Цвет надежды

— Да.

Она отстраняется. Он тут же разжимает руки, однако в последний момент перехватывает ее ладонь и подносит к губам.

— Спасибо тебе.

— За что?

Она насмешливо приподнимает бровь, стараясь не выдать волнения от его быстрых поцелуев с той стороны запястья, где тонкой ниточкой отчаянно бьется пульс.

— За тебя, — просто отвечает он, и биение на миг замирает.

Как много чувств и смысла может быть в простых словах, произнесенных негромким голосом.

Он в последний раз касается губами тонкого запястья и быстро выходит за дверь. Как всегда, не оборачиваясь. А Фрида какое-то время стоит в опустевшем приемном покое. Ее ждут в восьмой палате. Голос повторяет это в четвертый раз, а она даже не может сообразить подать сигнал, что услышала. Она просто улыбается, стараясь не думать о том, что будет завтра. Сегодня ей вновь семнадцать.

А виновник ее мечтательной улыбки быстрым шагом спустился с парадного крыльца клиники Святого Мунго. И если бы какая-то неведомая сила на миг остановила стрелки часов во всем мире, магов и магглов, и какой-то голос сказал Люциусу Малфою: «Остановись! Вернись! Забери ее из этих стен! Или же просто запомни, потому что видишь ее в последний раз…». Если бы так было… Впрочем, Люциус Малфой вряд ли поверил бы незримому голосу, ведь он был счастлив, а значит, слеп и глух.

* * *

Время. Ничто не способно его остановить, равно как и понять. Оно идет своим чередом и расставляет все по одному ему ведомым местам. Кто-то наивно полагает, что оно лечит, кто-то считает, что оно приводит все в соответствие и следит за равновесием во вселенной. На одно злое дело непременно свершится одно доброе. На одну смерть придется новое рождение…

В ту ночь, не предвещавшую беды, наверное, кто-то родился. Однако для других людей это стало слабым утешением.

Вспышка света, и удивление на лице Сириуса Блэка. Потому что вряд ли кому-то до него удавалось осознать собственную смерть, да и после него удастся вряд ли. В юности Сириус всегда считал себя в чем-то уникальным, особенным. Однако последний миг у Занавеса Арки показал, что он всего лишь человек, такой же, как и сотни других, ушедших в ту даль до него.

Напрасно пятнадцатилетний Гарри, срывая голос, звал своего крестного так отчаянно, что Ремусу Люпину еле удалось остановить его от шага за Занавес. Природа вещей. Отчаяние Гарри не позволило самому Ремусу совершить ту же глупость, начисто позабыв о здравом смысле. А рядом шел бой. И кто-то даже не заметил произошедшего.

Так странно. В юности нам кажется, что без нас непременно осыплются звезды или мир покроет тьма. Ну, хотя бы на миг. Наверное, так и бывает для близких людей. Ведь зажмурившийся в цепкой хватке Ремуса Гарри тоже не видел света. Как не видел его и Люпин, потому что в голове внезапно зашумело, а сердце на миг перестало биться. Но конец света не наступил. Ни в момент, когда члены Ордена Феникса продолжали бой, пытаясь не упустить оставшихся Пожирателей, ни по прибытии работников Министерства, ни потом — в Хогвартсе.

Жизнь не закончилась. Она лишь замерла в замерзших сердцах отдельно взятых людей.

Осунувшийся мужчина со стаканом виски ссутулился на кухне дома № 12 по улице Гриммо, стараясь внимать каждому слову Молли Уизли, потому что не было сил слышать, как Финеас Найджелус возникает то на одной, то на другой картине, надрывно выкрикивая имя праправнука — последнего из Блэков. Даже истеричный портрет матери Сириуса хранит молчание. И в тишине опустевшего дома лишь приглушенный заплаканный голос Молли и то удаляющееся, то приближающееся «Сириус Блэк!».

Пятнадцатилетний юноша в ярости крушит мебель в кабинете директора Хогвартса, выкрикивая обвинения, словно это может что-то изменить. Но он совсем мальчик. Он не способен просто замереть на время и очнуться, когда боль утихнет и придет осознание того, что жизнь продолжается. Ему всего пятнадцать, и пока он считает, что без кого-то мир рухнет.

