Цивилизации

Наш традиционный источник стандартов — классическая древность, родительская цивилизация, как нам хотелось бы верить, современного «Запада». Если архитектор хочет придать своей постройке вид значительный и величественный, он копирует стили древности. Пол Маккартни излагал свой план создания Колледжа искусств в Ливерпуле на приеме, где был подан торт в виде здания, в котором Маккартни хотел бы разместить свой колледж, — это было подражание древнегреческому храму. Историю западной драмы можно изложить исключительно в терминах влияния нескольких пьес, написанных в Афинах в V веке до н. э. Боги Древней Греции всегда обеспечивали художников персонификациями добродетелей и пороков. А труды мыслителей классического периода по-прежнему поставляют нам методу, с помощью которой мы обычно пытаемся отделить истину от лжи, правильное от неверного. Никто не поймет искусство, философию или литературу западного мира более поздних периодов периодов, если он не знаком с классической Грецией. И классическое наследие не ограничивается «Западом». Оно вышло далеко за его пределы, его получили почти все народы во всем мире.

Это совершенно иной тип передачи, чем тот, благодаря которому влияние Китая вышло за пределы родины этой цивилизации (см. выше, с. 315–319, 500–506), хотя, возможно, в будущем влияние Китая окажется более стойким и всепроникающим. Хотя завоевания, торговля и колонизация играли свою роль, влияние Греции и Рима во многом распространялось благодаря поклонникам этой культуры внутри других культур. Более того, память и образы классического мира распространялись, по исторической случайности, и евангелистами — теми самыми людьми, которые отвергали богов классической древности. Ведь в последние два столетия формального существования Римской империи на западе церковь и государство подкупили друг друга. Восточная мистическая религия, иудаистическая ересь, проповедовавшаяся бедным и чудаковатым раввином, в котором, как считали верующие, воплотился Бог, стала государственным средством общения с космическими силами. Религия, бывшая верой рабов, женщин и бедняков, пленила элиту, погруженную в классическое искусство, литературу и философию. У христианства и язычества в IV веке были единые представления о мире: их этика восходила к стоикам, метафизика — к Платону, логика мышления — к Аристотелю, а современная политическая власть — к Риму. Аскеты обеих традиций с их строгими постами и завшивленными бородами были неразличимы. Святой Иероним дал обет перестать читать Виргилия, но не смог его сдержать. Святой Августин испытывал отвращение к непостоянству и несоответствиям классической литературы, но сам вводил классическую мысль в христианскую традицию.

Чем дальше от Рима, чем холоднее климат, враждебнее окружение и страшнее угроза и давление со стороны варваров, тем более драгоценным казалось наследие древнего средиземноморского мира. Почти все нападавшие на империю поддавались этому влечению и, не обязательно отказываясь от собственной идентичности, одновременно принимали средиземноморскую культуру. Соблазненные теплым югом вестготы украшали распятия изображениями виноградной лозы. Длиннобородые короли носили знаки различия консулов и на манер римских наместников разъезжали в запряженных быками экипажах. Русский царь присвоил себе титул Константина. Франкский император спал в сапогах, подражая Августу. Англосаксонские поэты отдавали дань трудам римских «гигантов». К приходу варваров христианство стало неотъемлемой частью жизни Рима. Влившись в «христианский мир», Римская империя передала ему свой магнетизм, притягивавший окружающие народы, которые завидовали относительному богатству христианского мира или восхищались его грамотностью и технической развитостью.

Как это происходило — история очень долгая, и, может быть, ее лучше представить в виде нескольких отдельных перемежающихся эпизодов. Первый эпизод происходит в тюремной камере патриция Боэция, ожидающего казни по приказу короля, которому он служил. Действие происходит в Италии остготов в середине VI века. Боэций стал героем западной традиции, хотя его труды исчезли с полок библиотек и из учебных программ. Даже среди образованных людей сегодня мало кто знает это имя, и еще меньше тех, кто может что-нибудь сказать о нем. Контекст его жизни можно восстановить в воображении по тому, что уцелело от церквей и мавзолея Равенны, одного из придворных центров короля Теодориха. Здесь сверкающая мозаика воспроизводит картины исчезнувшего бытия: крещение, поклонение в церкви, работу и смерть; все это собрано воедино. У римлян и готов были собственные баптистерии, почти одинаковые, но украшенные изображениями разных святых. Это различие перешло в конфликт: римская реконкиста изображена в церкви Сан-Витале, где на иконах мы видим свиту и самого торжествующего императора Юстиниана — хозяин Боэция утверждал, что ему удалось отразить наступление императора. Боэций напряженно работал, стараясь романизировать Теодориха. Ограниченность успеха этой его работы явствует из куполообразной структуры сооружения, где похоронен король: эклектическая экстравагантность такого типа была излюбленным стилем клонящегося к упадку Рима, но одновременно усыпальница напоминает курганы, которые по традиции насыпались над умершими германскими военными вождями.

