Цветные миры

И вот настал кульминационный момент конгресса, когда в зале транслировались выступления из Праги. Двести тринадцать делегатов из тринадцати стран, которым напуганное французское правительство запретило въезд в Париж, заседали там одновременно с Парижским конгрессом, демонстрируя единодушное стремлен не человечества к миру. По всему партеру и на балконах зала Плейель гремел голос главы китайской делегации:

— Мы идем вперед! Мы будем неустанно продолжать наше поступательное движение к миру! Борьба за мир охватит весь земной шар!

Русские были в центре всеобщего внимания. Это была представительная делегация: увенчанный белым клобуком митрополит; мать двух героев войны, напоминавшая своим видом мадонну; учтивый писатель Фадеев и пылкий Эренбург. В общих чертах Джин было известно, почему Соединенные Штаты не любят Россию и опасаются ее; и теперь ей было интересно узнать, почему такое множество других стран, вновь образованных государств и малых народов Африки и Азии связывают свои надежды на светлое будущее с коммунизмом.

Величественное, внушающее благоговейный трепет зрелище массового митинга на стадионе Буффало явилось ответом на некоторые ее вопросы. Здесь собралось одновременно двести тысяч человек, а после полудня побывало еще по меньшей мере пятьсот тысяч. Это не было показным спектаклем. Джин не сомневалась, что французские наполеоны и германские вильгельмы часто устраивали более грандиозные и блестящие парады. Но она не была уверена в том, что неорганизованные народные массы изливали когда-нибудь свою душу в таком мощном, волнующе смелом призыве к прогрессу человечества. Этот призыв к миру звучал в ее ушах много дней и месяцев.

Джин совершила затем поездку на юг Франции, но вынуждена была спешить, так как не располагала свободным временем. Ей посчастливилось снова встретиться с Ильей Эренбургом. Тот радостно приветствовал ее и, по-отечески ласково улыбаясь, спросил:

— А не хотите ли вы перед возвращением домой взглянуть на Советский Союз?

Секунду-другую поколебавшись, Джин ответила:

— Конечно, хочу. С большим удовольствием!

И вот однажды утром в самый разгар лета она увидела один из величайших городов современного мира с его дивными бульварами, огромными общественными зданиями и отведенным на окраине участком для строительства нового, высотного здания университета. То тут, то там в переулках встречались обветшалые старинные дома, но всюду вокруг вырастали новые, отличные постройки. Здесь были парки и красивейшее в мире метро, магазины и универмаги, фабрики и жилища рабочих, и — что казалось Джин особенно непривычным — в центре внимания людей находились по развлечения праздных богачей, а жизнь и труд рабочих и интеллигенции. Наконец, в Большом театре она увидела шедевр театрального и хореографического искусства — «Лебединое озеро», блестящий балет Чайковского. В Мейкон Джин возвратилась окрыленная новыми надеждами и мечтами.

Между тем в сентябре, незадолго до возвращения Джин из ее путешествия, произошла удивительная история с концертом Поля Робсона в Пикскилле. Первоначально этот концерт намечался на конец августа. Ревелс Мансарт написал из Нью-Йорка отцу, рассказав о том, как банда хулиганов сорвала концерт, на который он ездил вместе с женой. «Было множество представителей прессы, явившихся посмотреть, как будут линчевать Поля Робсона; нью-йоркские газеты прислали своих опытнейших корреспондентов и фоторепортеров, но нигде не было видно ни одного полицейского или солдата», — писал отцу Ревелс.

Мансарту все это казалось необъяснимым, пока он не понял, что эта гнусная вылазка реакции была ответом Робсону на его недавнее выступление в Париже и что она явилась также выражением давно назревавшего недовольства расистов вторжением негров и евреев в дачный район Уэстчестера. Было объявлено, что сорванный бандитами концерт Робсона состоится в начале сентября под охраной полиции.

