Цивилизация классической Европы

Следует различать три ситуации.

Европа архаическая располагалась на востоке, в Польше и России, и на крайнем юге Италии. Европа архаическая и в то же время новая, поскольку интеграция России в европейское пространство, — мы об этом говорили, — начала осуществляться. Здесь никаких демографических изменений до самого конца XVIII века и даже до первых пяти лет XIX века не происходит. Европа динамическая — основная территория: север Италии, Британские острова, Германия, Нидерланды, некоторые пункты французского пространства на востоке и юге, большая часть Пиренейского полуострова. Европа преждевременно мальтузианская: западная и юго-западная Франция, часть французской Швейцарии, некоторые пункты в Каталонии и, возможно, в Валлонии. Демографическая революция — это прежде всего революция в отношении смертности. Она проявляется в смягчении и разряжении кризиса. В свое время мы рассматривали дробление и локализацию эпидемии. Все приходские кривые восьми десятых преуспевающей Европы показывают после 1730–1740 годов уменьшение расхождения во время кризиса между кривой крещений и кривой погребений. Во время кризиса кривая смертей не взлетает над кривой крещений, а выявленные исключения имеют слабое значение. Кризисы уменьшают свой размах и, главное, дробятся, серьезно повторившись почти повсюду в западной и юго-западной Франции и Португалии в конце XVIII века. Интерциклический спад Эрнеста Лабрусса есть всеобщий факт и равным образом факт демографического порядка. Но этот легкий поворот назад, усиленный революционными войнами и войнами империи, карающими Европу за прекрасный порыв XVIII века, был всего лишь эпизодом, не имеющим ни длительности, ни размаха. Процесс сокращения повышенной циклической смертности был запущен бесповоротно. Демографическая революция была тесно связана с революцией экономической — в той мере, в какой циклический дефицит зерновой продукции еще играл главную роль в великих вымираниях XVII века, а медленные экономические перемены XVIII века благоприятно влияли на демографическую эволюцию. В конце XVII века циклические пики достигают обычно утроения и даже учетверения или, как исключение, упятерения цены на зерно. Во 2-й пол. XVIII века — только удвоения, и циклический кризис зимы 1788–1789 года сам по себе не смог вызвать вокруг Парижа вздорожания больше чем на 80 %. Голод, писали, уступил место недоеданию. Время смертей перестало быть циклическим временем. Великие эпидемии как сила, регулирующая демографическое равновесие между XVI h XVII веками, казалось, отступили. Снова болезнь отступает перед производством. Чему обязана эта таинственная модификация? Она предшествовала великим техническим новациям XIX века. Несомненно, она была вызвана взаимосвязанной совокупностью микротрансформаций в производстве, обмене, складировании и хранении продовольствия. Автоматизм, который хотели установить между дефицитом производства и крупными смертельными заболеваниями, не сработал. В самом неблагоприятном случае кривая рождаемости остается идентичной кривой смертности, выравниваясь на пустоту, появляется большой излишек. В Европе начинается изменение численности населения.

Аналогичная революция произошла в Китае в соответствии с механизмом, который еще надлежит изучить. Стагнирующее в XVI столетии, сокращающееся в XVII веке китайское население почти утроилось между 1700 и 1800 годами без заметных технических перемен. Такой рост был обусловлен чисто демографическими причинами. Он совершался прежде всего внутри пространства, которое казалось замкнутым, не будучи таковым, пространственным передвижением через создание новых рисовых полей. Человеческие перемены европейского XVIII века тоже были, возможно не столь тотально, за счет открытия фронтов распашки нови пространственным передвижением культивируемых площадей. В границах этих хрупких гипотез признаем, что в Европе, как и в Китае, причины были демографическими. Передвижения богатства XVIII века — это прежде всего изменения в порядке одного-единственного подлинного богатства (поскольку существует только одно богатство — человек), а именно: изменения численности населения.

Такой рост — между 1700 и 1800 годами в процветающих провинциях динамичной Европы имело место утроение — не мог проистекать только от модификации одной лишь кривой смертей. Почти повсеместно: в Англии, Скандинавии, Испании — фиксировалось увеличение рождаемости. Снижение брачного возраста, удлинение сексуальной жизни, сокращение интервалов между рождениями. В гипотезе о Старом порядке, всецело определяемом естественным законом воспроизводства, делается ссылка на эффект улучшения питания без какого-либо доказательного начала. В гипотезе, которая нам кажется более справедливой, о диффузионном мальтузианстве выправление вне Франции кривых рождаемости к середине XVIII века легко объясняется усилением мотивации к численности. Между европейской и китайской моделями существовало согласие. Поскольку фактически утроение китайского населения в XVIII веке предполагало полную демографическую революцию с двунаправленной тенденцией: сокращением смертности и повышением рождаемости.

