Цивилизация классической Европы

Пока англиканская церковь твердо придерживалась позиций прошлого века, она строго ограничивала нонконформистскую тенденцию. Истинный пуританизм развивался не столько вне церкви, сколько внутри нее. Часть пуритан начала XVII века, далекая от ультракальвинизма, в котором ее слишком часто обвиняли, напротив, была либеральной, стесненной строгим предестинаризмом официальной церкви. Характерный пример — пресвитериане Шотландии. По отношению к Ламбетским артикулам (исповедание веры англиканской церкви, названное по лондонскому дворцу архиепископа Кентерберийского) епископальной церкви они оставались в стороне. Отсюда выбор французских протестантов: между либерализмом пресвитериан и кальвинистской теологией епископальной церкви они отдают предпочтение догматике абсолютной безвозмездности.

Вне церкви, а также вне шотландского пресвитерианства, подточенного либерализмом, активный «нонконформизм», лишенный силы и размаха, присоединяется к двум течениям: экклесиологическому радикализму конгрегационалистов и, главным образом, индепендентов. Его можно обнаружить в Голландии, очень быстро он распространяется в Америке, от Коннектикута до Род-Айленда и в Массачусетсе, тогда как Виргиния, более старая и более благородная, была населена «пуританской» по духу эмиграцией, твердыми кальвинистами, но преданными англиканской церкви. Старое пуританство, возможно, было к тому же большой баптистской семьей: во-первых, General Baptism:антипредестинарное меньшинство Смита и Хелвиса, выступавшее против доктрины предопределения, сформировавшееся сразу после Дордрехта, центрального события, как будет видно, всей религиозной истории XVII века; во-вторых, Particular Baptism:солидарное большинство предестинарных гомариан, сторонников учения о предопределении Генри Джекоба.

Пока англиканская церковь оставалась верной кальвинистской линии, шансы сектантов были невелики, но при Карле I и Лоде (1573–1645) начался отход. В Риме какое-то время, как во времена Марии Тюдор, делают ставку на примирение. После возведения в сан в 1633 году новому кентерберийскому примасу была предложена кардинальская шапка. И все-таки ничего не произошло. Англиканская церковь вступила в суровую борьбу с тем, что отвергало крайнюю линию англокатолицизма. Это была недооценка глубины, с которой британская набожность была привязана к реформации. Английская революция была двойной реакцией: реакцией религиозной и реакцией социальной с религиозной окраской. В десять лет все рухнуло. С 1640 по 1645 год отмирает епископальная структура англиканской церкви, с 1645 по 1647 год, после эфемерного успеха пресвитериан, этих вдвойне подозрительных «выскочек», наступает триумф «индепендентов» и «сектантов» (1647–1649) — слишком шумный, чтобы быть долгим. Реакция 1640 года, которая вызвала этот невероятный взрыв, характеризует в основном континентальную историю. С 1640 года начинается европейский спад протестантизма. На континенте все было сдано; почти все было отнято. Гугенотский бастион урезан, немецкие лютеране перебиты войной, чумой и голодом. Если не считать мужественной Голландии и далекой Скандинавии, то сплошные клочья и руины. В этих условиях религиозная политика Лода была чистой провокацией. Взрыв 1640 года был протестом, идущим из глубин. В сущности, он быстро приведет к противоположным желаемому результатам. Мощное разрушение всех форм видимой церкви перешло в анархическое распространение религиозных экспериментов. От христианского материализма Мильтона до self baptism, «самокрещения», через социальные секты от левеллеров Николаса Ферма и невыносимо грубого Джона Лильберна (1614?—1657) до диггеров (копателей после уравнителей), до Community with Freedom,Общества свободы, Джерарда Уинстэнли (1609–1660?). Из этого порой гротескного, почти всегда мелочного и одиозного расцвета выделился опыт достойный и долговременный — опыт квакерства Джорджа Фокса (1604–1690). Эти умеренные сектанты религии чистого духа (the light within),гонимые за свой социальный антиконформизм (шляпа, которую снимают только перед Богом) и их в какой-то степени агрессивное ненасилие, во втором поколении со времен Уильяма Пенна остепенились и сделали прекрасную карьеру в Америке. Спустя сто двадцать лет Англия переживает немецкий опыт первого анабаптизма. Урок был воспринят. Если англосаксы сохранили от своего XVII века вкус к радикальному религиозному опыту, то это лишь усилило их приверженность к via mediaи glorious comprehensivenessангликанской церкви, по крайней мере внутри которой царят согласие и свобода.

