Цветок папоротника

Взгляд тот, полный ужаса, Ульяне ещё не одну ночь снился. Как в замедленной съёмке видит она широко распахнутые глаза и открывшийся рот, в который хлынула речная вода… А Ульяна обвивается вокруг белого тела, гладит его и трогает, и глаз не отводит… Потом отпустила, когда закончилось всё, когда взгляд остекленел, и стал безжизненным, как у куклы. А может, всё сразу и закончилось? Неважно теперь. Руки, как крылья, махнули, и тело на дно опустилось.

Вышла Ульяна из реки, нагая, волосами окутанная, видит, парень на берегу. Её заметил, рот открыл от страха, испугался. Может, русалка почудилась, а может, ещё что. Не стала Ульяна разбираться, подошла к оторопевшему парню и впилась холодными губами в губы… Долгий поцелуй, страстный, пока не опомнился он, оторвалась от губ, и как дикий зверь, рванула зубами за горло. Кровь потекла, но Ульяна только опьянела от её вкуса, рвала зубами человеческую плоть, будто это и не живое существо вовсе. Сама себе ужасалась, но и остановиться не могла. Оттолкнула парня от себя, полюбоваться на сделанное, он рану рукой зажал, крикнуть хочет, да только воздух ртом хватает. Тогда подняла она камень, и по голове его ударила… Раз, потом ещё, ещё… пока голова в кровавое месиво не превратилась, и парень замертво не упал. Тогда стащила его в воду, в камыши, и бросила там. Оделась спокойно, будто не случилось ничего и пошла в деревню. Спать легла, раскаяние не мучило. Даже дикий зверь за своё счастье борется, соперника уничтожить пытается, а чем она хуже?

Утром на берег пришла, когда тело Галины нашли, посмотрела равнодушно. Мысль шевельнулась: почему на дне не осталась? Но тут же и ответ нашёлся: волосами за корягу зацепилась. А Диму уже после свадьбы нашли, но и тут сердце не ёкнуло. Получилось так. Но только счастья желанного, за которое так боролась, не приобрела. Муж как чувствовал всё, сторонился её, чурался… Иной раз посмотрит так странно, будто вспомнить что-то пытается, или понять что-то. Мороз по коже у Ульяны от этого взгляда, но она молчит. Пить начал, будто виноват в чём. А в чём? В том, что на помощь не поспел к зазнобе своей, с которой в кустах кувыркался? Из-за этого расстроился? Или видел что, и испугался, сбежал от греха, вот и не может себе простить. Нечисть, может, почудилась, русалка, вот и бредить потом начал. Запутался в вине своей и страхе, как в паутине, всё глубже и глубже увязал.

А потом Марина эта, учётчица. Чтоб ей неладно было. Влезла в их жизнь, исподволь, как гадюка ядовитая. Даже не спросила, каково ей, жене её любовника? Пользовалась чужим мужем без зазрения совести, кто ж такое стерпит? Вот и получила по заслугам. Бутылочку с лекарством, что сердце останавливает, Ульяна загодя заготовила. Ещё когда в городе училась, подруга у неё фармацевтом работала, она и рассказала, что к чему. Названия в памяти остались, даже записывать не пришлось. Просто всё и доступно.

Когда к Марине пришла, заколебалась было, стоит ли делать то, что собралась? Но потом решила, пусть Бог их рассудит. Сначала хотела в вино зелье добавить, но потом чашку с чаем на столе заметила и туда вылила. Выльет чай – её счастье, Бог смилостивился, выпьет – туда и дорога. И хлопот меньше. Если кто и увидит бокалы из-под вина, так там и нет ничего. А чашку… мало ли кто у неё до Ульяны был? Но и тут повезло, никто про чашку и не вспомнил, да и вспоминать незачем было, муж пришёл, приревновал и избил до смерти. Кто ж тут разбирать будет, от чего она умерла? От побоев, ясное дело. Всё очевидно. Все наказаны, но легче не стало. Совсем жизнь под откос покатилась. Гриша, как узнал про смерть Марины, запил по-чёрному. На жену свою и смотреть не хочет, будто противна она ему. А тут Ульяна ещё и ребёночка потеряла… худо стало, совсем худо… Жизнь развалилась, как карточный домик. Муж рассудком помутился, клады начал искать. Чувствует Ульяна своё бессилие, руки опускаются. Зубы обломала об счастье своё, но съесть не могла. Твёрдым оказалось, как камень. Так и пришлось уйти несолоно хлебавши, с тяжёлым сердцем. Хотела передышку сделать, подумать, да новый удар потряс: Гриша сгорел… Нет, она не поджигала, хоть и показалось ей, что он шестым чувством каким-то догадался, что она виновата в гибели Галины. Перед смертью, хоть и пьяный был, а будто узнал её… Но разве она бы стала? Разве не за него боролась? Как бы она смогла? Случайно всё получилось. От того и страшно ей стало. Поняла вдруг, что есть высшая справедливость на свете, от которой никуда не спрячешься… Раскаяние нестерпимым стало, жжёт, как огнём, покоя не даёт. Кажется Ульяне, что земля горит под ней, так велика её скорбь. Такая тяжёлая ноша стала, что и поднять её она не в силах, а поди ж ты, нести надо… Но как жить с этим? Безысходность и безнадёжность… Вот и решила в монастырь уйти, подумать. Вдруг простит её Бог? Примет?

