Цивилизация классической Европы

29. Индексы цен в Голландии

Комплексные показатели амстердамского рынка.

Нет смысла напоминать о выигрышном положении Амстердама. В той степени* в какой уже существовали в некоторых ограниченных пунктах и для некоторых ключевых секторов все характеристики рыночной экономики, мы можем обнаружить их и в Амстердаме.

Голландия с точки зрения экономической истории — это сектор привилегированный, по крайней мере начиная с XVII века. Качество источников и внимание историков соответствуют реальному превосходству голландской экономики.

Графики 1 и 2 отражают индексы цен. История цен, благодаря усилиям Постумуса, вышла здесь на уровень инструмента современной статистики. На графике 1 различные индексы (индексы несбалансированные (А), индексы сбалансированные (В), сбалансированные индексы 44 продуктов (С)) дают весьма отчетливую кривую цен. Вот где действительно можно увидеть европейскую конъюнктуру, по крайней мере конъюнктуру Северной Европы.

Подъем до 1630 года, восходящее выравнивание с 1630 по 1650-й, падение с 1660 по 1685-й — разложенный на три «кондратьева» XVII век. Оживление конца XVII века, падение 1-й пол. XVIII века, запоздалый и сильный подъем с 1750 года. Такова же конъюнктура Дании, Филиппин и Дальнего Востока. Не был ли Амстердам чем-то средним между Балтикой и Китаем?

На графике 2 сравниваются аграрные и «индустриальные» индексы. Внизу аграрные цены (индексы сбалансированные (D), количества продукции по цене (f)), вверху — цены неаграрные (индексы сбалансированные (lb), количества продукции по цене (G)). Важный вывод: повышение XVI и 1-й пол. XVII века было, прежде всего, «индустриальным». Оно предполагало и позволяло создание в Голландии экономики, главным образом, торговой и индустриальной. Возможно, Голландия была первой европейской и мировой страной, утратившей аграрную и деревенскую доминанту в пользу торговых и индустриальных характеристик Нового времени.

На графике 5, обратите внимание, даны не цены на зерновые, а индексы цен. Амстердам был столицей торговли балтийским зерном, сюда, таким образом, входят кёнигсбергский хлеб, прусская рожь, фрисландский озимый ячмень и фуражный овес. Поэтому не стоит удивляться, что этот классический XVII век отличается привычными и регулярными спадами. Это верно как для хлебных злаков, так и для других товаров.

На графике 3 отражены цены на текстиль: шерсть из Сеговии, хлопок из Смирны, плетеный шелк из Болоньи, хлопчатобумажная пряжа из Смирны, саржа из Лейдена и Хондсхота. Во всем большая стабильность. Падение XVII века еще ощущается, но технический прогресс очень рано, в конце XVII века, уравновешивает в некоторых секторах естественный и ожидаемый скачок цен.

На графике 4 — цены на металлы. Тридцатилетняя и Северная войны продлевают скачок цен и после 1650 года. Кроме того, мы приближаемся здесь к балтийской конъюнктуре, конъюнктуре запоздалой по отношению к более южной Европе. Спад XVII века был глубоким и продолжался в первые десятилетия XVIII века. Подъем начинается с 1740 года, с решения проблемы древесины. Кривые скачкообразные, напоминающие аграрные, связаны с военными превратностями и морозами, влиявшими на производство и транспортировку древесины.

1660–1670. Некоторые признаки робкого оживления во Франции, в Англии, умеренное процветание в Голландии, но Средиземноморье балансирует над пропастью.

1670–1690. Спад горнорудного производства в Америке и стагнация валютного запаса вызывают обвал цен и общий застой.

1690–1720. Несмотря на драму великого противостояния между морскими державами и Францией, приморская экономика демонстрирует неоспоримые признаки оживления. Подъем в Англии, подъем в Бразилии, подъем на северном направлении, возобновление процветания в Голландии.

Между тем в Испании, во Франции, в Италии позитивные факторы уравновешиваются негативными факторами. Снова обозначаются «ножницы» между процветающим северо-западным сектором и продолжающими пребывать в застое югом и востоком.

1720–1730. Короткий интерцикл кризиса и затруднений. Банкротство Лоу, кризис крупной английской торговли задают тон.

1730–1775. Большой интерцикл оживления. Регион за регионом, страна за страной, начинается великий взлет. Меняется ценовая тенденция, и начинается долговременный подъем, поддержанный открытием новых пространств в Америке и новых зон торговой эксплуатации на Дальнем Востоке.