Следует восхититься умеренностью реакции после 1660 года; пережив убедительный опыт тиранических маньяков свободы, англиканская церковь закрывает скобки и возобновляет курс начала XVII века. Среди творцов примирения — Ричард Бакстер (1615–1691), работавший на необходимое согласие между епископальной и пресвитерианской тенденциями английского протестантизма. Что не отменяло некоторой суровости. Известны «варфоломеевская ночь» пуритан (1662), акт о пяти милях (который в 1664 году запретил пасторам покидать свое местопребывание в радиусе более пяти миль от их бывшего прихода) против пасторов, наиболее замешанных в эксцессах революционного периода. все это мелкие щипки, сравнимые с тем, что творилось на континенте. Англиканство знало еще несколько добрых дней, но поколению ученых-теологов начала XVII века наследовало поколение хороших администраторов и набожных эрудитов. Англиканская церковь внешне по-прежнему возглавляла просвещенную и научную мысль, но ее ученые-христиане уже не были христианскими учеными. Религиозный ренессанс, однако, не так далек, соки снова начинают восходить с первых годов XVIII века. В момент, когда в лице Мальбранша (1638–1715) на континенте умирает последний и самый крупный из христианских философов католической Европы, смена приходит из недр той же Church of England;Джордж Беркли (1685–1753), англиканский епископ Клойна в Ирландии, указывает после Мальбранша конечные пути христианского картезианства. Радикальный идеализм Беркли после Мальбранша и Декарта имел связь с самым старым течением в англиканской церкви — с августинианским платонизмом, которому удалось победно пережить аристотелианское неистовство XIII века благодаря, несомненно, островному положению. Но великий Беркли — это XVIII век, английский XVIII век с парадоксальным христианским привкусом накануне «Великого пробуждения», которое зовется Джон Уэсли (1703–1791).

Во всяком случае, 2-я пол. XVII века была иной. Снова обретает вес политика. И начиная с 1678 года католическая Европа снова осуществляет нажим через двух последних Стюартов: велик был соблазн для англокатолицизма. Англиканская церковь после 1689 года надолго оказалась принужденной к политике единого фронта с Dissent(совокупность протестантских сект, отделенных от англиканской церкви), которая, тем не менее, внушала ей отвращение. Все это без убеждения. Поэтому, в отличие от начала XVII века, жизнь английского протестантизма 2-й пол. XVII века после 1660 года, по-видимому, нашла убежище рядом с англиканской церковью. Выигрывал баптизм, увлекавший проповедниками класса Бенджамена Кича (1640–1704) и особенно Джона Бэньяна (1628–1688), пролетария, гонимого апостола народного образования, удивительного рассказчика «Пути паломника». [136] Квакерство надолго организовалось вокруг Уильяма Пенна. Часто говорили, что Пенн был для секты трясунов, по сравнению с Фоксом, все равно что Менно Саймонс в свое время для перехода экстравагантного анабаптизма в устойчивый баптизм, сделавший, как известно, еще более удачную американскую карьеру, чем квакерство. Уж не Америка ли в XVII веке строила английский нонконформизм?

136

«Путь паломника» — наиболее известное сочинение Д. Бэньяна. — Примеч. науч. ред.

* * *

Преемственность линии экклесиологического интереса внутри английского протестантизма будет, возможно, завуалирована его тесной общностью с протестантским и католическим континентом.

