Цветные миры

Юрист не знал, что ответить; слова мисс Дю Биньон убеждали его в том, что она по-прежнему не хочет считаться с фактами, и он просто добавил:

— Уверяю вас, сегодня даже изучать коммунизм опасно!

Ревелс Мансарт был немногословен. Он с серьезным видом выслушал благодарность Джин и категорически отказался от гонорара, на прощание загадочно заметив:

— Это, мой дорогой друг, только начало, а не конец.

Приподнятое настроение Джин было омрачено последними словами Ревелса, и в Мейкон она вернулась с чувством какой-то смутной тревоги. Опасения ее подтвердились: на ее столе уже лежало извещение совета попечителей. По мнению совета, один тот факт, что ее заподозрили в измене, сам по себе свидетельствует о нежелательности ее дальнейшего пребывания в государственном колледже, поэтому она немедленно освобождается от занимаемой должности. О пенсии за тридцатилетнюю службу в извещении даже не упоминалось.

Впервые Мансарт не смог отстоять в совете попечителей свою точку зрения. Уже в самом начале заседания он понял, что у него нет на это никаких шансов. Очевидно, члены совета, как белые, так и цветные, заранее все обсудили между собой и пришли в единому выводу. Они внимательно выслушали ректора, хотя, выступая в защиту Джин, он так волновался, что не мог говорить с обычным хладнокровием и убедительностью. Когда он закончил свое выступление, ему никто не возразил. Совет просто принял резолюцию об увольнении Джин.

Всего обиднее для Джин было то, что пришлось прекратить работу по ее программе социологических исследований об американских неграх. Те колледжи, которые участвовали в работе, сочли необходимым — по разным причинам — сразу же отказаться от нее. Большинство из них не имело, по существу, ясного представления о том, какую роль эти исследования могли бы сыграть и в повышении уровня жизни американских негров, и в развитии социологической пауки.

Вскоре после заседания совета попечителей Мансарт пригласил Джин к себе в кабинет и сказал:

— Джин, мне нет нужды говорить вам о том, что я прекрасно понимаю, как вопиюще несправедливо с вами поступили. Но есть нечто другое, о чем, я надеюсь, вы позволите мне сказать. С того момента, когда вы впервые вошли в мой кабинет, и до нынешнего дня, на протяжении всех тридцати долгих лет нашей совместной борьбы, вы находились в центре моей жизни и деятельности. Если бы я был несколько помоложе и не будь между нами такого разительного контраста в цвете кожи, я бы уже давно — после того, как умерла Сюзан, — просил вас стать моей женой. Но мне казалось, что заговорить об этом значило бы в какой-то мере злоупотребить своим положением руководителя и наставника и это могло оттолкнуть вас от меня. А одна только мысль о какой-либо неприязни и тем более отвращении с вашей стороны для меня хуже смерти. Но сейчас обстановка изменилась, В самом расцвете вашей благородной деятельности вы неожиданно поставлены в такие условия, что лишены даже возможности заработать себе на жизнь. И мне хотелось бы знать, не позволите ли вы мне при сложившихся обстоятельствах хотя бы называться вашим мужем, чтобы я по-прежнему мог пользоваться вашими добрыми советами и имел право заботиться о вас?

Джин поднялась, положила руки на плечи Мансарта и, поцеловав его в лоб, сказала:

— Я глубоко тронута вашими словами, Мануэл. Если я и откажу вам, то не в силу нелепых соображений о возрасте, которые никак не могут влиять на мою любовь и привязанность к вам, и, конечно, не в силу того позорного факта, что в Америке разница в цвете кожи может пока что иметь для кого-то значение, а по той простой причине, что сейчас ваша женитьба на мне означала бы для вас потерю вашей должности. Вам и без того будет трудно сохранить свое положение, не вступая в сделку с совестью. А ваш брак со мной сейчас был бы истолкован как открытый вызов совету попечителей. Нет, этого я не могу допустить. Да к тому же и той причины для брака, которую вы считаете главной, не существует. Помните, я уже рассказывала вам о том, как работала летом в Атланте, в профсоюзе текстильщиков. Я не открывала там своего настоящего вмени. Теперь мне предложили должность секретаря профсоюзной организации нашего штата. Следовательно, я не останусь безработной. Если вопрос о моей расе не выплывет наружу и я не потеряю из-за этого места, то сумею прожить. Поэтому я намерена поехать в Атланту и раствориться там в среде белых людей; шаг за шагом я буду убеждать текстильщиков в необходимости принимать негров в свой профсоюз и таким образом начну проводить на Юге то объединение рабочих, которое в конечном счете должно разрешить экономические проблемы страны. Я буду поддерживать с вами связь, буду любить вас по-прежнему, как любила все эти долгие годы, и, может быть, наконец, когда вы уйдете в отставку, мы найдем место и время, чтобы жить вместе, как муж и жена.