Но демографическая революция XVIII века не сопровождалась повсеместным изменением численности, поскольку существовал французский вариант. Во Франции кривая рождаемости едва ли не следует за движением вниз кривой смертности. Случалось даже, что сокращение крещений предшествовало сокращению погребений. Французское население в XVIII веке возросло на 6 млн. душ, примерно на 30 %; в Европе в среднем оно удвоилось, в передовых провинциях растущей Европы и в Китае — утроилось. Брачный возраст увеличивается (юго-запад), расширяются интервалы между родами, особенно к концу супружеской жизни. Здесь, вне всяких сомнений, не обходится без контрацепции. Она распространяется и на верхушке социальной иерархии в городах, и, за некоторыми исключениями, в самых бедных, самых убогих, самых отсталых деревнях. Мальтузианство, которое иногда представляют как победу человека над человеком, в XVIII веке больше проявилось как знак провала и отсталости группы.

К 1770–1780 годам модели старой демографии целиком приложимы только к стагнирующим по-прежнему провинциям периферийной Европы.

Глава VI ПРОСТРАНСТВО. ОСВОЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ

Но второстепенное не должно скрывать главное; второстепенным здесь является будущее,а основным — настоящее: долгое, плотное, медлительное, с неуловимыми проблесками перемен настоящее классической Европы. Возможно, мы чрезмерно акцентировали внимание на демографической революции. Она не столь резко, как говорится в книгах, обозначила завершение человеческих структур традиционной цивилизации. Не достигла ли она почти повсеместно в XVII веке, в момент, когда еще весьма неопределенные силы начали ее разрушать, — точки своего совершенства? Почти нетронутые демографические структуры Старого порядка определяли реальность северной Португалии и Галисии 1860–1880 годов, Ирландии времен картофельного кризиса перед отменой Corn laws,«хлебных законов» (при том все-таки отличии, что здесь вместо смерти была возможность исхода вплоть до Америки), Польши и крестьянской России 1860-х годов и, разумеется, мнимоединых архаичных Балкан, южной Италии и Андалусии с их латифундиями. Но демографическая революция вполне могла готовиться в 1750 году, она еще ничего не изменила: ни пейзажа, ни экономики, ни полей, ни фабрик — только дорогу и подвижную границу incult(невозделанных земель), ager(пашен) и saltus(лесных выгонов, пастбищ). Почти повсюду между 1600 (или 1620—1630-ми) и 1650–1685 (и даже 1700—1710-ми) годами население сокращалось. С 1700 по 1750 год повсюду имел место рост населения, но этот рост был простым восполнением. Удвоение 1700–1800 годов ничего не сулило нашему времени. Модификация численности установилась к 1750 году, она заложила человеческие основы иного мира в 1750–1800 годах: плацдарм или, лучше сказать, пусковую установку для истинной революции, сдвига, который не совершился. Небезынтересно отметить выходящую за рамки нашей работы глубокую идентичность, таинственную идентичность Европы и Дальнего Востока, двух тяжелых масс Адамова потомства. По данным Желтых книг, в Китае XVI века насчитывалось чуть больше 60 млн. человек, к 1650 году — 45 млн. и более 70 млн. душ около 1700-го. Происходит тот же спад, только раньше и глубже, чем в Европе. Если китайская демографическая революция компенсировала пробелы приблизительно к 1700 году, то в Европе ничего подобного не наблюдается до 1750 года. Аналогия Китая и Европы идет гораздо дальше. И в том и в другом случае сдвиг численности предшествовал переменам техническим. В Китае эти две революции были к тому же совершенно независимы. Сдвиг численности в XVIII веке явился там прежде всего просто сдвигом пространственным. Считавшееся замкнутым пространство раскрыло возможности «границ» внутренних. В общем, с 1650 по 1700 год в Китае и с 1700 по 1750-й кое-где в Европе имело место расширение agerза счет saltus.Единожды встав на этот путь, движение пошло очень далеко. Далеко и опасно. Ибо в старой экономике существовало равновесие между agerи saltus(между рисовым полем и горой). Заставляя saltusотступить, европейская демографическая революция ставила под угрозу ager.Не было ли тут риска развязать многовековой цикл населения, подобный исследованному в свое время на примере доколумбовой Америки? Это был нелегкий вызов, брошенный около 1750 года перерастанием процесса простого демографического воспроизводства в демографическую революцию. Следует ли выводить революцию численности населения из уровня спада 1680–1720 годов или из уровня восстановления 1740–1760 годов?