Религия XVII века была глубоко индивидуальной религией. Как протестантский XVI век, протестантский и католический XVII век обладал болезненным ощущением силы и трансцендентности Бога. Возвращение к Библии, безбрежность творения, если смотреть через зрительную трубу или микроскоп, величественная строгость законов материи — все это призывало человека осознать дистанцию, отделяющую его от первоисточника всякого порядка и всякой силы. К шести традиционным просьбам «Отче наш» протестанты имеют обыкновение присовокуплять славословие: «Ибо Тебе принадлежат во веки веков царство, сила и слава».

«Царство, сила и слава» Божия: общая забота христиан XVII века. Все, кто осознал величие Божие, требования святости вечной жизни и положение грешного человека, не могут допустить ни малейшего соучастия человека в спасении. Общий фронт всей реформы церкви по вопросу спасения по благодатиесть цемент всяческого теоцентризма. Формулировка имела нюансы. Но общая мысль, исходящая из общности опыта, была одной и той же. Лютеране настаивали на спасении по вере, кальвинисты в XVII веке уточняли предопределенность спасения свыше, августинианские католики говорили о действенной благодати. Это Бог преодолевает бездну, это Он воплощает достижение цели, Он любовью привлекает конечную природу грешного и ограниченного человека к причастности Его жизни в Нем, в Боге, через Христа в Вечное Царствие, которое есть и которое грядет. Для всех теоцентриков: лютеран, кальвинистов, англикан, католиковавгустинианцев главное в этом, прочее — литература, adiaphora,как говаривал Лютер на своем специфическом языке. [137]

137

Адиафора — букв.: несущественные вопросы. В реформационных учениях верования и обряды, которые теоретики считали терпимыми, поскольку в Писании они хотя и не оговаривались, но и не отрицались. Адиафора позволяла теоретикам Реформации не вступать в прямую конфронтацию по маргинальным вопросам, например об одеянии священника во время богослужения. — Примеч. науч. ред.

Но эти христиане, обеспокоенные более славой Божьей, нежели своей индивидуальной судьбой, были еще и люди церкви. Протестанты за незначительным меньшинством в той же мере, что и католики, были людьми церкви, озабоченными границей, которая определяет принадлежность к церкви. Вот почему христианство XVII века переживало расцвет критериев ортодоксии.

Если рассуждать беспристрастно, то эти испытания, порожденные подозрением, гневом, эти испытания, задуманные острыми умами, граничили со смешным и одиозным. Но надо остерегаться анахронизма. Каждая церковь в XVII веке была менее восприимчива к общим основам, чем к собственной оригинальности. У каждой церкви был свой тест на ортодоксию. Знамениты два: Дордрехтский тест о предопределении для кальвинистского мира и тест пяти положений для мира католического; два не менее важных, хотя несколько отличных: тест убиквистский для лютеранского мира и тест книг, водосвятия и крестного знамения в Русской православной церкви начала XVII века. Оригинальность протестантизма состояла в утверждении суверенной свободы Божьей и безвозмездного спасения по благодати. Это утверждение имело два нюанса. Лютер видел прежде всего Христа, Слово Божие, воплощенное в личности Иисуса. Распознать истину его через персональный опыт веры — это осязаемый знак перехода от смерти к вечной жизни, участию вне времени в жизни Бога с Христом, во Христе на веки вечные. Убиквизм — это утверждение того, что Бог воплощен повсюду, что Бог после Воплощения неотделим от Воплощения. «Мария, — говорит Лютер, — вскармливала Бога грудью, баюкала его, готовила ему кашу и суп». От этого отталкавается недалекое философское сознание среднего кальвиниста-теолога. Возможно, секрет состоит в довольно глубоком, несмотря ни на что, понимании после XVI века в среде лютеран, как восточной части латинского христианского мира, и русских православных, которые в своей набожности очень почитают Богоматерь. Умеренный убиквизм должен был нанести протестантской Германии минимум ущерба. Несомненно, многие видели в этом дополнительную защиту от соблазна кальвинизма, религии князей и ученых мирян, как будто было не достаточно спора о Тайной вечере. Вездесущность включает и сосуществование хлеба с телом Христовым — лютеранская теология причастия. Тест о вездесущности — самая приемлемая, наименее гонимая из ортодоксий. Возможно, потому, что избранная им референтная формула ставит под сомнение непосредственно не судьбу человека, но божественную природу. Тесты лютеран и православных — это признаки Бога, а тесты кальвинистов и католиков касались Бога только посредством человека. И именно потому, что они ставят судьбу человека под сомнение, они были особенно мучительны.

