Цивилизация Просвещения

Последнее уточнение. Полностью исключать применительно к какому бы то ни было традиционному обществу желание в ряде случаев разделять производство потомства и сексуальные отношения в браке, — грубая ошибка. Ведь добровольное воздержание, описанный в Библии coitus interruptus и практика стимуляции выкидыша существовали во все времена и во всех культурах. Имеется впечатляющее множество текстовых свидетельств. Они известны для Франции — больше, чем для каких-либо других регионов, — и для Англии. Они вполне многочисленны и убедительны для Италии и Испании. Очевидно обратное соотношение между Францией и Испанией. В Испании контрацепция составляет проблему в XVII веке, во Франции — в XVIII.

Вернемся к модели Ригли: чтобы соответствовать реальности XVIII века, она должна учитывать доиндустриальную контрацепцию. Таким образом, весь вопрос сводится к желанию. Эти микрожелания — глубинная суть истории. Контрацепция доиндустриального времени может быть эффективной. В Европе эпохи Просвещения ее роль незначительна. Итак, в модель Ригли следует включить дополнительную задержку за счет контрацепции — как путем уменьшения частоты контактов, так и путем их прерывания. Допустим, она может составлять от 0 до 20–30 месяцев. Теперь модель учитывает все возможные случаи.

Итак, история, следуя маршрутом, проложенным философией Просвещения, все более и более решительно связывает прошлое с настоящим и настоящее с прошлым, ставя по отношению к ним одни и те же вопросы. Первый бесспорный факт — невероятное расширение демографического диапазона в эпоху Просвещения. В Европе XVIII века наблюдается взрывообразный рост то одних, то других регионов, она волнуется, она вся движение, и революция средств транспорта здесь скорее следствие, чем причина. Применительно к ней мы готовы подписаться под суждением Ригли: «Иногда говорят, что постиндустриальные общества движутся в сторону единой демографической, экономической и социологической модели. Если так, мы можем противопоставить единообразию настоящего разнообразие доиндустриального прошлого».

Таким образом, демография доиндустриальной Европы отличается исключительной вариативностью. Отметим некоторые значимые различия: восемь лет в том, что касается возраста вступления женщин в брак. Это зависит от социального слоя: среди аристократов браки заключаются раньше, чем у простого народа. Это зависит от региона: среди крестьян браки заключаются позже, чем в первых индустриальных агломерациях. Вот различия, касающиеся промежутка между рождениями: он составляет от 18–19 месяцев в некоторых замкнутых аристократических обществах и 20–23 месяцев в приграничных областях с большим градиентом, в городках с преобладанием ремесленного населения или высокой концентрацией пролетариата до 35–40 месяцев в Перигоре, в землях Ож, в «домах престарелых» на юге Канской равнины. Возьмите интервалы между двумя рождениями, учтите интервал между вступлением в брак и первыми родами: он колеблется от 13 до 19 месяцев; не забудьте, наконец, число незаконных рождений и зачатий до брака, тесно связанных между собой: в конце XVIII века они составляют от 0,5 до 30–40 % в бедных кварталах некоторых крупных городов. Комбинации всех этих факторов дают самые разнообразные коэффициенты рождаемости: от зон с удвоением численности населения за 30 лет (как известно, Мальтус выводил свои апокалиптические видения из экстраполяции данных относительно старых английских колоний в Америке и некоторых ирландских графств) до зон глубокого демографического спада — мы выделили такие микрорегионы среди нормандской равнины, они существуют в зеленой сельскохозяйственной Англии, в рисоводческих областях заливного земледелия, прилегающих к Средиземному морю: здесь наблюдается тенденция к двукратному сокращению населения за 60 лет. От увеличения вдвое за тридцать лет — до уменьшения наполовину за шестьдесят: спектр широк. Наиболее частая тенденция — увеличение чуть больше, чем вдвое, за сто лет; далее следуют пологие кривые (35–50 % за сто лет), значительно реже встречаются горизонтали. Примеры демографического равновесия на протяжении столетия наблюдались на небольших территориях земель Ож. Для центральной, густонаселенной части Европы результирующая составляет примерно 70–80 % прироста численности за сто лет; для Восточной Европы характерна тенденция к удвоению населения за 60 лет. Все это и дает для Европы в целом двукратное увеличение численности населения в течение века.

