Дамоклов меч над звездным троном

— Я делал все, что было в моих силах на тот момент, — угрюмо бросил Кравченко. — Чтоб не было больше никаких разговоров, я вам задаток ваш прямо сейчас верну, раз вы считаете, что я со своими обязанностями не справился.

— Спрячь деньги, дурак, — бросил ему Жданович, раскинувшийся в кресле. — Витька, скажи ему, иначе…

— Не в деньгах дело, деньги вы заработали. В принципе дело. И в надеждах проваленных. — Долгушин широким жестом хозяина плеснул в стаканы виски и придвинул их Кравченко и Мещерскому. — Ситуация, в которой оказался Леха, — непростая. Надо как-то помогать. Вам, Вадим, придется съездить вместе с ним в прокуратуру в понедельник и сказать, что.., ну, что вы в день убийства все время были вместе, не разлучались.

— Хотите, чтобы я соврал? — спросил Кравченко.

— А вы что, ни разу в жизни не врали?

— Следователю ни разу, не приходилось еще, — Кравченко усмехнулся.

— Следователь тоже человек.

— Ну, вообще-то такого уговора не было.

— Я тебе говорил: откажутся они, — бросил Саныч. — Своя задница всегда ближе. Брось, не уламывай его. Черт с ними совсем. Я сам с Макарычем поеду, скажу, что я был с ним.

— Тебя еще у следователя не хватало, с твоими-то нервами, — ответил Долгушин. — Ты мне лучше скажи: что тут без меня было вчера, когда твои отец с мачехой за тобой приезжали.

— Ничего не было, — Саныч отвернулся.

— Ты бы поговорил с отцом по-человечески. Да и эту дамочку тоже как-нибудь успокоил.

— По-человечески? Это с ними? Я ее видеть спокойно не могу. И отца из-за нее. Тошнит меня от одного ее вида, — Саныч мотнул головой. — Гадина проклятая… Из-за нее, гадины перелицованной, мать моя, ты это понимаешь? Мать! — умерла.

— Саныч, бред это твой. Мать твоя умерла, потому что болела. Потому что у нее был рак.

— Она бы еще долго жила… Эта стерва ей жизнь укоротила. Самое ее присутствие на земле, сама мысль о ней. Видеть ее за это спокойно не могу, хоть бы сдохла поскорее на очередной своей живодерне!

— Чего ты женщину позоришь? — хмыкнул капитан Аристарх. — Мачеха у тебя женщина первый сорт. Стильная, ухоженная. Я как глянул, аж обалдел — тебя послушаешь, так она жаба, урод какой-то, мутант, а она.., да она просто красивая женщина.

— Красивая? А ты знаешь, что у нее вся кожа с лица срезана? Что у нее в носу — хрящи от какого-то мертвеца? Что с нее лишнее мясо, как с туши свиной, срубали? — Лицо Саныча перекосила судорога. — А ей мало, всего этого мало, она вон на новую операцию улечься норовит. Мне отцова секретарша звонила. Новость сообщила. Все ведь досужие, сердобольные, блин… Все только и стараются, чтобы я к отцу на коленях пополз прощения просить…

— А по-моему, — хмыкнул капитан Аристарх, — мачеха твоя, как оса, в одно место тебя, парень, ужалила. И чего бы ты тут нам про нее ни говорил, какую бы лапшу ни вешал…

— Да ты что? — Саныч вскинулся. — Что ты городишь, что ты вообще понимаешь? Она не человек. Не женщина она для меня. Что ты так смотришь на меня, Витька? — он обернулся к Долгушину. — И тебе тоже непонятно, да? А чего тут непонятного-то? А если бы тебя на мое место? Если бы отец твой такую вот б.., перекроенную, которая ни о чем другом думать не может, лишь бы как снова чего-то там у себя срезать-отрезать, как маньячка, в свою постель взял, а мать твою родную, которая тебе жизнь дала…

— Я отца своего не помню, а мать свою покойную, как и ты, люблю и помню, — оборвал его Долгушин. — А ты.., ты успокойся. Выпей, успокойся, вдохни глубоко, помедитируй, что ли… А то на тебе прямо лица нет. Что ты, в самом деле, так себя изводишь? Ладно… Мы об этом, о мачехе твоей, как-нибудь потом поговорим. Жаль, я ее не видел вчера.