Дордрехт был самым крупным событием века. Логический дух Кальвина взялся за центральный пункт реформации — безвозмездность спасения. Люди предопределены к спасению Богом, во Христе, иначе говоря, в плане вечности. Неудачно спроецированная на время, вечность выходит за пределы, таким образом, человек заранее предназначен, т. е. ему уготовано спасение. «Предопределен» — это слово употреблялось множество раз в посланиях Павла. Предопределенные к спасению, к славе. Нигде Библия не воздает тем же. Но для плоской логики евклидовой геометрии чем было бы предопределение к спасению без честного дополнения предопределения к смерти? Разумеется, предопределенность находится в ведении божественного предвидения, но в сознании человека и по делам его, — кричат либералы в соответствии с одной из традиций средневековой схоластики по этому вопросу. Чем становится безвозмездность? Вы не можете принять безвозмездность спасения, предопределенность к вечной жизни, не принимая предопределенности осуждения отверженных, несмотря на их усилия, — вторит ортодоксальный хор воинственной реформации. На специфическом языке это называется позитивное осуждение. Утверждать позитивное осуждение — не значит ли это в то же время посягать на суверенную милость Божию, а следовательно, умалять совершенство совершенного Существа? Кальвин предвидел эту проблему. Он занимался ею меньше, чем это ему приписывали, он взял ее в качестве примера антиномий религиозного разума, чтобы прийти к проблеме откровения и веры. Но его последователи оказались не столь скромны. В конце XVI века оттачивается оружие в предчувствии большой грозы. С одной стороны, ни один протестантский или католический теолог не обличал грубый антропоморфизм, с другой стороны, утверждать обратное ложное суждение не было необходимости. Никто до Карла Барта не вытащит теологическую мысль из болота этой старой проблемы семнадцати веков, впервые проявившейся в IV веке в эпоху Пелагия и святого Августина. Но люди Дордрехта были современниками Декарта, тогда как Карл Барт — современник Эйнштейна. Между ними геометрия Римана. Глубокое единство мысли.

Таким образом, кальвинистская Европа в конце XVI века развивала теологию позитивного осуждения, поскольку не видела иного способа подтвердить с должной силой главное для нее в откровении: безвозмездную предопределенность к спасению. Это мучительное противоречие, эта драматическая антиномия, ощущаемая элитой, подобно Кальвину, как предел теологической мысли, как повод для смирения разума, — это противоречие было для других источником несказанного удовлетворения. Знать о своем спасении — хорошо, знать с полной достоверностью о проклятии своих противников — еще лучше. Нужно понимать эти суровые меньшинства в многочисленной и враждебной Европе, которые стремились обезопасить себя и опровергнуть сильный аргумент численности. Позитивное осуждение — оружие, если угодно, теологии паствы малой и к тому же верной. В конечном счете это сектантский соблазн в церкви.

Все разыграется в Голландии. «Ничто не уточняло в Confessio belgica,исповедании веры реформатской церкви Нидерландов в 1561 году, ни даже в Гейдельбергском катехизисе», составленном по заказу пфальцского курфюрста Урсинусом и Олевианусом, одобренном Рейнским синодом в 1563 году и с тех пор ставшем догматическим устоем реформатской церкви, «является ли божественное избрание, — будь то вердикт о спасении или вердикт о проклятии, — полностью произвольным или зависит от божественного предвидения, веры или неверия каждого». Мудрость и подлинно христианское смирение советовали остановиться на этом. Но этот центральный вопрос, от которого зависело все, будучи один раз поставлен, требовал идти дальше, иначе говоря, очень далеко.