Эта исключительная вариативность ведет к большому разнообразию во времени и пространстве. Во времени Европа эпохи Просвещения оказывается где-то бинарной, где-то тернарной. Англия бинарна: почти прямая горизонталь до 1740 года, сменяющаяся стремительным ростом. Франция, Пьемонт, Испания тернарны: горизонтальная фаза, затем фаза быстрого подъема, которая сменяется плато со слабой тенденцией или к росту, или к депопуляции. В Нормандии однородные соотношения, как кажется, наблюдаются в небольших группах общин (редко более 10–15 приходов), компактно расположенных на территории одного селения или квартала. Руан, большой город, население которого приближается к 100 тыс. человек, объединяет четыре или пять демографических зон; Вильдьё-ле-Пуаль с его 2,5 тыс. жителей полностью однороден. Соотношения подчиняются скорее территориальным, нежели социальным, факторам. Социальные общности со специфическим демографическим поведением предполагают большой градиент дифференциации. Во всей Франции существует круг герцогов и пэров; но нам никогда не удавалось выделить демографическое поведение, характерное для землепашцев и отличающее их от рабочих мануфактур. Демография Вильдьё — это демография медников, и для всех жителей Вильдьё, изготавливали они кухонную утварь или нет, характерны именно такие соотношения. Да, демографическое поведение зависит от сложного комплекса факторов. Английские исследователи пришли по, чти к таким же результатам. Исследования, касающиеся Англии и западной Франции, показывают отсутствие прямой зависимости от экономической ситуации; одинаковые соотношения в рамках общностей, выделенных по чисто территориальному признаку, наглядно демонстрируют влияние коллективных религиозных представлений. Нет ничего более фундаментального, чем поведение по отношению к жизни, любви, противоположному полу и смерти. «Причинные связи и функциональные соотношения переплетаются во всех направлениях» между живыми и мертвыми, если они близки друг другу во времени и пространстве. Из этого рождается атмосфера, в которой протекает жизнь. В древних европейских государствах, возникших на основе многовековых связей человека с землей, которые проявлялись в ландшафте, общность демографического поведения была скорее территориальной, нежели социально-экономической, скорее эмоциональной, нежели экономической. Для западной Франции характерны небольшие общности, по нескольку тысяч мужчин и женщин, от силы 1; 1,5; 2 тыс. дворов, соотношения между различными общностями могут иметь коэффициенты в диапазоне от 0,7 до 2–2,5. С учетом всех переменных — внебрачные дети, возраст вступления в брак мужчин и женщин, интервалы от свадьбы до первого рождения и между рождениями, средний возраст родителей при рождении последнего ребенка — легко можно выявить до полусотни типов, обусловливающих появление самых разнообразных тенденций, от вымирания в течение двух веков до двукратного увеличения за 30 лет. Во Франции представлено примерно 2 тыс. таких базовых молекул демографического поведения, в Англии — 500–600, в Европе — 7–8 тыс. общностей такого рода, — если верна та вполне правдоподобная гипотеза, что молекулярная ткань теряет свое тонкое многообразие на тривиальных открытых ландшафтах и под унифицирующим воздействием восточной «границы». Комбинации типов меняются во времени от одного города к другому, от одной провинции или страны к другой. Можно было бы попытаться создать своего рода молекулярную тенденцию демографического поведения. Она как будто бы вполне соответствует французским и английским данным и учитывает все кажущиеся противоречия исключительного биологического разнообразия эпохи Просвещения.

Впрочем, речь идет о разнообразии внутри модели, в рамках которой влияние переменных создает безграничный спектр возможностей. О разнообразии и глубинной общности соотношений. Для того чтобы ее постичь, есть единственное средство — исследовать великое множество приходских записей. В этом отношении Европа эпохи Просвещения, в согласии с древним римско-католическим христианством, проявляет себя как однородная и привилегированная общность, отличная от всего остального мира. Повсюду в Европе церковно-приходские книги достигли высшего совершенства. Во Франции, особенно после перехода на ведение записей в двух экземплярах, соответствующие акты, как правило весьма обстоятельные, постепенно освобождаясь от религиозной первоосновы, все больше приспосабливались для целей регистрации гражданского состояния. С 1680 по 1780 год грубый подсчет позволяет оценить число рождений во всей Европе в полмиллиарда. С 1620 по 1750 год — также 500 млн. рождений и почти 500 млн. смертей. С 1750 по 1780-й на свет появилось столько же человек, сколько за 1620–1680 годы; 30 лет во второй половине XVIII века равняются 60 годам упадочного XVII века; чуть более полумиллиарда рождений и 470 млн. смертей, — к концу века почти везде вырисовывается явный и устойчивый перевес колыбелей. Победа Европы 1780 года — невиданное множество ожидающих смерти: 30–40 млн. получили отсрочку, чтобы жить, — на год или даже, что имело крайне важное значение, на 20 лет. В 1780 году по сравнению с 1680-м на 10 % больше детей преодолевают критический рубеж первого года жизни. В XVII веке 20–25 % жизней обрывались на первых двенадцати месяцах— и только 15–20 %— в 1750–1780 годах; 45–50 % жизней прерывались до наступления взрослости в XVII веке — и только 30–45 % в 1750–1780 годах. Да, именно в этом состояла великая победа XVIII века. Чуть больше полумиллиарда человек, появившихся на свет с 1680 по 1780 год во всей Европе, 160–180 млн. срезанных косой смерти, но и на 40 млн. больше уцелевших по сравнению с XVII веком — прогресс на первый взгляд умеренный, но бесценный и не имеющий себе равных. В 1620–1680 годах, с одной стороны, и в 1750—1780-м, с другой, — одинаковое количество рождений, скажем 200 млн; но 110 млн. выживших в первом случае — и 140 млн. во втором.