Боэций стал жертвой того, что сейчас называют «шоком будущего». В мире невероятных изменений, где традиционные ценности растворялись, а традиционные институты распадались, он упорно цеплялся за старый порядок, настаивая на необходимости сохранить и продолжить существование Римской империи, радуясь тому, что его сыновей выбрали консулами, и финансируя одомашнивание захватчиков-варваров. Он много лет пользовался доверенностью короля, но в конце концов отстаивание справедливости и сопротивление угнетению (так он считал) привели его к падению. Он защищал крестьян от реквизиций, своих коллег-сенаторов — от преследований и весь римский сенат — от коллективного обвинения в измене. Заключенный в кирпичной башне в Павии, он написал об «Утешении философией».

Суть «Утешения» — вкратце — в том, что заключение Боэция не противоречит доброте Бога. Боэций выделяет Платона и Аристотеля как единственных подлинных философов. Платон больше соответствует его настроению в темнице, но Боэций подытоживает принципы мышления Аристотеля, и эта его работа будет поддерживать традиции формальной логики на протяжении всего европейского Средневековья. Боэций готовится к смерти, опечаленный, но полный сознания собственной правоты, — по примеру Сократа. «Утешение» — прекрасная книга, оказавшая огромное влияние. Она позволила соединить классическую языческую систему ценностей, ставящей во главу угла счастье, с христианской традицией самопожертвования, самоограничения и преклонения перед Богом. Боэций утверждает, что счастье и Бог идентичны [966] .

966

Этот пассаж созвучен Fernandez-Armesto, Truth, op. cit., pp. 107–108; см. M. Gibson, ed., Boethius: his Life, Thought and Influence (Oxford, 1981), pp. 73-134.

Следующий эпизод: мрачное влажное помещение Нортумбрианского монастыря зимой 685 года н. э., среди серых камней, глядящих на серое море, где холод пронизывает камни здания и кости живущих в нем. В этом году от чумы вымерла почти вся община. Уцелели лишь аббат и маленький мальчик. Когда монастырь снова начал расти, мальчик был рукоположен в сан, потому что остался в нем, но никогда не занимал в своем ордене заметного положения и не обладал властью. Поэтому мы можем предположить, что у него не было административного дара. Однако он стал выдающимся ученым. Звали его Беда, и работы по грамматике, истории, теологии, науке и комментарии к Библии сделали его украшением средневековой учености, а Нортумбрия в начале VIII века стала лучом света в «темных веках».

Самое удивительное в этом нортумбрианском «ренессансе» — первом в Европе, по мнению ученых, достойном такого названия, — то, что он шел в такой дали от Средиземноморья, сердца классической европейской цивилизации. Нортумбрия Беды так далека от Рима, насколько можно удалиться от него, не пересекая границы. Ближайшим римским памятником любого размера был Адрианов вал. Поверхностность проникновения римской культуры, видна в резьбе на шкатулке из китовой кости, сделанной в Нортумбрии, вероятно, лет за тридцать (до Беды). Наряду со сценами рождения Христа и младенцами Ромулом и Ремом кузнец Вёлунд (король эльфов) собирается обесчестить принцессу и улететь на волшебных крыльях. Так работало воображение на границах Римской империи в «темные века», смешивая христианские, римские и германские мифы и создавая из этой смеси великое искусство. Здесь Беда мечтал о Риме, учил греческий, писал стихи на древнеанглийском и помогал вновь разжечь утраченное знание в стране, которая прежде его почти не ведала. На смертном одре он переводил евангелие от Иоанна и труды этимолога из Севильи [967] . Задним числом легко рисовать таких людей, как Боэций и Беда, строителями интеллектуальных бункеров, где они лихорадочно записывают знания мира, пока он окончательно не исчезнет под обломками рухнувшего классицизма. Однако на самом деле они были оптимистами, чьи труды сочинялись надолго и сознательно были рассчитаны на длительное процветание.