Часть третья Духовные искания

С 1620–1630 по 1750–1760 годы во внешне неподвижных рамках стабильного материального мира, внутри иерархического и уравновешенного общества совершилась самая великая из интеллектуальных революций. История мысли — это прежде всего история людей, которые мыслят. От 1620–1630 до 1750–1760 годов сменяются три поколения. Три крупных хронологических этапа классической Европы. Отрезок 1620–1630, 1680–1690 годов, организующийся вокруг духовной драмы 1685 года, ньютоновских «Начал», исчисления бесконечно малых, — громадный этап, этап революционный. Двум следующим поколениям предстоит извлечь выводы, приблизиться к созданию позитивной науки, которая поднялась от элементарной физики сил и простейшей механики небесных тел до сложности жизни, выводы, торопливо сделанные из простого перенесения геометрического пространства на социальное, политическое, метафизическое, если угодно, из перенесения бесконечного и пустого геометрического пространства на механическую этику. Поколение духовного кризиса, поколение мифов субституции. «Deus sive Natura», [114] — изрек Спиноза; да, 1-я пол. VIII века действительно была, как считал Жан Эрар, 50-летием идеи природы. Поколению «Энциклопедии» достанется на уровне, количественно более значительном, дело популяризации утешительных мифов субституции — эти грубые мифы, однако, были не в состоянии замаскировать брешь, которую пробил взорвавшийся старый добрый маленький космос Аристотеля, соразмерный жителю Средиземноморья, иерархизованный, приглаженный, упорядоченный, столь скандально далекий от библейского слова Божия, но усилиями греческих отцов церкви, а за ними и святого Фомы принявший христианское обличье.

114

«Бог или природа» (лат.). — Примеч. науч. ред.

Глава XII ВЕЛИКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ (1620/1630—1680/1690)

Время духа в меньшей степени, чем время вещное, и время интеллектуальной истории в еще меньшей степени, чем время экономическое, есть время однородное. В человеческой истории мало какая эпоха сравнится по значению с той, что началась с законов Кеплера и завершилась одновременным открытием исчисления бесконечно малых и публикацией «Математических начал натуральной философии» Исаака Ньютона. Планетарный взрыв средиземноморского человечества в XVI веке не так много значил по сравнению с революцией, которая началась в 1620-х годах.

Математизация мира, взрыв замкнутого космоса античной и средневековой мысли, радикальная унификация бесконечной и геометрической вселенной устранением старых противоречий между миром подлунным и миром звезд, конец физики свойств, идентификация материи и пространства. Для рассудочного ученого, для нормального человека и позже для теолога старая античная натура с ее двухтысячелетним опытом — более одной трети предполагаемой истории человечества в шесть коротких тысячелетий, — эта натура, наследие античной мысли, иерархическая организация сущностей, форм и свойств, уступила место более скромной и менее человечной природе, согласованному ансамблю количественных феноменов, объединенных законами, которые, по крайней мере, сохраняют силу в пределах науки чисто феноменологической. Галилео Галилей (1564–1642) в «Saggiatore» («Пробирщик») дерзко выдвинул невероятную в 1623 году формулу: «Природа написана на математическом языке». Рене Декарт в 1637-м в «Рассуждении о методе» создал историю одной мысли, своей, которая является мыслью конструктора современного мира. Поначалу мастерство инженера даже соблазнительно для математиков. «Я знаю, что. у математиков есть весьма тонкие догадки, которые способны изрядно послужить как удовлетворению любопытства, так и развитию ремесел». Но в дальнейшем подтверждается прозрение Галилея: «Мне стали особенно любезны математики по причине достоверности и очевидности их рассуждений; но при этом я отнюдь не заметил их прямой применимости, и, полагая, что они служат лишь механическим искусствам, я поразился тем, что на их выкладках, столь твердых и основательных, ничего более выдающегося не строилось».

Не только математики (имеется в виду требующая воображения геометрия в соединении с упрощающей алгеброй: «.я брал все лучшее в геометрическом и алгебраическом анализе и правил все изъяны одного другим») владеют привилегированным способом изучения мира, — в конечном счете всякий объект истинного познания по определению может и должен стать объектом познания математического, — но скоро не будет больше иного познания, кроме математического, поскольку «сии длинные, вполне простые и легкие цепочки умозаключений, коими имеют обыкновение пользоваться геометры. дали мне основание предположить, что все вещи, могущие попасть в сферу изучения людей, следуют друг за другом в той же манере и что — если только воздерживаться от принятия за истину того, что таковой не является, и соблюдать необходимый для выведения одного из другого порядок — в силу этого не может быть ничего столь удаленного, чего в конечном счете нельзя достигнуть, и столь сокрытого, чего нельзя открыть». Душа, будучи реально отделяемой от тела, принимает на себя весь этот мир свойств, который тяготил физику в течение двух тысяч лет: вне мысли более не может быть ничего, кроме пространства и движения. Всякая наука, включая науки о жизни, оказывается сводима к геометрии и механике, этому гармоничному сочетанию пространства, времени и числа.