Седоволосый директор Хогвартса пытается быть спокойным, не провоцировать, объяснить, но старческое сердце, повидавшее на своем веку слишком много, стучит неровно. И это не просто возраст или усталость. Это — чувство вины. Говорят, от него умирают. Но этот человек не может позволить себе подобной роскоши, пока жив враг. И едва за мальчиком захлопывается дверь, он в оцепенении подходит к окну и замирает, вглядываясь в восходящее солнце, пока голубые глаза за очками-половинками не начинают слезиться. Но это от света. Конечно же, от света. Он разучился плакать. Морщинистая рука быстро смахивает влажную дорожку. Оказывается, слезы бегут уже давно.

Дамблдор вздыхает, вспоминая об обещании министру Магии. Он должен отправиться к Фаджу и все объяснить. Быстрый взгляд на опустевший портрет Финеаса. Сириус Блэк… Как же их мало, тех, кто скорбит о нем.

Внезапно в камине раздается характерный треск вызова.

Альбус Дамблдор расправляет плечи и оборачивается к посетителю.

У него еще много дел. Он не может долго предаваться горю.

В свете камина вырисовываются голова и плечи женщины. Сколько лет Альбус Дамблдор видел ее только на колдографиях в газетах? И вот сейчас она здесь. Зачем?

— Профессор Дамблдор. Прошу прощения за вторжение, — голос женщины был еле слышен, и она старательно подбирала слова. Немногие в ее положении рискнули бы появиться здесь — в стане других сил. Тем более, все, знавшие правду, считали ее виновницей произошедшей трагедии. Кто, как не она, по словам домового эльфа Блэков Кикимера, передавала сведения о Гарри Волдеморту?

— Да, миссис Малфой?

— Я не отниму у вас много времени…

— Извольте.

Все эти никому не нужные предисловия дали понять, что она просто тянет время.

— Я могу чем-то вам помочь?

— Да. Я… хотела узнать… Это правда?

Альбус Дамблдор смотрел сверху вниз на напряженно склоненную голову. Искажение от камина не позволяло разглядеть глаз, но ее голос выдавал волнение. И что-то заставило волшебника помедлить с ответом… «Девочка, девочка, а ведь все могло сложиться иначе…»

— Боюсь, что да, миссис Малфой. Ваш муж в числе прочих волшебников, подозреваемых в причастности к Пожирателям Смерти, арестован. Со своей стороны хочу заверить, что сделаю все возможное, чтобы это не отразилось на Драко и его пребывании в школе.

Усталый голос, повторяющий заученные слова, был заглушен непонятным звуком. Женщина на миг прижала ладонь ко рту, но тут же взяла себя в руки.

— Я знаю, я… хотела узнать о… Сириусе Блэке.

Имя отразилось звонким эхом от свода камина. Альбус Дамблдор не выразил удивления, лишь во взгляде что-то изменилось.

— Это правда? То, о чем сообщили.

Тень эмоций — совсем не тех, которые можно было ожидать от хладнокровной предательницы.

— Может быть, вы войдете?

Почему-то не хотелось передавать этой девочке такую весть через камин. Да, в одну секунду она перестала быть миссис Малфой. Сноп искр, и из камина вышла девочка, некогда учившаяся в этой школе. Неловко отряхнула мантию, сжала кулачки — все это, стараясь не смотреть в глаза волшебника напротив. Она ждала ответа, но слишком боялась его получить. Вот и осматривала кабинет, в котором до этого ни разу не была. Взгляд скользил от полки к полке, но Альбус мог поклясться, что она не видит ни один из выставленных на них предметов.

Неужели такое возможно? Директор Хогвартса в очередной раз поразился природе человеческой души. Женщина, чье положение пошатнулось в эту ночь в связи с арестом мужа и неофициальным объявлением войны, даже не думает об этом. Калейдоскоп эмоций одновременно ярких и темных отражается в ней. Не нужно уметь читать мысли, чтобы понять. Горечь, боль, призраки прошлого и безумная надежда, которой сейчас суждено разбиться.

Кикимер поведал, что перед Рождеством навестил Нарциссу Малфой, рассказав о том, что Сириус Блэк единственный человек, за кем Гарри последует хоть в преисподнюю. Об этом узнал Волдеморт. Логическая цепочка идеальна. Нарцисса Малфой получала информацию от Кикимера и передавала Лорду или Люциусу, что в данном случае почти одно и то же. Все предельно ясно. За исключением одного — в ее душе сейчас не было стремления скрыть свою роль, не было раскаяния, да и само ее появление не вписывалось в общую картину. Что-то было не так. Значит, он поторопился с выводами? Зря поведал Гарри эту часть истории? Женщина, нервно вертящая на пальце фамильный перстень Малфоев, была охвачена ужасом и сожалением. Но не от содеянного, а, наоборот, от несбывшегося и теперь безвозвратно утерянного.