— Много потерял, женщина царственная, — заметил со странной улыбкой капитан Аристарх.

— Мы в сторону уклонились от главного. Так как же, а? — Долгушин перевел взгляд на молчавшего Кравченко. — Насчет дня понедельника? Кто-то, помнится, в прошлый раз чуть ли не в любви нам тут с Лехой объяснялся, песням нашим… Неужели тоже вранье было?

— Ладно, я поеду с Алексеем Макаровичем в эту вашу прокуратуру, — сказал Кравченко. — Если это хоть как-то поможет ему свою невиновность подтвердить, я с радостью… Всегда пожалуйста.

Мещерский почувствовал: друг его сказал то, что от них, собственно, все здесь и ждали. Краем глаза он увидел, как капитан Аристарх усмехнулся и тряхнул свой стакан с кубиками льда так, словно собирался выдать на стол все двенадцать очков. Только это была не игра в кости. А какая-то совсем другая игра, правил которой Мещерский пока не знал.

Глава 28. КАТАЛОГ

Из окна кабинета пресс-центра видны крыши университета, угол Зоологического музея и кремлевские башни. Видно небо — серое, осеннее, в оспинах облаков. Видны нахохлившиеся голуби под застрехой напротив. Вот-вот начнется дождь. И почему-то кажется важным не пропустить момент, когда самая первая капля ударит в стекло.

Катя заставила себя оторваться от созерцания туч, башен и крыш. Она снова была в своем кабинете, за своим столом. Перед ней лежал диктофон — пленка только что закончилась. Щелчок — и Катя перемотала пленку на начало. Это были показания Олега Свирского. Она прослушала их от начала до конца. И поняла, что надо снова вернуться к началу.

Сегодня на календаре уже вторник. А в понедельник Катя проводила «драгоценного» в прокуратуру, куда он должен был явиться вместе с Алексеем Ждановичем. Но в прокуратуре их не приняли — допрос Ждановича по каким-то причинам был перенесен следователем на конец недели. Некоторые из этих причин Катя знала. А еще раньше, в субботу, Кравченко и Сергей Мещерский вернулись с «Крейсера Белугина» — вернулись поздно вечером. Кравченко был снова непривычно сосредоточен и на все Катины вопросы отвечал односложно.

Пленка перемоталась к середине. Катя щелкнула кнопкой — достаточно, вот с этого фрагмента допроса. В кабинете зазвучали голоса: «Это была ваша идея, вы планировали после концерта поехать с Боковым за город, — послышался голос Колосова. — Так что же вы не поехали? Бросили его одного?» — «Я бросил? — Свирский отвечал глухо. — Нет. Я не знаю, как вам объяснить. Это непросто…»

Кто вообще сказал, что объяснить все и всем — просто?

Вот тогда вечером в субботу Катя спросила Мещерского — его, потому что Кравченко-"драгоценный" хранил какое-то странное мрачное молчание. Она спросила: объясни мне, какие они там, на этом теплоходе, когда они одни, предоставленные сами себе? Мещерский ответил: какие они? Вроде обыкновенные. Разные… Потом умолк и продолжил уже как-то с запинкой: объяснить словами — это трудно, Катя. Такое впечатление, что… В общем, кажется, то, что у них есть, никого из них не устраивает. Там так красиво, так спокойно, но только не на этом теплоходе. А они все какие-то растерзанные, что ли… Этот вот парень — Саныч, например. В нем столько ненависти к отцу, к мачехе. Он относится к ней просто с отвращением, как к какому-то уроду. И только потому, что его богатый отец женился на ней, а она, видимо, ради этого брака сделала себе большое количество пластических операций. Странно звучит, нелогично, но… Катя, это надо видеть, передать словами это нельзя.

— А о чем они говорили при вас? — спросила его Катя. — Ведь вы столько времени там с Вадькой провели среди них. О чем-то ведь шел разговор?

Мещерский пожал плечами:

— Да вроде ни о чем таком. Вадика вон всем скопом уговаривали Ждановичу алиби обеспечить на день убийства и потом еще… Ну, про коллекцию любовников трепались.

— Про коллекцию любовников? — переспросила Катя. — Кто же там такие коллекции себе собирает?

Мещерский передал ей содержание подслушанного разговора в кают-компании.