967

P. Hunter Blair, The World of Bede (Cambridge, 1990).

Эти особенности осталась характерными для любого последующего возрождения. Классическое наследие не только оживало, но и перемещалось в регионы, которые ранее его почти или совсем не знали. Каролингское возрождение начала IX века имел далеко идущие последствия, но его центр находился в Ахене, на самой границе Римской империи. Следующее великое возрождение — так называемое Оттонское в конце X века — происходил в Саксонии, в которой вряд ли когда-нибудь видели живого римлянина. Однако здесь Розвита из Гандерсгейма переписывала комедии, восхваляющие чистоту и целомудрие в духе Теренция и Плавта. Ренессанс XII века не только перешел за границы латинской культуры, но и озарил светом учености на редко посещаемые уголки Европы — народы лесов, болот и гор (см. выше, с. 205–212). Из Италии периода кватроченто и Саченто великий Ренессанс, который дал название всем остальным, перемахнул в новые отдаленные земли. В 1460-е годы гуманист король Венгрии Матиаш Корвин выстроил себе дворец, имитирующий одну из вилл Плиния. В 1472 году царица Софья пригласила в Москву, которую ее супруг провозгласил «третьим Римом», итальянских архитекторов и инженеров. В 1507 году Сигизмунд I Польский начал украшать Краков в стиле Ренессанса, а в 1548 году Сигизмунд II, сын уроженки Милана, основал в Вильнюсе ренессансный двор [968] . В то же время начало европейского распространения за океаны до определенной степени разнесло влияние Ренессанса еще дальше, особенно в Испанской империи. Францисканцы основали трилингвистический коллеж в Тлателоко. Гуманистическая наука нашла родину в Мехико, где печатный станок появился раньше, чем в Мадриде. Города в тени Анд и церкви на берегах озера Титикака планировались согласно указаниям Витрувия [969] .

968

См. мою попытку отображения на карте распространения Возрождения в The Times Illustrated History of Europe (London, 1996), p. 98.

969

V. Fraser, The Architecture of Conquest: Building in the Viceroyalty of Peru, 1535–1635 (Cambridge, 1990).

Последнее в этой цепи возрождений, распространившее влияние классической цивилизации еще дальше, совпало с великой эрой империалистического расширения Европы в XIX веке. Размах и степень влияния греческой и латинской культуры оправдывают использование термина «ренессанс» применительно к периоду, когда, например, Хазлитту казалось, что его современники «всегда говорят о Греции и Риме» и когда герцог Карл из Розенмольда представлял себе Европу в виде склона, поднимающегося к Альпам, казавшимся ему вратами к родине европейской культуры [970] . Греческий и особенно латинский языки были обязательными составляющими подготовки европейцев, готовившихся осуществлять власть на имперских территориях. Европа XIX века переживала возрождение в двух возможных технических смыслах слова: во-первых, увеличение благодаря достижениям науки разнообразия и качества доступных классических текстов; и во-вторых, введение в литературную традицию ранее не использовавшихся классических текстов. Ибо хотя влияние греческой трагедии было давним, оно передавалось через «Поэтику» Аристотеля или через римскую адаптацию Сенеки. В XIX веке оригиналы Софокла, Еврипида и Эсхила очаровывали впрямую — и тем сильнее. Последний ренессанс легко распространялся на ранее недоступные территории: благодаря обучению колониальной элиты в метрополии, благодаря мирскому евангелизму имперских чиновников и учителей и благодаря удобствам плаваний на пароходах.

970

R. H. Jenkyns, The Victorians and Ancient Greece (London, 1981), pp. 13–16, 171–172.

Распространение наследия греков и римлян — передача эстафетной палочки цивилизации в новые руки — было сознательным обязательством империализма XIX века. «То, чем греческий и латынь были для современников Мора и Аскема, — писал Маколей в своем знаменитом меморандуме 1835 года, — тем стал наш язык для народа Индии» [971] . Это пишет автор, который, по его собственным словам, чаще проводил недели в Латинуме и Аттике, чем в Миддлсексе» [972] . В определенном смысле Индия была не так уж далека от границ старого греко-римского мира. Ее западные порты образовали часть Периплуса на Эритрейском море. Она входила в маршрут Агатрхидеса и в амбиции Александра [973] . По теории, популярной в XIX и в начале XX века, Индия происхождением связана с древней Грецией благодаря предполагаемой миграции, которая, как считалось, объясняет сходство между санскритом и греческим и позволяет считать, что у Греции и Индии были общие предки. Эта теория, в настоящее время в основном отвергнутая, мне кажется, во многом способствовала созданию в Индии благоприятного климата для восприятия европейского влияния. Индусы могли воспринять его без стыда и чувства унижения, поскольку могли считать, что возвращают себе наследие собственного прошлого. Даже такой строгий критик европейских нравов, как Свами Вивекананда, считал греческое наследие в определенном смысле индийским и уважал учения «гуру Явана» Афин V и IV веков до н. э. [974]

971

W. F. B. Laurie, ed., ‘Lord Macaulay’s Great Minute on Education in India’, Sketches of Some Distinguished Anglo-Indians, ii (1888), p. 176.

972

Jenkyns, op. cit., p. 97.

973

Agatharchides of Cnidos, On the Erythraean Sea, ed. S. M. Burstein (London, The Hakluyt Society, 1989), pp. 49, 70, 85, 174; G. W. B. Huntingford, ed., The Periplus of the Erythraean Sea (London, The Hakluyt Society, 1980).

974

Swami Vivekananda, Complete Works, vol. iv (Calcutta, 1992), p. 401; T. Rayachaudhuri, Europe Reconsidered: Perceptions of the West in Nineteenth-century Bengal (Delhi, 1988), pp. 271–273.