Дамоклов меч над звездным троном

— Кто тебе сказал, что я скучаю? — Кравченко отметил, что они моментально перешли с этой особой, похожей на красавицу-ведьму в джинсах, на «ты». — Да по роже твоей видно. Ты что, правда профессиональный телохранитель?

— Правда.

— Поэтому такой унылый? Что, достали тебя? Леха наш достал, успел?

— Да нет, нормальный клиент, бывали и хуже.

— А, он меня саму достал, — Варвара махнула рукой, гибко, как кошка, потянулась в кресле, поднялась. — Ну пойдем, Витька мне поручил позаботиться о тебе, разместить тут у нас. Я покажу твою каюту.

Она повела его на корму. Шла впереди. Кравченко ощущал аромат ее духов.

— Давно ты с ним живешь? — спросил он.

— С кем? — она обернулась. — Хамите, парниша.

— С владельцем заводов, газет, пароходов, — Кравченко постучал по перилам борта.

— Не твое дело, — Варвара втолкнула его в коридор. — Какой любопытный… Вот твоя каюта, — она открыла дверь. — Удобства, чистое белье. А ты, конечно, зубную щетку с собой не прихватил?

— Да ты мне спою сейчас одолжишь, — Кравченко смотрел на нее сверху вниз. Она была красивой, даже очень. Но отчего-то в душе его поднималось раздражение. Как-то досадно было за Долгушина, что он выбрал для себя именно эту, в общем-то, очень банальную и очень вульгарную красоту.

— Мало было здешних кретинов, еще одного наняли, — Варвара прищурила свои зеленые глаза. — Ты смотри, парниша… Ты вот все хамишь мне, а может, я большевичка-лимоновка, вот прикую тебя здесь, лакея буржуазии, к унитазу наручниками, а потом возьму и пущу весь этот хренов «Титаник» на дно.

— Сначала макияж поправь, — посоветовал Кравченко. — А потом уж давай, шуруй.

— Вот придурок дремучий, — Варвара шваркнула дверью каюты. — Витьке скажу — завтра же тебя здесь не будет.

Ушла, подхваченная гневом. Кравченко пожал плечами — а что я сделал? Ровным счетом достойно ответил на бабий булавочный укол. Или, может, они все тут такие нервные? У каждого свой пункт? Он осмотрел каюту. Попробовал койку — ничего, сносная, как на туристических теплоходах. И санузел вполне комфортабельный. И снова вышел на палубу — покурить перед сном.

Теплоход шел по каналу. Впереди горели огни первого шлюза. Железные створки его со скрежетом сомкнулись. Два матроса на нижней палубе орудовали толстыми канатами. Из рубки прозвучала команда.

— Это просто песня, как наш Аристарх проходит шлюзы.

Кравченко оглянулся: позади него стоял Долгушин.

— Вадим, разрешите прикурить. — Он прикурил от зажигалки Кравченко. — Филигранная швартовка. Особенно когда он влом пьяный.

— Не страшно плавать с пьяным капитаном? — спросил Кравченко.

— Что поделаешь? Да вы не волнуйтесь, он сейчас в завязке. Даже нотации насчет вреда алкоголизма в кают-компании некоторым читает. Услышите. А сам клятву дал — в рот не брать. Причина есть.

— Какая?

— Любовь-морковь, — Долгушин усмехнулся. — Ну все, выходим. Заметили, каким кромешным кажется мрак после прожекторов шлюза… Там всегда — свет, тьма. Сажа, белила. А ты плывешь где-то посередине…

— Почему вы нигде не выступаете, Виктор? — спросил Кравченко. — Неужели предложений нет? У вас? Не верю. Вон «Нашествие» летом было. Бутусов выступал, и с «Наутилусом», и так, сольно. Я по телику видел — даже пожалел, что я не там. Здорово. Половина народа-то съехалась, чтобы золотой состав снова услышать. А вас бы… Ваш «Крейсер» знаете как бы встречали? А вас не было. Как же это так? Почему?