Достоверно одно. К 1750 году европейский человек оставался с европейским пространством в отношениях, идентичных отношениям завершившегося XVI века. С 1580 по 1760 год не происходит никаких фундаментальных перемен. Лишь смещение, подвижки, нюансы. Нюанс незаметного смещения к северу и востоку многонаселенного центра Европы, нюансы мощного балансирования: уровни 1580–1630 годов были, как правило, более высокими, чем уровни последующих пятидесяти лет; 1630–1680 годы — спад, 1680—1720-е — почти выравнивание. Восстановление более или менее полное в 1720–1760 годах. Начало демографической революции, а значит, чудесные проблески будущего не должны скрывать глубокого единства классической эпохи.

* * *

То, что было достоверно в конце XVI века, осталось истиной и в конце XVII и даже в середине XVIII века. В отношениях человека с пространством в Европе не происходило никаких существенных перемен до 2-й пол. XVIII века. То, что Фернан Бродель писал о средиземноморском пространстве 1600 года, приложимо и к Европе классической. Средиземноморье в 1600 году — это благодатная Европа той эпохи минус бедные пограничные районы севера плюс ислам и его земли. Чуть смещенное к югу, почти то же количество пространства, почти та же численность населения. Плотная Южная и Центральная Европа 1600 года была окаймлена на севере и юге обширными малонаселенными зонами. Классическая Европа плюс средиземноморский мир представляли собой совокупную треть человечества в процессе очень медленной диффузии из бассейна Средиземного моря.

Люди, пространство? Нет, скорее, пространства. Возможно несколько подходов. Классическая Европа представляла собой плотное ядро населения, изолированного в почти пустом мире. Средиземноморье и классическая Европа располагались на 4 млн. кв. км, плотность которых всегда превышала 15 чел. на кв. км при самом высоком среднем показателе 20 чел. на кв. км (плотность североамериканского населения в 1960 году). После катастрофического — как это было, мы показали в другой работе [79] — спада численности американо-индейского населения в начале XVI века подобной плотности, помимо Китая и, в крайнем случае, Японии, Индии, больше не существовало. В 1600 году Америка имела одного жителя на 4 кв. км; на трех четвертых континента проживал 1 млн. человек, без видимой физической причины находящихся вне доисторической истории человечества, — 1 чел. на 30 кв. км. Подлинная, не средиземноморская Африка, исключая Магриб и Египет, имела среднюю плотность от 1,5 до 2 чел. на кв. км. Наконец, 30 млн. кв. км евразийского континента имели, по-видимому, американскую плотность 1 чел. на 10 кв. км. Плотность в 10 чел. на кв. км представляла собой в XVII веке нечто вроде порога. Барьер, обращенный по обе стороны: с много большим или бесконечно меньшим населением. В мире XVII века 10–12 млн. кв. км (8 % явно полезной площади) имели плотность, превосходящую 10 чел. на кв. км (вплоть до 150 чел. на кв. км в Кампании и в дельте Янцзы). Чуть больше трети этого привилегированного пространства находилось в Европе. Несколько меньше трети — на Индостанском полуострове, включая Декан, 25 чел. на кв. км; несколько больше трети в Китае, переживавшем процесс быстрого роста. На территории, несколько меньшей 5 млн. кв. км, Китай в 1500–1700 годах испытывал скачки (скорректированные официальные цифры) между 100 (1500 год), 80 (1650-й) и 120 млн. душ (1700-й), иначе говоря, перед нами европейская, но распределенная абсолютно иным образом плотность 20–30 чел. на кв. км. С 1700 по 1800 год на выросшем с 3,5 до 4,5 млн. кв. км пространстве население Китая возросло с 120 до 300 млн. душ: классическая Европа не последовала дальше; китайская плотность (80 чел. на кв. км) в конце XVIII века почти вдвое превосходила европейскую. Плотность населения в Японии, стабильной в 1500–1800 годах, колеблется — при внутреннем распределении китайского типа — между 50 и 80 чел. на кв. км. С точки зрения историка XX века, а в масштабах времени это равносильно взгляду с Сириуса, Европа в XVII веке еще больше, чем в наши дни, представляла собой сгусток ноосферы. В этом, бесспорно, состоял ее шанс. Шанс, влекущий следующий шанс, как в притче о талантах. [80]

79

Речь идет о книге П. Шоню «L’Amerique et les Ameriques. Seville et FAtlantique». — Примеч. перев.

