Дальний умысел
Шрифт:
– Стараемся, – скромно заметил Макморди.
– А он-то как? – спросил Хатчмейер.
– Да он как-то так, квелый, – сказал Макморди. – Авось перебьется.
– Перебьется как-нибудь, – сказал Хатчмейер. – Авторы – они вообще народ квелый.
Глава 10
Квелый Пипер к концу полета так и не разобрался – почему ему чуть не снесли голову, кто такие О'Пипер, Пипарфат, Пипман, Пиперовский и тому подобные; и все это в дополнение к проблемам, предстоящим ему как автору «Девства». Но в качестве подставного гения Пипер примерил уже столько ролей, что прошлые стали мешаться с теперешними, И сами собой следовали: потрясение, кровопролитие,
– Как ни крути, а мы его поддели не хуже, чем он нас, – сказала она, когда самолет пошел на посадку над Бангором. – Тебе расшатали нервы, и ты для турне не годишься.
– Совершенно согласен, – подтвердил Пипер.
Соня тут же обезнадежила его.
– Это ты брось, – сказала она. – У Хатчмейера договор дороже денег. Он и с операционного стола вытащит тебя на публику. Нет, мы к нему подъедем насчет компенсации. Тысяч так в двадцать пять.
– Я бы лучше домой поехал, – сказал Пипер.
– И поедешь, только я уж постараюсь, чтоб на полста косых богаче.
– Так ведь мистер Хатчмейер рассердится? – возразил Пипер.
– По-твоему, просто рассердится? Да он головой потолок пробьет!
Пипер представил, как мистер Хатчмейер пробивает головой потолок, и ему это ничуть не понравилось. Еще один ужас, как будто ужасов и без того не хватает. Когда самолет сел, Пипера просто трясло, и Соня еле-еле вытащила его на трап и с трапа в подъехавший автомобиль. Вскоре они мчались мимо нескончаемых сосен в гости к человеку, которого Френсик как-то по неосторожности наградил титулом «Аль Капоне печатного мира».
– Теперь все разговоры предоставь мне, – сказала Соня, – помни, что ты тихий, застенчивый автор. Скромность, скромность и скромность.
Автомобиль развернулся и въехал в ворота, украшенные надписью: «К Усадьбе Хатчмейера».
– Скромности маловато, – заметил Пипер, окинувши взглядом дом в окружении пятидесяти акров сада и парка, берез и сосен – роскошный памятник романтической неразберихи конца прошлого столетия, деревянное изделие архитекторов Пибоди и Стирнса. Шпили, мансарды, башенки с голубятнями, решетчатые верандочки в круглых оконцах, витые трубы и зубчатые балконы – словом, Усадьба самая внушительная. За въездными воротами автомобили уже стояли друг на друге. Огромные двери растворились, и дюжий краснолицый мужчина сбежал с крыльца.
– Соня, детка, – заорал он, прижимая ее к гавайской безрукавке, – а это небось мистер Пипер? – Он стиснул руку Пипера и окинул его бешеным взглядом.
– Великая честь, мистер Пипер, вы у нас предорогой гость! – галдел он, затаскивая предорогого гостя вверх по ступеням и вталкивая в дверь. Внутри дом был ничуть не менее примечателен, чем снаружи. Необъятный холл вмещал камин XII века, ренессансную лестницу, средневековые хоры и сатанинский портрет Хатчмейера в миллиардерской позе Дж. Моргана на знаменитой фотографии Э. Стейкена; пол устилала мозаика, во всех деталях изображавшая процесс изготовления бумаги. Пипер осторожно миновал падающие деревья, пробрался между распиленными бревнами, обошел котел кипящей целлюлозы и шагнул на ступеньки, с которых ему улыбалась божественно сложенная женщина.
– Бэби, – сказал Хатчмейер, – познакомься с мистером Пипером. – Мистер Пипер, моя супруга, Бэби.
