Цветные открытки

Фирфаров хотел было поставить обнаглевшую дворничиху на место, но что толку связываться с полуграмотной бабой!

Мокрый холодный ветер дунул из подворотни, и он вдруг вспомнил, что завтра-то уже осень, первое сентября. Фирфаров постоял еще немного у ворот, поежился и пошел домой.

Повести

Полина

1

Ночью у гибрида родилось восемь крысят. Они пищали в картонке из-под итальянских сапог, а Полина ежилась от омерзения, натянув на голову одеяло. Но шебуршание и писк проникали и туда. Крысу вчера принес Евгений, сказал, что купил на «зверином рынке», потому что она представляет двойной интерес: во-первых, как всякое живое существо, во-вторых, как гибрид серой, то есть дикой, и белой, то есть ручной. Евгений последние два месяца работал шофером ветеринарной «скорой помощи», отсюда, видимо, и любовь к этой нечисти. Животновод! Полина испытывала одинаковое отвращение как к диким, так и к ручным крысам и прочим мышам, у нее стыло под ложечкой, даже если она видела их по телевизору, так что Евгению без задержки было предложено катиться с гибридом подальше, с ускорением и по прямой. Куда? Не ее вопрос. Например, к себе домой, к мамочке, пусть та воспитывает крыс с ним на пару. А можно и поближе — во двор к помойному баку.

— Ладно, ладно, меньше эмоций! — Евгений вошел и разделся, и сидел весь вечер. Сперва ужинали, потом он читал новые стихи — «ночью сочинилось, специально для тебя перепечатал, спешил, хотел тебе — первой, а ты!.. Да посмотри ты на мышь, не бойся, симпатичный же, ей-богу, зверек!»

Гибрид сидел в коробке, куда Евгений накрошил ему булки и поставил воду в розетке из-под варенья. Розетка была от сервиза, но Полина тотчас поклялась завтра же выкинуть ее в мусоропровод. Однако ни есть, ни пить гибрид не пожелал, улегся на бок и, похоже, собрался сдохнуть.

— Пусть уж он тут — до завтра, — самым своим ласковым тоном сказал Евгений, — а то видишь, ему, бедолаге, плохо…

— Мне еще хуже! — отрезала Полина, нарочно севшая к коробке спиной. Эту фразу Евгений счел согласием, простился, как всегда церемонно поцеловав Полинину руку, надел куртку, обмотал горло шарфом и ушел.

А ночью они родились.

Опасливо, точно гадята могли заползти к ней на постель, Полина выпростала из-под одеяла руку и включила торшер. Зажегся свет — так и есть, половина третьего, ночь погублена, черта с два заснешь теперь в этом крысятнике! Встать и выставить на лестницу вместе с коробкой. Но Евгений же с ума сойдет. К людям, между прочим, у него такой любви не наблюдается… Ну почему, — скажите, кто знает, — он, видишь ли, обожает крыс, а жить они должны здесь?!

«Я — поэт, а поэты все эгоцентрики…» Сам, небось, дома, у мамочки, десятый сон смотрит… Нет! Сейчас же весь роддом — на площадку!

Полина решительно встала и подошла к коробке. Там шевелились эти бело-голые, каждый чуть больше фасолины. Крыса-мать лежала на боку, выставив покрытое редкой шерстью розовое брюхо, на котором вздулись соски.

Полина вернулась в постель и погасила свет. Полежала. Зажгла опять и взяла со стула листок со стихами.

…Нет, все-таки много мути, хотя есть хорошие куски. Что, например, означает: «И прохладную птицу на лоб положить»? Мертвую, что ли? Женька сказал, что имел в виду, разумеется, руку. «Разумеется»… А все стихотворение, мол, навеяно известной картиной Чюрлениса.

…«Поэт такого уровня, как Евгений Барвенко, в миру имеет право вести себя, как свинья. Запомни. А окружающие должны терпеть и благодарить бога за честь существовать с ним рядом» — так поучал Полину, и не один раз, Петя Кожин, приятель Евгения и его главный поклонник, единственный из Женькиных друзей, кто бывал в Полинином доме.

Сейчас она перечитала стихи в третий раз, стихи красивые, но почему все-таки нельзя было то же самое выразить как-то… ну, попроще, чтобы каждому понятно? Тогда бы наверняка напечатали, а так что? Сколько лет он все пишет и пишет — и ни разу нигде не опубликовали, ни одной строчки. Обидно же, хотя вообще-то редакторов можно понять: как такое напечатать? — ведь с работы снимут, читатели разозлятся, скажут, что делают из них дураков. Другое дело, было бы у Евгения имя, с именем и не то еще можно. Советовала ему: пиши без фокусов, попросту, напечатают раз, другой, привыкнут, а тогда уж и позволяй себе что угодно. Обозлился и выругал беспринципной бабой. Больше советов Полина ему не давала — пускай живет, как хочет, взрослый мужик, своя голова на плечах… А про дохлую птицу все же лучше убрать!

