Дамский негодник
Шрифт:
Так вот, поскольку природа наделила матушку энергией сокрушительной, сын вынужден был часто жениться. Поначалу дела Генриетты Карловны шли превосходно: сын богател, она процветала, невестки (несолоно «хлебамши») удалялись из дома одна за другой.
Но с годами сын начал сдавать, что сказывалось уже и на бизнесе. То почки зудят, то в печени тянет, то сосуды подводят, а то и вовсе сердечко шалит. И нервы! Разумеется, нервы. Нервы лишали его жизненных сил, какие тут могут быть сделки?
Тут бы Генриетте Карловне и задуматься над своим поведением, она же свалила
— Все атасно сложилось! Сынок, мы пойдем в ногу с модой!
И потащила несчастного Куськина к самому модному психоаналитику, коей и оказалась Самсонова.
Далила была призвана Куськиной матерью «вправить сыну мозги».
Она и вправляла под неусыпным оком Генриетты Карловны — занятие, стоит заметить, отнюдь не из легких. По пути выяснилось, что у самой Куськиной ранний климакс случился (ранний? Это в 58 лет?!). Лечили и климакс уже, и депрессию. Но депрессию все же больше. И все под оком. Под оком!
Но даже под этим придирчивым оком Далила рискнула лечить на свой лад: согласно законам морали и психологии. Поэтому Куськин в ходе лечения прозревал и начинал понимать, кто в действительности пожизненно пьет его кровь.
А Самсонова понимала, что долго так продолжаться не может: Куськин-сын «катастрофически» идет на поправку. Его мать, того и гляди, заметит, что сыночком все трудней управлять, а окончательно она это постигнет, когда в ее необъятном доме надолго (а может, и навсегда) «угнездится» очередная невестка.
Вот когда наступит разрыв: не между Куськиным и женой, а между Куськиной матерью и Далилой. Дело стремительно шло к тому, и вышло бы так (на радость Самсоновой), не подвернись Изверг-сосед.
«Сумасшедший старикан» (кстати, он младше Куськиной на два года!) купил на соседней улице дачу и «обалденно» весело въехал в нее — Куськину перекосило. С этого праздника и начался их «шкандаль». Ведь только считалось, что дача Куськиных находится на параллельной улице. На самом деле отделена она от соседской хлипким и низким заборчиком да рядом кустов.
(Через этот заборчик впоследствии Генриетта Карловна и подглядывала за игривым соседом.)
Так вот, въехал «старикан» «отпадно». Новоселье удалось. Ночь напролет песни, пляски, коктейли, вино, порханья в бассейн и обратно под жуткий девичий визг, под крики «брат, наливай!», под фейерверки…
Куськина еле дождалась утра, чтобы высказаться перед Извергом и заявить о себе как о грозной, но справедливой даме высшего света. Она долго приводила себя в порядок и привела!
И высказалась!
И заявила!
И что же сосед? (Он, кстати, был еще мутен, пьян и помят.)
Гневный куськинский словопад сосед изящно отразил одним комплиментом. На редкость умелым.
Пока Генриетта Карловна вращала глазами, пытаясь проникнуть в самую суть комплимента, сосед ее элегантно «добил».
— У меня есть мечта! — сказал он.
— Знаю, опохмелиться, — беззлобно «лягнулась» Куськина.
Сосед уточнил:
— Нет, мечта связана с вами.
От изумления
Генриетта Карловна вытаращила глаза.— Лобстеры! Свежие сочные лобстеры! С пивом! Я вас приглашаю! Сегодня! Прямо сейчас!
— Я не одета! — механически охнула Куськина.
— Увы! К сожалению, вы одеты! Я бы даже сказал, чересчур, — с досадой воскликнул сосед и радостно констатировал: — Я любитель раздетых женщин, но вы одеты для самого лучшего общества!
— Для лобстров!
Сосед сказал:
— Нет.
Под самым лучшим обществом он подразумевал (несомненно) себя.
Когда же, пользуясь паузой, он добавил: «Вы потрясно красивы!» — Куськина мать вошла в раж.
— Приглашаете? Вы? Меня? Куда? В пивнушку? — взвизгнула Генриетта Карловна, зловредно не замечая «дурацких его комплиментов».
— В ресторан! — «осчастливил» ее сосед.
Приглядевшись к мужчине (напомню, ночь его была тяжела, подобная ночь не красит), Куськина немедленно заключила, что нахал уже не молод…
Да он просто дряхлый козел!
Искренне считая себя вполне сорокалетней и все еще восхитительной, она и подозревать не желала, как заблуждалась. А тут какой-то абсолютно семидесятилетний ванёк (тогда она не знала еще, что сосед младше ее и стильный мужчина) вдруг решил осчастливить красивую даму — свежую! чистую! — каким-то своим дурацким и пошлым вниманием.
«Это что же он себе позволяет?! — пропечаталось в мыслях обиженной Куськиной. — Знал бы этот козел, сколько я заплатила за последний свой лифтинг!»
Как автор могу с ней согласиться: да, косметические операции нынче стоят так дорого, что не каждая Куськина может на них пойти.
Вспомнив про последний свой лифтинг, Генриетта Карловна возлютовала: «Как посмел какой-то старик делать мне комплименты?! Как посмел…»
В двадцать лет подобное происшествие вызвало бы у Куськиной лишь усмешку, не более, но в пятьдесят восе… (ой, простите) в сорок лет это казалось ей ужасающе оскорбительным.
— Как посмел ко мне клеиться старый пердун? — трагически вопрошала она Далилу в этот же день. — До чего же я докатилась! Я что, так плохо выгляжу?
— Ни в коем случае! — возразила Далила. — Выглядите вы ослепительно!
— Тогда почему пенсионер пригласил меня в ресторан? Меня!
Самсонова вставила:
— Юную, свежую.
— Да! Что он себе позволяет, этот разнузданный педофил? — горестным вопросом согласилась с ней Куськина. — Ха! Ничего! Я ему так…
— Врезали?! — ужаснулась Далила.
— Нет, отказала!
— И что?
— С горя ушел!
— Куда?
— Да к себе! В свой трехэтажный сарай!
Самсонова поняла, что у Генриетты Карловны вместо однообразного климакса назревает интересная, подростковая «морковь» и «тусовка», полная отроческих радостей и печалей. С соседом ей подфартило. Такой колоритный сосед украсит любую жизнь, а жизнь увядающей женщины прямо-таки возродит. Разумеется, при условии, что та одинока.
Самсонова так подумала и, как всегда, не ошиблась. Вскоре выяснилось, что сосед утешился юной девой. Да не одной.