– Дорогой мистер Пипер, – томно проворковала Бэби, коснувшись его руки и улыбаясь ничуть не более, чем разрешили хирурги. – Я просто сил нет как хотела
с вами повидаться. Лучше вашего романа я вообще в жизни ничего не читала, спасибо вам.Пипер глянул в яснолазурные контактные линзы мисс Пенобскот 1935 года и обомлел.
– Вы очень добры, – пролепетал он. Бэби подхватила его под руку и прошествовала с ним в гостиную.
– Он что, всегда в тюрбане? – спросил Хатчмейер у Сони.
– Не всегда, нет, только если его долбанет летающей тарелкой, – холодно объяснила Соня.
– Только если долбанет летающей тарелкой, – зашелся хохотом Хатчмейер. – Слыхала, Бэби? Мистер Пипер надевает тюрбан, если его долбанет летающей тарелкой. А, каково?
– С бритвами по краям, Хатч. С бритвами, это заметь! – сказала Соня.
– Ну, если с бритвами, тогда конечно, – потух Хатчмейер. – С бритвами – это другое дело.
В гостиной было около сотни людей: все с бокалами и все перекрикивали друг друга.
– Гости, – проревел Хатчмейер, перекрыв гомон, – привет вам всем от мистера Питера Пипера, главного английского романиста после Фредерика Форсайта!
Пипер кое-как улыбнулся и тряхнул головой с неподдельной скромностью. Он все-таки был не главный английский романист. Пока что не главный, и ему очень хотелось это сказать столпившимся поклонницам его таланта. Бэби знала, кого приглашать. На фоне их старческих прелестей ее собственные были как нельзя более привлекательны. Кругом были катаракты и лукавые бельма. Свисали груди, в отличие от бюстов; изобиловали вставные челюсти, пояса-корсеты, лечебные чулки; открытые части тела были исчерчены варикозными венами. И вокруг всякой дряблой шеи и пятнистого запястья сверкали камни, жемчужно-бриллиантовый доспех в золотой оправе, болтавшийся, бренчавший и отвлекавший глаз от проигранной битвы со временем.
– О мистер Пипер, я всего лишь хотела сказать – какое наслаждение…
– Не могу выразить, сколько для меня значило…
– Какая радость встретиться с настоящим…
– Сколько вы сделали, чтобы сблизить… – И Пипера и Бэби подхватила восторженная толпа.
– Ух, дают, – сказал Хатчмейер, – и это всего-то в Мэне. А что будет в столицах?
– И думать не хочу, – отозвалась Соня, беспокойно следя за тюрбаном Пипера, то и дело исчезавшим за высокими прическами.
– Да ну их всех в болото. Ишь накинулись. Ну, два-то миллиона мы, видать, шутя продадим. По машинному расчету после нью-йоркской встречи…
– Встречи? Это побоище ты называешь встречей? – мрачно осведомилась Соня. – Как только нас обоих не прикончили.
– Это было да, – сказал Хатчмейер. – Макморди я дам прибавку. С огоньком работает малый. Да, кстати, у меня к тебе предложение.
– Слышала я твои предложения, Хатч, и сказано тебе – нет.
– А у меня новое, – сказал он и увлек Соню к бару.
К тому времени, как Пипер подписал пятьдесят экземпляров «Девства» и невзначай выпил четыре мартини, все его опасения куда-то делись. Восторг, с которым его приветствовали, отзыва не требовал. Восторг обуревал его с двух сторон: тощие женщины поднапряглись, толстые нежно ворковали. Им было довольно и улыбки Пипера. Только одна женщина с намеком упомянула о романе, и то Бэби тут же вмешалась.
– С тобой, говоришь, попробовать, Хлоя? А зачем бы это пробовать мистеру Пиперу? У него каждая минута на счету.
– Не всякой, стало быть, киске встряска, – заметила Хлоя, отвратительно подмигнув Пиперу. – А судя по книге мистера Пипера, он у нас такой кошкодав!..
Но Бэби оттащила Пипера, прежде чем тот услышал, какой он кошкодав.
– Почему кошкодав? – спросил он.
– Тоже мне киска выискалась, – сказала Бэби, а Пипер простодушно недоумевал, почему в Америке так по-живодерски относятся к кошкам.