Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

– Ты так мирно спал, что я не хотела тебя будить, – тихо сказала я, пристально рассматривая его.

Взгляд скользнул по его руке, остановившись на потемневших и разбухших костяшках. Я надеялась, что это не будет хроническим повреждением и не помешает ему играть в футбол, потому что шанс, что он сможет играть в колледже, значил для него очень много. Я не смогу пережить, если потенциально разрушила то единственное, чего он, наконец, позволил себе добиваться.

– Моя рука в порядке, – тихо сказал он через секунду, заметив, где сфокусировано мое внимание.

Я грустно улыбнулась, когда он подвигал пальцами и напрягся, сжав челюсть и стараясь спрятать гримасу. Его рука явно не была в порядке, но я не стала спорить, так как он, очевидно, не хотел дальше развивать эту тему.

Мы еще долго молча смотрели друг на друга в неловкой тишине. Нам надо было столько сказать друг другу, но я не имела понятия, как начать. Все это ошеломляло. В голове, пока я стояла, проигрывались события прошлой ночи, и во мне безудержно росло чувство вины. Тупая боль, присутствующая в груди еще с поездки в Финикс, усилилась при мысли о том, как я ударила его, и что он должен был почувствовать после моей поездки в Ла Пуш. Я знала, что он растерялся и почувствовал боль, когда осознал, куда я делась… вид машины, припаркованной снаружи, мог это подтвердить.

Я вспомнила его слова на футбольном стадионе, и еще не скоро смогу забыть страдание в его голосе. Он хотел знать, с какой целью я это делала, пыталась ли я причинить ему боль, потому что было ясно, что именно этим я и занималась. Я так отчаянно скрывала то, что узнала, замкнувшись в собственном несчастье, что даже не осознавала, что делала с ним, пока не стало слишком поздно. Скрывая от него то, что я выяснила, я причинила ему боль худшую, чем если бы он узнал правду. Я отталкивала его, пытаясь спасти от страданий, не понимая, что мои действия еще сильнее влияют на него. Эдвард столько потерял в жизни, и неважно, знал он или нет о событиях, связанных с ее смертью, его мама все равно не вернется назад. Услышать правду было бы для него трудно, но это ничего не изменит.

Однако и отталкивать его было не лучшим решением.

Пока я не поговорила с Джейкобом, стоя на скале в Ла Пуш, я не понимала, насколько зависимым позволил себе стать Эдвард. Мне было тяжело связать безрассудного, бунтующего парня, который причинял боль любому, кто пытался приблизиться к нему, и Эдварда, в которого я влюбилась, но, слушая, как Джейкоб рассказывает об их дружбе, я, наконец, соединила их воедино. Их связь была глубже, чем я первоначально думала, и я поняла, почему Эдвард так жестоко набросился на Джейкоба, когда тот предал его. Он разрешил кому-то зайти за стену, которую он выстроил внутри себя для защиты, разрешил ему увидеть свою подлинную боль, и в ответ это знание обратили против него же. Он открыл себя для дружбы Джейкобу, и только Джейкоб так ответил ему.

Стоя на кухне, наблюдая встрепанное состояние Эдварда, я поняла, что сделала с ним практически то же самое. Я оставила Эдварда открытым и уязвимым после того, как он сломал свою стену, и бросила его, когда он нуждался во мне. И нет ничего странного в том, что он так отреагировал.

– Мне жаль, – неразборчиво пробормотала я, и в моих глазах показались слезы.

– Мне жаль, – одновременно со мной сказал он.

Его голос эхом отразил и мои слова, и мое расстройство.

Он нервно провел рукой по волосам, вздрогнув от боли.

– Почему ты сожалеешь? – с любопытством спросил он.

– Тебе больно, – прошептала я.

Он простонал.

– Я же говорил тебе, Изабелла. Моя рука в полном порядке, – сказал он с легким раздражением в голосе.

Я вздохнула и покачала головой.

– Не твоя рука. Ты сам, – тихо ответила я. – Я думала только о том, что тебе будет больно, если я расскажу, но даже не подумала, что тебе будет больно, если я не сделаю этого. Я на самом деле сделала тебе больно, и клянусь, что не хотела этого, но, тем не менее, сделала.

– Да, это так, – ответил он. – Но я понимаю тебя, Белла, потому что я сделал то же самое. Я узнал это еще раньше, и не сказал, потому что не хотел, чтобы тебе было больно, так что я буду гребаным лицемером, если буду винить тебя за это дерьмо. Никто не виноват в том, что произошло, кроме меня, потому что я, б…ь, должен был рассказать тебе все, когда у меня был шанс, вместо того, чтобы давать тебе выяснить все самой. Я мог остановить все это дерьмо еще до того, как оно началось, но не сделал этого, и вот почему я сожалею.

По моей щеке покатилась слеза, и я быстро смахнула ее, отвернувшись. Его извинения заставили меня чувствовать себя еще хуже. Он взял на себя вину за то, причиной чему была я, пытаясь все сгладить и убедить меня, хотя ему единственному требовалось утешение. Он заслужил, чтобы груз упал с его плеч, и я почувствовала себя эгоисткой, пока молча стояла, не способная найти слов для облегчения его тревоги и боли. Я услышала, как его босые ноги шлепают по холодному твердому полу. Он подошел ко мне сзади и выглянул в окно.

– Боже, – ошеломленно пробормотал он, оценивая ущерб, причиненный машине. – Посмотри на мою долбаную машину.

– Прости, – опять прошептала я, повернувшись к нему.

Меня переполняла вина, и по щекам потекли слезы. Он сердито вздохнул и тряхнул головой.

– Прекрати извиняться, – сказал он.

Я вздрогнула, когда он схватил меня за бедра и с серьезным выражением лица привлек к себе.

– Это уже произошло, это все херня, но на этом мы закончим. Если мы будем копаться в том, кто кому причинил боль, то никогда не отпустим это дерьмо, Белла, ты не можешь держать в себе обиду или по кусочкам отбрасывать ее и ждать, что все станет лучше, потому что не станет. Это просто будет съедать тебя изнутри.

– Это то, что произошло с тобой? – тихо спросила я, стирая слезы.

Он кивнул.

– Это происходило со мной годами, и вот почему моя жизнь была такой дерьмовой. Я пытался обвинить всех подряд в том, что я стал таким мудаком, когда это была моя собственная ошибка. Я устал от этого дерьма, я повторял одни и те же ошибки опять и опять, и все из-за этого. Мой отец продолжал повторять, что пора подрасти, и может, наступило время послушать его и прекратить это дерьмо, – сказал он, отпуская мои бедра и расстроено проводя руками по волосам. – Может, пора принять все то, что случилось, и просто… простить.

Я смотрела на него, потрясенная внезапным взрывом взрослости, ведь не прошло и двенадцати часов, как он действовал так по-ребячески. Похоже, его словно полностью раздавили, уничтожили, в том смысле, что больше он не мог бороться, но в его словах звучало примирение, как если бы он почти расслабился.

– Это означает, что ты простишь и Джейкоба? – с любопытством спросила я.

Его глаза от досады сузились, и я застыла при виде этого выражения, понимая, что задела его нервы этим вопросом.