80

См.: Евангелие от Матфея (25:29): «Ибо всякому, кто имеет, будет дано еще, и он будет изобиловать, а у того, кто не имеет, — у него будет взято и то, что он имеет». — Примеч. перев.

Мир заполнен, пространство уже насыщено людьми. Стоит ли останавливаться на этой картине? Истина об относительной плотности европейского населения в XVIII веке не должна скрывать от нас другую, еще более важную черту европейской реальности той эпохи: огромное, гораздо более обширное пространство, чем наше, и в конечном счете весьма плохо освоенное человеком. Здесь кроется секрет квантитативной мутации XVIII века, прошедшей почти без технических перемен, но обеспечившей техническую революцию новой эпохи.

Когда европеец XX века, опираясь на тесты и археологические памятники материальной цивилизации, мысленно ступает по еще ненадежным дорогам классической Европы, все прочее для него иллюзорно. То, что Фернан Бродель писал о средиземноморском пространстве около 1600 года, мы можем смело проецировать на Европу 1650–1700 годов. Средиземноморская истина XVI века есть истина европейская вплоть до позднего поворота середины XVIII века.

«Средиземноморье в масштабах XVI века было. очень обширным миром, слабо освоенным людьми, культурами, экономиками. Тем более обширным и тем менее освоенным, чем меньше оно было населено». Порядок величин известен, «мир шестидесяти миллионов человек»: 38 млн. — христианское Средиземноморье, 22 млн. — Средиземноморье, контролируемое политической властью ислама (на 8 млн. жителей турецкой Европы в 1600 году приходится по меньшей мере 7 млн. христиан), 45 млн. христиан, 15 млн. мусульман.«В мире шестидесятимиллионов населения плотность установилась в 17 человек на километр, если не включать пустыню в средиземноморское пространство». К 1700 году классическая Европа стала несколько более крупной, а плотность ее населения очень незначительно превысила 20 чел. на кв. км. Иными словами, налицо постоянство и сходство ситуаций. Скандинавия, восточная Германия, ПольскоЛитовское государство и Московия по отношению к плотному ядру европейского населения занимали позицию, в общем симметричную позиции исламского пространства на юге. Семнадцать человек на квадратный километр — эта цифра поразительно мала. Фактически, констатирует Фернан Бродель, плотность населения была еще меньше, чем об этом говорят цифры, ибо в то время пространство было человечески гораздо более широким, чем сегодня. Нам надо вообразить втрое или вчетверо меньшее население, чем нынешнее, к тому же рассредоточенное в пространстве, гораздо более значительном, более трудном и долгом для преодоления.

«Там пролегли настоящие человеческие пустыни. Вкупе с аномальной городской концентрацией (к северу это не относится) они окончательно придали населению оазисный характер, который по-прежнему присущ сегодняшнему Средиземноморью. Негостеприимные и враждебные пустынные озера, моря, океаны, иногда grandissimi [81] пустыни простерлисьчерез средиземноморские страны».

«Вот недалеко от Эбро, от его ирригационной культуры, от его лесной полосы и трудолюбивых крестьян, — убогая, являющая суть Арагона равнина, простирающая до горизонта однообразные массивы вереска и розмарина. “В Арагоне, возле Пиренейских гор, — отмечает французская книга 1617 года, — можно прошагать целые дни, не встретив ни единого человека”». Пародируя «Испанское путешествие» французов XVII века, на основе свидетельств Брюнеля, Франсуа Берто и Мадам д’Онуа, Марселей Дефурно пишет: «Горы, пересекающие Испанию со всех сторон, не облеплены деревнями, как горы во Франции, но состоят из высоких голых и беззащитных утесов, которые у них называют sierrasи penas.Между ними лежат весьма гладкие равнины, подобные Кастильской, по большей части обрабатываемые только вокруг крупных городов на расстоянии лье или половины лье от деревень». «Стало быть, не случайно, — продолжает Фернан Бродель, — Дон Кихот и Санчо часть времени путешествовали по безлюдной дороге. Даже во Франции были свои такие же».

81

Величайшие (лат.). — Примеч. науч. ред.