну, и хорошо, и хорошо! нетерпливо сказалъ Рябушкинъ. — Довольно объ этихъ пустякахъ!
Въ эту минуту они подходили къ дому. Оля завидла ихъ и побжала къ нимъ на встрчу. Это была уже довольно высокая, стройная и полненькая двочка съ румянымъ здоровымъ лицомъ, съ большими голубыми глазами, съ густыми темнорусыми волосами, заплетенными по-русски въ одну косу, съ улыбающимися губками, съ живыми движеніями.
— Зачмъ вернулись? Что забыли? Говорите, говорите, я принесу! кричала она, сбгая съ терасы къ брату и Петру Ивановичу.
— Мы за тобой вернулись. Пойдемъ въ садъ барона Николаи, сказалъ Евгеній.
— Душка, душка! крикнула она брату и скороговоркой прибавила:- Постойте, какъ-же… мн надо руки вымыть… Сейчасъ пересаживала свои жасминъ… Червякъ тамъ былъ, длинный, длинный такой, надо было землю перемнить… вотъ и перепачкала руки… Впрочемъ…
Она взглянула на свои руки, растопыривъ пальцы передъ своими глазами.
— Впрочемъ, ничего, проговорила она ршительно. — Я такъ ихъ вытру… платкомъ… это вдь земля только…
Она быстро начала
вытирать руки платкомъ.— Ma tante, вдь мн можно идти? крикнула она княжн, сидвшей на терас съ вязаньемъ въ рукахъ.
— Иди! отвтила Олимпіада Платоновна.
— Ну, въ путь, въ путь! крикнула Оля и уже пошла изъ сада, но вдругъ остановилась:- А какъ-же я безъ зонтика?.. Я сейчасъ, сейчасъ!
Она, какъ серна, понеслась къ дому, взбжала по лстниц терасы, въ воздух послышался горячій поцлуй и черезъ минуту Оля, громко смющаяся, уже стояла рядомъ съ братомъ и Петромъ Ивановичемъ.
— А зонтикъ? спросилъ Евгеній.
— Ну его! Глаза еще кому-нибудь выколю! засмялась Оля. — И такъ ужь совсмъ загорла!
— Зачмъ-же ворочалась?
— А я ma tante поцловала! отвтила двочка. — Ахъ, Петръ Ивановичъ, хоть-бы вы развлекали ma tante. Вы такой умный! Какая она скучная, скучная стала! Какъ я взгляну на нее, такъ мн плакать и хочется…
— Потому-то ты, врно, все и хохочешь, замтилъ Евгеній.
— Да, да, потому! отвтила быстро Оля, — Вдь такъ и надо, Петръ Ивановичъ, не правда-ли? Пусть ma tante развлекается, пусть не тревожится, что и вс кругомъ нея скучаютъ, пусть хоть улыбнется, слыша смхъ…
— Ну, въ философію пустилась! сказалъ Евгеній. — Просто потому смешься, что не можешь не смяться.
Ольга взглянула на брата и расхохоталась.
— Ну да, ну да, не могу не смяться! вдругъ проговорила она и, крикнувъ «побжимъ», потащила его за собою.
Ея громкій смхъ раздавался въ чистомъ воздух.
— Петръ Ивановичъ, что-жь вы-то? кричала она Рябушкину. — Догоняйте!
Волей-неволей онъ побжалъ за шалуньей, увлекшей за собой брата.
Набгавшись и заставивъ набгаться своихъ спутниковъ, Оля отдыхала съ ними въ парк барона Николаи на берегу залива и болтала безъ умолку.
— А я думаю скучно становится, какъ объ институт вспомните, куда надо скоро отправиться? замтилъ между прочимъ Петръ Ивановичъ.
— Нисколько! нисколько! возразила она. — Меня въ институт вс любятъ, вс любятъ… И потомъ чинно такъ, серьезно сидишь и занимаешься вс дни и ждешь пріемнаго дня: придетъ онъ и начинаешь выжидать ma tante, Женю, васъ… Ахъ, какъ сердце бьется, бьется, когда скажутъ: «бутошка, къ теб пришли!..» Меня, Петръ Ивановичъ, «бутошкой» зовутъ… это, Петръ Ивановичъ, уменьшительное отъ слова «бутонъ»… У насъ у всхъ свои клички: «козявкой» одну зовутъ… класную даму одну зовутъ «привидніе»…
Оля вдругъ захохотала.
— Петръ Ивановичъ, и вамъ дано у насъ названіе, сказала она.
— Мн? спросилъ съ улыбкой Петръ Ивановичъ.
— Да! Васъ сперва «Аполономъ» назвали, потому что вы хорошенькій — и въ васъ одна моя подруга влюблена, а я сказала, что Аполонъ былъ такой большой, большой и носъ у него прямой, прямой, точно онъ въ трубу трубитъ, и назвала васъ «Кудрявичемъ»… знаете, у Кольцова есть псня Лихача Кудрявича, вотъ я васъ въ честь его и назвала, потому что вы на него какъ дв капли воды похожи…