Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

Видения уходили, как и приходили, они только становили хуже. Я видела лицо Джеймса, его злобную ухмылку, видела его сосредоточенность, когда он дышал мне в шею и пытался раздвинуть колени. Я страдала от жестокости Чарльза и Джейн, которую они проявляли в Финиксе, я снова переживала все побои, которые получила ребенком от Чарльза Старшего, как будто это было сейчас. Джейкоб проникал в мои мысли, я видела, как он падает от пули и мучается на моих глазах. Это была моя вина, что он был там; моя вина, что его неподвижное тело истекало кровью на земле. Выражение лица Эдварда, когда он говорил мне о смерти своей матери, заполнило сознание, я чувствовала опустошение. Я вспоминала его слова и его рыдания, то разбитое выражение его лица, когда я ударила его на футбольной площадке, а потом он очутился в машине, где я видела его в последний раз. Он молчал и был неподвижен, жизнь едва теплилась в нем. «Убей его», – кричал голос Джеймса в моих мыслях. «Он умрет в любом случае».

Меня преследовали ненавидящие глаза доктора Каллена, тот пронзительный взгляд, который я увидела в один из дней предыдущего октября, когда дотронулась до его оружия. Я почти ощущала, как оно было прижато к моей глотке, а я хватала ртом воздух, как гнев пронзал его. Видение появлялось снова и снова, тело превращалось в пепел, я снова переживала ту ночь, привязанная к кровати. Напряженная, реальная боль, каждая частичка меня горела адским пламенем. Это было невыносимо, я слышала свой крик в темноте, грудь вибрировала от визгов.

Моменты просветления появлялись все реже, и даже когда я просыпалась, я не всегда это осознавала. Возле меня стояли незнакомые люди, они говорили о вещах, которые не имели смысла. Я часто видела одно и то же лицо, страшно выглядевшего мужчину со смуглой кожей и родинкой под правым глазом. Левая половина его лица безумно пугала, оно как будто обгорело в огне. Он выглядел как монстр из моих кошмаров, и я ощущала каждый раз, когда мы был рядом, как мое тело трясется от страха.

Однажды я проснулась и увидела, как Стефан садится на кровать около меня, внимательно вглядываясь в мое лицо.

– Какой код от дома Калленов? – спросил он, его голос был приглушенным, как будто у меня заложило уши.

– Что? – выдавила я, но не раздалось ни единого звука.

Грудь разрывала боль. Я попыталась прочистить горло и содрогнулась.

– Код от дома, – жестко повторил он.

Я не ответила, и он застонал от раздражения.

– Если не хочешь умереть от обезвоживания, просто скажи мне то, что я хочу знать.

Я смотрела на него, размышляя, я отчаянно нуждалась в воде. Поколебавшись, я отвернулась от него, просто желая, чтобы он исчез.

– Уходите, – прошептала я.

Мое неповиновение разозлило его, он быстро встал и, вытянув из-за пояса пистолет, прицелился в меня. Он грубо приставил дуло к моему горлу, прекращая поток воздуха.

– Скажи мне код, – заорал он.

Я хватала ртом кислород, каждый дюйм тела молил об облегчении, но я знала, что не могу сказать ему то, что он хотел знать. Я никогда не предам Калленов таким образом, и не только потому, что доктор Каллен говорил о моей преданности, когда несколько месяцев назад забирал меня из Финикса, но и потому, что они уже достаточно жертвовали ради меня. Я не могу причинить им еще больше вреда, и не имеет значения, какие для меня будут последствия.

Я крепко зажмурилась, и перед глазами промелькнуло лицо доктора Каллена, когда я пыталась вдохнуть, но пистолет делал это невозможным. Я почти видела гнев и ненависть в выражении его лица, но больше я не ощущала страха. Наконец, я поняла, что он чувствовал, осуждение и вина, которые поглотили его в тот момент, и пока я лежала тут в агонии, я желала, чтобы он, наконец, нажал на курок, ведь я тоже это ощущала.

Наконец, давление исчезло, и я сделала глубокий вдох, легкие расправлялись, и я ощутила бешеное облегчение, как вдруг что-то тяжелое ударило меня по голове. Боль снова пронзила меня, и я закричала, ощущая, как туман и темнота вновь поглощают меня, и круг замыкается.