Полина выключила лампу. За окном еще не думало светать — декабрь и такая погода, — снег валит и валит вторые сутки, а ветер южный, все сразу тает и мокнет, потому и дышать тяжело. Черт с ними, с крысятами. Женька завтра унесет… хотя завтра, завтра-то суббота, а по субботам он завел моду оставаться у Полины, и, значит, опять бессонная ночь. Вот, тёткина жизнь, ей-богу!

Конечно, теперь намного легче, не то что первое время, два года назад. Теперь Полина, если чувствовала, что ни за что не уснет с ним рядом, ставила себе на кухне раскладушку. А вот ту, первую их ночь она хорошо запомнила, не забудет, наверно, до смерти. Все было вроде обговорено и ясно (месяц до того выясняли отношения) — и про невроз, и про хемингуэевскую «Фиесту», которую Евгений нарочно дал ей прочесть, и про то, что духовная близость главнее и выше. Евгений в тот вечёр много выпил, рассказывал, плакал. И она сама предложила ему остаться.

Полина только переехала тогда в эту квартиру, днем привезли мебель, и они с Женькой, скинув обувь, на цыпочках затащили в комнату шкаф, письменный стол и диван — на полу еще не просох лак. Остальные вещи горой были свалены на кухне, и там они вдвоем отпраздновали новоселье. Дом накануне приняла комиссия, из кранов, как водится, не шла вода, газ обещали подключить через неделю, электричество — тоже, но оно-то как раз не требовалось: стоял конец июня, белые ночи.

Кажется, во всем одиннадцатиэтажном доме было их в ту ночь всего двое. Да что — в доме! Во всем микрорайоне. Напротив Полининых окон стоял еще недостроенный корпус, а сразу за ним начинался лес.

Евгений говорил, читал стихи, много стихов, смысла которых Полина почти не улавливала, но ей до слез было грустно от них, а еще — от голоса какой-то ночной одинокой птицы, тревожно кричавшей в лесу.

— Это где-нибудь напечатано? — спросила она Евгения.

— Нет. И между прочим, надо еще уметь так писать, чтобы им не нравилось, — загадочно ответил он и надулся. Полина больше ни о чем не стала спрашивать, чего бередить, и так у парня все как не у людей: и со здоровьем и со стихотворениями этими. Красивый мужик, видный, и не подумаешь, что — такое… А эта Лидия, про которую он рассказывал, первая его любовь, — просто сволочь. И вообще бабы стервы, им первое дело — постель, а нет, так и катись на четыре стороны…

Она очень просила Евгения, чтобы не уходил, — страшно одной в пустом доме, да и ему добираться — не ближний свет, а транспорт уже не ходит. И, главное, пусть он ни о чем таком не думает, они же друзья, ей с ним просто так хорошо и больше ничего не надо. Он промолчал, будто не слышал, потом кивнул. И видно было: обрадовался.

Простыни были где-то далеко, в чемодане, и Полина застелила диван белой крахмальной скатертью. Евгений как лег, сразу заснул, а может, и притворялся, кто его знает, а вот Полине в ту ночь пришлось плохо. Все сказалось: и годы бабьего одиночества, и, будь она проклята, выпивка, и то, что он, гад, такой красивый, умный и культурный. И белая душная ночь за окном. А еще — дурацкие надежды, самомнение: дескать, мало ли что с другими, а вот со мной… Евгений лежал на спине с закрытыми глазами и ровно дышал, а она, стараясь его не потревожить, встала с дивана и пошла на кухню. Лак прилипал к босым ступням. Зверски хотелось пить, а в кране — ни капли!

Птица в лесу все кричала и кричала потерянным голосом, а потом вдруг запели соловьи, и белесое небо прямо на глазах начало голубеть. Полина сидела, прижав к щеке холодную бутылку из-под рислинга, и старалась не реветь в голос.

«Не было мужика, и это не мужик» — так Майя говорит, лучшая Полинина подруга. Все точно и правильно, но как ответишь на Майкин сто раз уже заданный вопрос: «Зачем он тебе?» Пробовала объяснять — друг, близкий человек, привязан, талантливый, жалко… А она: «Какая там дружба, вы — совершенно разные люди, он на тебя смотрит сверху вниз, не уважает, относится потребительски». Сама Женьку ни разу не видела, а уже все знает. «И никакой он не талант, ты мне поверь, в поэзии, слава богу, разбираюсь. Обыкновенный графоман. Ты мне давала стихи, — так это же набор слов! Декаданс! И Игорь так считает, я ему показывала. Пародия, говорит».

Иногда Полина думала: а может, Майя права, она всегда все знает, все читала, ходит на выставки, кандидат наук как-никак; и от этого ей еще больше становилось жалко Евгения — человек жизнь кладет на эти стихи. А Игорь? Что Игорь? Он для Майки высший авторитет, муж и должен быть, а для Полины — обыкновенный Игорешка Синяев, сто лет знакомы, учились на одном потоке. Конечно, никто не спорит, Игорь мужик толковый, пробивной, всю дорогу был общественником, потом пошел расти, так что теперь зам генерального директора, член того и сего. И дай ему бог, как говорится, здоровья, личного счастья и больших творческих успехов, только вот ума от должностей не прибавляется и души тоже, правда?