Ульяна закончила рассказ, замолчала. Старик тоже молчал, потрясённый до глубины души. «Вот истинная заблудшая душа, грешная! И сказать нечего… уж больно грех велик, огромен просто! – Старик вздохнул. – И раскаялась вроде? Господи! Помоги ей!» – а вслух сказал: – Ступай, дочь моя, с миром… Благослови тебя Бог! – Поднялся тяжело с места, перекрестил Ульяну, и пошёл, сгорбившись, в церквушку.

Ульяна посидела ещё немного, встала и тоже пошла восвояси. Сначала хотела на ночлег попроситься, да передумала. Увидала: и этот слуга Божий от неё шарахнулся, и ему она противна, как смердящее чудище. Но облегчение всё же получила, как рассказала всё. Будто переложила часть груза на другие плечи. Ему и Бог так велел поступать, так что же жалеть его? Знал, на что шёл, знал, что чужие кресты будут ему на плечи ложиться, пусть и малой своей частью, на то он и священник.

Ульяна ускорила шаг, надеясь к вечеру дойти до монастыря.

Следователь объявился в доме Ульяны неожиданно. Мать открыла ему дверь, пригласила войти. Села напротив, сложив руки на коленях. Следователь положил папку на стол, поднял глаза.

– А ваша дочь дома?

– Да нет её…

– Они с покойным Григорием, если я не ошибаюсь, супругами были?

– Не ошибаетесь. Были. – Люба шмыгнула носом.

– А когда она будет? Мне бы поговорить с ней. Так, пустая формальность, но сами понимаете, человек погиб…

– Понимаю. Но ушла она от нас. Совсем ушла.

– Вот как? – Следователь приподнял бровь. – И куда же?

– Сказала, в монастырь. Как Гриша сгорел, Улечка чуть с ума не сошла. Сама я не видела, но люди говорили, бродила по пожарищу, как чумная, Гришу звала… – Люба расплакалась. Следователь тактично подождал, пока она успокоится и продолжит. – Потом без чувств упала… Господи! Я приехала, а она собралась уже, не могу, говорит, жить больше здесь. И вообще не могу… в монастырь пойду. И ушла.

– А в какой?

– Не сказала. Весточку обещала прислать, но пока нет ничего. Не дошла, может?

– Что, такая любовь была?

– Была. Сильно она его любила. Только пил он много в последнее время, даже с работы уволили. Пил всё, да пил. Сигарету, может уронил?

– Может и так. Ладно, не буду вас больше беспокоить. Думаю, всё тут ясно. – Следователь взял папку со стола и пошёл к выходу. Люба проводила его до двери и вернулась в дом.

Следователь уехал в город. Дело он решил закрыть. Всё было понятно и просто. Он уже знал, что в тот день вечером выключили свет на улице, где жил Гриша, и тот мог запросто зажечь свечу. Версия сигареты тоже не исключалась. Следователь был очень занятым человеком, и искать в монастырях жену погибшего ему было попросту некогда. Да, в общем, и незачем. Пил, курил, все это подтвердили. Поэтому он с лёгким сердцем написал рапорт, и дело отправилось в архив, на пыльную полку.

Возле монастыря Ульяна оробела. Когда шла, не думала об этом, а сейчас все слова ушли куда-то. Постучала, долго ждала, пока откроют. Наконец суровая на вид монахиня проводила её к настоятельнице, выслушав просьбу Ульяны.

Настоятельница, мать Елизавета, женщина не старая, но и не молодая, приняла Ульяну ласково. Выслушала сбивчивый рассказ, посочувствовала.

– И что же ты, всерьёз решила от мирской жизни уйти?

– Всерьёз, матушка, всерьёз. Всё потеряла, для чего жить, не знаю.

Настоятельница молчала, обдумывая. Наконец произнесла.

– Сдаётся мне дочь моя, что причины истинные ты не раскрыла мне. Но вижу, желание твоё искренне. А потому приму тебя послушницей для начала. А потом видно будет. Поживёшь, поразмыслишь, и решение примешь. Захочешь – останешься, захочешь – уйдёшь, насильно мы никого не держим. Эй, Ксения! – Матушка открыла дверь и крикнула в открытый проём. Вошла тщедушная девушка лет пятнадцати. – Покажи Ульяне её комнату.

Ксения кивнула Ульяне, не поднимая глаз, и Ульяна пошла за ней, оставив на столе настоятельницы дары, что принесла монастырю.

С тех пор началась для Ульяны монастырская жизнь. Днём она работала, не покладая рук, вечером молилась. Дни текли однообразно и серо, но Ульяну это не тревожило. Ей казалось, что она обрела, наконец, покой, которого так долго искала. Трудилась она усердно, благо что из деревни, к сельскому труду привычна. С другими послушницами и с монахинями общалась мало, не хотела никого близко к себе подпускать. Настоятельница наблюдала за Ульяной исподволь, присматривалась. Девушка сначала вызвала у неё смутные опасения, но они постепенно рассеивались. Хорошая девушка, работящая, тихая. Матушка вздохнула. Молодая только, и красивая слишком. Сколько их таких из-за несчастной любви приходило к ней? И где они теперь, узнай поди… Как солнышко начинало пригревать, лёд на реке трогаться, так и принимался точить их червь сомнения, закрадывалась в душу тоска по миру. Потом, стыдливо пряча глаза, лепетали ей, что хотят навестить родителей, что соскучились по дому… Но она-то видела, видела, что с ними на самом деле творится, понимала их томление, и даже где-то разделяла его.