Известие о том, что произошло в Пикскилле в сентябре, еще больше встревожило ректора Мансарта. Судья Мансарт, предупрежденный полицией, вернулся с полпути на концерт, который все же был дан под защитой друзей Робсона, вооруженных битами для бейсбола и образовавших живую цепь, чтобы охранять огромную территорию парка, где происходил концерт. Одни из знакомых ректора Мансарта сообщил ему, что в Пикскилле имела место организованная попытка со стороны злобствующей толпы расистов и антисемитов, при поддержке полиции, линчевать Поля Робсона и искалечить возможно большее число слушателей. Знакомый Мансарта писал:

«Это был настоящий ад. Как только машины выезжали с места стоянки, разъярившиеся полисмены набрасывались на них с длинными дубинками, в каком-то бешеном исступлении ломая автомобильные крылья и кроша ветровые стекла. Сквозь закрытые окна до нас доносились потоки яростных проклятий, нецензурная брань полицейских, выкрики: «Еврей! Жид! Черномазый! Ниггер!» Эти «блюстители закона» своим разнузданным поведением демонстрировали всю грязь и мерзость расовой ненависти, обуявшей подонков Америки. У ворот парка сгрудилось около тридцати полисменов; они дубасили машины так, словно те были живыми объектами их злобы».

Часть машин полиция направила в объезд, по лесным дорогам, где толпы хулиганов избивали и калечили сотни людей, пытавшихся добраться домой.

В тот самый момент, когда Мансарт читал в газете об этой истории, ему доложили о приходе Джона Болдуина, одного из членов совета попечителей. Болдуин уже около года не появлялся в колледже и не участвовал в заседаниях совета. Сейчас он плохо себя чувствовал и находился в еще более скверном настроении. В резко повышенном тоне он заговорил о дошедших до него слухах, будто проректор колледжа Джин Дю Биньон отправилась на «коммунистический съезд сторонников мира в Париже», а сам ректор участвовал в «коммунистическом сборище» в «Уолдорф-Астории» в Нью-Йорке.

Мансарт сказал, что сведения об участии его и Джин в этих собраниях верны; но, насколько ему известно, ни одно из них не было «коммунистическим» и оба вполне стоили того, чтобы в них участвовать.

— Вы должны понять, Мансарт, что дела в нашей стране подходят к решающему моменту! — бушевал Болдуин. — Мы намерены преградить дорогу коммунизму и вернуть нашу страну на нормальный путь развития.

— Но не кажется ли вам, что то, что у нас принято называть «нормальным», в действительности ненормально? — перебил его Мансарт. — Разве Новый курс вел нас неправильным путем?

— Да, неправильным. Правительство слишком часто совало свой нос в дела предпринимателей.

— Которые, — добавил Мансарт, — еще до объявления Нового курса были расстроены ненасытным аппетитом самих же хозяев. Мистер Болдуин, — продолжал он, — я американец в той мере, в какой это позволяют мне законы и сложившиеся обычаи. Я желаю Америке только всяческих благ. Я хочу, чтобы Америка была лучше всех. Но кое-что в Америке мне не нравится, и я не согласен с тем, что делают некоторые американцы. Я прямо говорю об этом. Взять, например, дело Бена Дэвиса. Я знаю Бена. Был знаком и с его отцом. Когда я учился в Атлантском университете, маленький Бен еще ходил в школу. Это был славный мальчуган. А когда вырос, стал порядочным человеком. Об этом мне заявляли и негры и белые. Он был одним из самых образцовых муниципальных советников в Нью-Йорке. Каковы у него убеждения и какие он строил планы, я не знаю и знать не хочу. Бену даже не могли предъявить обвинения в том, что он совершил что-то противозаконное. Он имел право верить в коммунизм. А карать человека не за то, что он совершил, и даже не за то, во что он верит, а за то, к чему могли бы привести его убеждения, несправедливо. Это преступление!

— Мансарт, вы позволяете себе слишком много!

— Нет. Это Верховный суд хватил через край.

Болдуин нахмурился.

— Мансарт, мы рассчитывали на негров Юга как на консервативную силу в нашей стране и намерены добиться, чтобы они оставались ею и впредь. В противном случае нм не поздоровится. Я особенно полагался на вас — вы проделали хорошую работу. Не портите со сейчас. С вашей стороны было ошибкой участвовать в этом сборище фанатиков в Нью-Йорке.

— Но там не было фанатиков, мистер Болдуин. Там присутствовали некоторые из наших виднейших деятелей, а иностранцы… Вот, например, из России там были известный композитор, два писателя и ряд ученых.