— Вы совсем как наша Варя, — сказал Долгушин. — Я тронут вашими словами. Приятно, когда тебя еще помнят, особенно молодые. Но.., это все ушло. Совсем. Закончилось. Я подвел черту. Начинать все заново в сорок три года нереально.

— Вы говорите, как преподаватель вуза, — тронут, все ушло…

— Если б я сразу матом послал, было бы понятнее? — усмехнулся Долгушин.

— По крайней мере, кому-то показалось бы, что вы прежний.

— Прежний? — Долгушин облокотился на борт. — Иногда я думаю — на что я потратил двадцать лет своей жизни? Сейчас-то у меня совсем, совсем другие интересы.

— Бизнес? — спросил Кравченко. — Ну да, конечно, покупка теплохода, туристические прелести средней полосы. Бабки, наверное, неплохие это за сезон приносит, особенно если иностранцы зафрахтуют. Потом в Питере ресторан прикупите.

— Ресторан? Вы опять как наша Варя. Это ее слова: «Не хочешь выступать, покупай ресторан». — Долгушин выпрямился. — А что, это разве плохо, Вадим?

— Да мне все равно, — Кравченко пожал плечами. — Вот кореш мой и напарник Серега, фанат ваш в прошлом преданный, тот, наверное, загрустил бы, узнав о таких ваших намерениях.

— Да нет никаких намерений. Честно сказать, меня сейчас занимает совсем другое. Дочка вон у меня… Прямо не знаю, как быть.

Эту фразу Долгушина Кравченко не понял. Он остался один на палубе. Долгушин покинул его. От мокрого бетона шлюза тянуло стылой сыростью. Кравченко глубоко вздохнул. Ночь. Рваные клочья облаков в небе.

Железнодорожный мост. И вдруг — грохот, лязг — по мосту огненной гусеницей — скорый поезд. Кравченко смотрел вверх — вот она теория относительности в действии: поезд мчится, берега проплывают мимо, а мы вроде стоим и ни с места. Только плеск воды за кормой, серая пена. Куда плывем? Где бросим якорь? Что предстоит увидеть завтра утром, из окна каюты — какие осенние леса?

Напоследок перед сном ему захотелось зайти в рубку. Пусть это и двухпалубная калоша, переделанная из старого буксира, но все же корабль. А быть на корабле и не увидеть, не ощутить в руках своих штурвал — грешно.

Он поднялся по трапу. Хотел постучать в дверь рубки, но вдруг услышал приглушенные голоса — мужской и женский. Значит, капитан Аристарх не один, с ним дама?

— Лиличка, ты никак не хочешь меня понять… Кравченко замер — Аристарх, и эта маленькая няня — стойкий оловянный солдатик.

— Прекрасно я вас понимаю.

— Добра я тебе желаю. Добра и счастья, поэтому и говорю — что ты делаешь, опомнись. Как ведешь себя? На глазах у всех так унижаться. И перед кем? Бегаешь за ним, как дворняжка… Больно смотреть, сердце разрывается.

— А вы и не смотрите, кто вас заставляет?

— Да подожди ты! Куда? Я ж, Лиличка, не в обиду тебе, не в оскорбление… Не смотрел бы я на все это ваше с ним, да не могу… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

— И поэтому дворняжкой меня называете? — Голос девушки Лили был тихим, равнодушным.

— Да не цепляйся ты к словам-то! Мне, может, еще хуже, чем тебе, когда я это говорю… А не сказать я не могу. Ты должна понять — ты роняешь себя, ты.., что ты на меня так смотришь? Ты что? — Мне иногда кажется…

— Что тебе кажется? Ну что?

— Добра вы, может, и желаете, только не Алексею.., не Алексею Макаровичу. Остерегаться ему вас надо. А значит, и мне.

— Ну что ты городишь, Лиля? Леху Ждановича я знаю больше, чем тебя. И про него самого, и про баб его многое мог бы тебе порассказать…