Европа эпохи Просвещения, 1680–1780 годы, — это еще и 1 млрд 100 млн. крещений, венчаний, кончин. В подлинной Европе эпохи Просвещения (к западу от линии Балтика — Черное море) 90–95 % из них были зарегистрированы. На востоке число регистраций также постепенно увеличивается.

Европа — это в том числе гражданское состояние, со всем, что этот скромный выигрыш означает в плане осознания цены человеческой жизни. Достаточно вспомнить, что в 1968 году статистическая служба Организации Объединенных Наций обеспечивала полную регистрацию смертей для 36,6 % населения Латинской Америки, 6,9 % населения Азии и 3,3 % населения Африки. Вот на чем основаны наши данные: 600–700 млн. этих записей сохранились до наших дней.

Европейская демография эпохи Просвещения проявляется прежде всего в образовании семейных пар. Необходимо отметить наличие общности там, где она обнаруживается. В сфере создания семьи Европа эпохи Просвещения отличается от Европы Старого порядка, который противостоит индустриальной Европе и мог бы рассматриваться как аналог современного третьего мира. Своеобразие европейского хронотопа, восходящего к римскому христианству, нигде не проявляется столь отчетливо, как в отношении к браку; сами европейцы того времени смутно осознавали это, открывая для себя остальной мир. Вымышленные путешественники с философского Востока, от «Персидских писем» до «Добавления к „Путешествию Бугенвиля”», так или иначе выражают это ощущение. «Модель брака, характерная для большей части Европы, в том виде, в каком она существовала на протяжении как минимум двух столетий, в 1740 году была, насколько можно судить, уникальна или почти уникальна. Не известно ни одного примера популяции, не принадлежащей к европейской цивилизации, у которой была бы представлена подобная модель… с таким высоким возрастом вступления в брак и такой значительной пропорцией неженатых и незамужних. Европейская модель утвердилась на всей территории Европы, за исключением востока и юго-востока» (Хайнал). Далее — некоторое количество фактов: эта модель, хорошо известная в эпоху Просвещения, в XIX веке не только не исчезла, но, напротив, получила еще большее распространение. Эта модель возникает до эпохи Просвещения, но два ее основных компонента имеют разную значимость.

Безбрачие — достояние аристократов; это касается и церковного целибата. Безбрачие — достояние XIX столетия: оно входит в джентльменский набор мальтузианского аскетизма. Европейская модель в куда большей степени характеризуется высоким возрастом вступления в брак, нежели распространенностью полного безбрачия; подобная изысканность — дело относительно недавнего прошлого. Полный отказ женщины от замужества предполагает достаток, экономическую независимость и особенно — ощущение уверенности. Количество отказов от брака имеет тенденцию увеличиваться с ростом урбанизации. В Бретани и Анжу график количества не состоявших в браке до 50 лет выглядит следующим образом: 8,8 % в 1690–1699 годах, 13 % в 1750—1759-м, 8,9 % в 1760—1769-м. Гиперструктура недавнего времени — распространение аристократической манеры на обычаи простонародья. А ведь даже эти 7–8 % не вступающих в брак в сельских районах Франции в XVIII веке по-прежнему резко выделяются на фоне 2–4 % жителей России и менее чем 1 % во всем остальном мире.

Напротив, позднее вступление в брак — явление очень древнее. В конечном счете его совокупное влияние оказывается куда более значительным, чем влияние полного безбрачия. Средний возраст вступления в брак у женщин в Центральной, Западной и Северной Европе превышает 25 лет (в многочисленных небольших районах Нормандии в начале XVII — первые десятилетия XVIII века он нередко достигает 28–29 лет). Испания, как кажется, демонстрирует несколько более низкие цифры, но вся Италия с этой точки зрения полностью входит в густонаселенную Центральную Европу.

Когда появляется эта принципиально важная структура? На этот вопрос трудно ответить точно. В конечном счете она всецело служит признаком благосостояния и процветания; она сводится к накоплению мощных резервов. Эта структура раз и навсегда занимает свое место в долгосрочной перспективе, поскольку в зависимости от обстоятельств ее значение может быть обратным, и время венчания меняется в период кризисов. Одно несомненно: революция совершается в XVII веке. В благословенной Англии колитонцы с начала царствования королевы Елизаветы идут под венец в 27 лет. В ту пору они имеют по 6,4 ребенка на семью, а продолжительность жизни, ожидаемая для новорожденных, сказочно высока — 43 года. Поистине благословенная Англия! Эту структуру постепенно дополняет полное безбрачие и обратный брак, некогда упомянутый Филиппом Арьесом: «В Ильи-Вилен нередко случалось видеть, как совсем молодые люди женятся на девицах 15 годами старше их. Благодаря этому они менее подвержены опасности иметь много детей». Когда же утверждается эта структура «нового европейского брака»? Чтобы установить это, нам не хватает данных статистики эпохи Просвещения. Впечатляющее множество работ последнего времени позволяет нам предположить, что в Англии такая структура получает широкое распространение уже в конце XIV века, в Италии и Германии — в конце XV века. В эпоху Возрождения эта структура распространяется на 70–80 % везде понемногу. Но окончательно она сформируется только в XVII веке.