На лице Мансарта отразились сомнения и тревога.

— Но если они узнают, что вы цветная?

— Я сообщила об этом председателю союза и некоторым членам профсоюзного комитета.

Говорить больше было не о чем. Джин уехала в Атланту. Там она занялась новым делом — таким делом, которое любой человек на Юге назвал бы нереальным.

Но было ли оно действительно нереальным? Начиная с 1935 года, когда был создан Конгресс производственных профсоюзов, и до 1941 года, когда учредили Комиссию по справедливому найму, негры заметно продвинулись по пути к объединению американского рабочего движения. Правда, некоторые профсоюзы, как, например, союз текстильщиков, до сих пор не допускали негров в свои ряды, но долго ли они смогут занимать такую позицию? Низкие заработки рабочих Юга, непосредственно связанные с тем, что негритянским рабочим был закрыт доступ в целый ряд южных профсоюзов, отрицательно влияли на завоеванную с таким трудом более высокую заработную плату рабочих в Новой Англии. Выход мог быть только один — допустить негров в профсоюзы. Все зависело от того, долго ли еще намерены белые рабочие терять в своей заработной плате во имя расовых предрассудков.

После отъезда Джин ректор Мансарт поставил перед собой задачу помириться с советом попечителей и направить его деятельность в другое русло. Эта задача, представлявшаяся ему вполне осуществимой, оказалась на деле бесплодной затеей. Беседуя с рядом членов совета, он очень скоро убедился, что суть дела заключается не столько в их желании отделаться от него лично, сколько в том, что на примете у них имеется человек, который мог бы лучше проводить в колледже желательную для них линию. Это был молодой ректор государственного колледжа для негров на севере Луизианы, существовавшего на весьма скромные средства из бюджета штата и федерального правительства.

Ректор Лаймз не досаждал властям постоянными просьбами и не спорил относительно размера выделяемых ему сумм. Напротив, он выражал признательность за все подачки и делал с их помощью все, что было в его силах. Деятельность Лаймза сводилась к попыткам ублажить местных жителей, обеспечить их домашними слугами и рабочей силой в сельском хозяйстве; он считал своим долгом убеждать цветных оставаться на фермах, не предъявлять требований о повышении заработной платы и добиваться продуктивности земледелия различными хорошо испытанными способами.

Таков был человек, который так пришелся по душе Джону Болдуину и белым членам совета. Располагая более крупными средствами и большей властью, этот человек сумел бы стать влиятельной фигурой среди цветных. Он мог бы сдерживать недовольство негров и способствовать прекращению всякой организованной агитации. Его усилия следовало бы подкрепить кое-какими уступками неграм в вопросе о праве голоса. В отдельных случаях можно было бы даже допустить негров к участию в «белых предварительных выборах». Голосуя за правящую демократическую партию, они только укрепляли бы на Юге консерватизм и реакцию. Таким образом, частичное предоставление неграм права голоса определенно сыграло бы на руку местным предпринимателям и «большому бизнесу» в целом.

Негритянские школы получали бы больше средств, а со временем, вероятно, можно было бы даже отказаться от расовой сегрегации в школах. Это экономило бы деньги, давало бы промышленникам больше голосов и подрезало бы крылышки белым профсоюзам.

Все это вслух не говорилось и обсуждалось только на закрытых совещаниях влиятельных лиц. Они пришли к выводу, что учтивый и приятный в обхождении мистер Лаймз, пользующийся авторитетом среди цветных, умеющий поговорить с ними по душам и убедить их, был способен благодаря своей молодости и энергии сделать гораздо больше, чем можно было ожидать от постаревшего Мансарта, который привык все делать по-своему. К тому же если Мансарт и не придерживался новых, опасных идей, то, несомненно, к ним прислушивался.

Было решено, что для устранения Мансарта незачем прибегать к надуманным обвинениям, ссориться с ним или принуждать его к уходу. Разве не будет вполне логичным установить в южных колледжах, особенно в тех из них, которые получают дотацию из федерального бюджета, предельный возраст для лиц, занимающих пост ректора? Скоро Мансарту исполнится семьдесят пять лет. Поэтому достаточно принять решение о том, что все ректоры государственных колледжей в семьдесят пять лет должны выходить в отставку. Таким путем можно легко освободиться от Мануэла Мансарта, даже отметить его заслуги и назначить ему пенсию, приличествующую цветному. Уход его прошел бы вполне гладко и не вызвал бы нареканий.