Я не знала, сколько еще смогу продержаться, сколько смогу вынести, но я крепко держалась за надежду, что Эдвард спасет меня. Как-то он сможет меня найти и сможет решить эту ситуацию. И я не знаю, где он и что делает, и как он собирается справиться с этим, но я просто не могла отпустить надежду.

Однажды он пообещал мне, что не сдастся, что бы ни случилось, и пока он не сдается, я тоже никогда не оставлю его.

(1) Я люблю тебя. Я никогда не сдамся

ДН. Глава 69. Часть 1:

Глава 69. Неопределенность

«Я хотел превосходного окончания. Теперь я с большим трудом выучил, что некоторые стихи не имеют рифмы, и некоторые истории не имеют ясного начала, середины и конца. Жизнь – это что-то непознанное, изменяющееся, так что пользуйся моментом и делай лучшее из того, что можешь, не зная, что будет потом. Восхитительная неопределенность»

Гилда Раднер

Эдвард Каллен

Я слышал выражение «напряжение было настолько плотным, что его можно было резать ножом» как минимум сотню раз, но только в этот гребаный момент, когда сидел в безукоризненно чистой машине, борясь с тошнотой от запаха свежей кожи, я, наконец, понял, что оно означает. Мое проклятое тело болело, в висках жестоко стучало, но физическая боль не шла ни в какое сравнение с эмоциональными страданиями, которые я ощущал. Напряжение, б…ь, душило меня. От мужчины, сидевшего рядом со мной, исходила чистая враждебность, еле переносимая.

Он не сказал мне ни единого гребаного слова и за весь вечер едва взглянул на меня. Если бы не очевидная враждебность в воздухе между нами, я задумался бы, помнит ли он, б…ь, вообще, что я здесь. Весь вечер я слышал его шипящий голос, когда он говорил по телефону, но не мог слышать весь разговор, так что не имел представления, что, черт возьми, происходит. Я хотел это знать, но так же дьявольски боялся спросить и услышать ответ. Я был чертовски труслив… и не мог это скрыть.

Он ехал, соблюдая все установленные пределы скорости, словно в мире у него не было забот. Его неторопливость подводила меня к краю и заставляла руки трястись. В машине царила полная тишина, нарушаемая только шумом мотора, и ничто не могло ослабить огромное давление, которое я ощущал. Не было ни чертовой музыки, ни гребаных разговоров… ничего, кроме напряжения.

У меня были сломаны два ребра, нос и в довершение всего растянуто запястье. У меня были порезы, и половину тела покрывали синяки. Мой отец позвонил одному коллеге в Секьюэме и попросил оказать любезность, посмотрев меня без записи и лишних вопросов, несмотря на мое отчаянное сопротивление и нежелание видеть никаких чертовых докторов. Он уже и так оценил, что со мной случилось, и они не могли сделать никакого дерьма, кроме как приложить лед и дать мне тайленол, что я с успехом мог проделать и дома. Но он потребовал, чтобы я подчинился, просто на всякий случай, а когда Карлайл Каллен, б…ь, требует что-то, даже я не могу сказать «нет». Я уже и так достаточно разозлил его, признавшись, что мы поработали с чипом Изабеллы, и я достаточно хорошо знал его, чтобы так быстро начинать новую ссору, настаивая на своем.

Когда приехал Алек, мы вдвоем совершили почти двухчасовую поездку в больницу, оставив отца справляться с опустошением. Врач предложил, чтоб я остался на ночь, чтобы за мной понаблюдали, но тут встрял Алек, отклонив предложение и сказав, что нам надо как можно скорее возвращаться домой.

Я взглянул на часы на приборной доске, пока мы ехали в темноте, заметив, что до полуночи осталось несколько минут. Моя грудь сжалась от осознания того, что вскоре начнется новый день, и последние двадцать четыре часа практически стали частью прошлого. Большинство людей забыли бы об этом, эти часы стали бы лишь пятнышком на радаре карты их жизни, но я эти часы не забуду никогда. Двадцать четыре гребаных часа назад я лежал на кровати с Беллой, держал ее в руках и ощущал ее тепло. Я слышал ее голос, когда она шептала мое имя во сне, просто слово, но произносимое с такой чертовской страстью, что от воспоминания по спине пробежала дрожь. Двадцать четыре часа назад она была со мной – в безопасности и, несмотря на все, счастливая.