Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

Они подъехали к областной тюрьме, и меня бросили прямо в грязную, переполненную народом камеру, где сидела еще дюжина людей. Я нашел место в углу помещения и сел, опустив голову, крепко вцепившись в волосы. Атмосфера была гребано напряженная. Люди спорили и трепались о чем угодно, но я пытался изо всех сил заблокировать это. С каждой проходившей секундой во мне росла ярость, но я знал, что мне нужно держать голову спокойной, потому что я уже достаточно облажался. Мне нужно было сдерживать свой темперамент, нужно следовать предупреждениям Алека и прекратить, б…ь, делать из себя уязвимого человека. Я не мог показывать им свои слабости, не мог позволить людям видеть меня распускающим язык. Я продолжал повторять в голове слова отца, говоря себе, что должен держать рот закрытым и оставаться спокойным, и игнорировал всех, кто пытался заговаривать со мной.

Проходили часы. Изредка называли мое имя, и я переходил из одной камеры в другую, точно такую же. Я держался, но мой мозг неистово работал, с каждой секундой приближая меня к гребаному срыву. В углу камеры был телефон, и я несколько раз пытался позвонить в дом Эвансонов за счет вызываемого абонента, но каждый раз натыкался на автоответчик, а ни одного другого телефона я не помнил.

В конце концов, опять назвали мое имя, и, точно так же, как и в остальные полдюжины раз, я молча пошел, стараясь удержать темперамент под контролем, когда охранник приказал мне повернуться. Он сделал несколько фальшивых комментариев себе под нос, упоминая мое имя, но я знал, что подраться с одним из них – худшее, что я мог сделать. Я и так уже втянул себя в проблемы.

Были уже сумерки, когда меня отправили на регистрацию. Они отвели меня в маленькую комнату и посадили перед женщиной, которая задала мне кучу дурацких вопросов, на которые у меня не было никакого желания отвечать. Я ответил на основные, типа моего имени и даты рождения, но, когда они начали спрашивать меня всякое дерьмо о том, как я себя чувствую, и не собираюсь ли совершить самоубийство, я быстро заткнулся. О чем, б…ь, они здесь только думают, спрашивая меня, хочу ли я нанести вред себе или кому-нибудь еще? Любовь моей жизни пропала, мои помощники задержаны, и самая большая надежда найти мою девушку конфискована чертовым правительством. Вместо того, чтобы искать ее, я сижу в этой чертовой маленькой комнатушке с любопытной сукой, спрашивающей меня, чувствую ли я злость. Конечно, я зол! А предполагается, что я должен быть счастлив?

Они, б…ь, не знали меня, и им было наплевать на то, через что я прошел, так что я просто молча сидел и пристально смотрел на нее. В конце концов, они сдались и приказали мне выйти. Потом мне выдали идентификационный номер, сняли отпечатки пальцев и сфотографировали. Меня раздели, провели медицинский осмотр, включающий анализ крови и рентген грудной клетки. Я надел оранжевую робу, а все мои пожитки сложили в пакет. Моя ярость росла с каждой секундой.

Они даже не сказали мне, какого хрена меня задержали.

Меня отправили назад к любопытной суке, которая начала приставать с вопросами, где, черт возьми, я получил повреждения, так как рентген показал сломанные ребра. Я коротко взглянул на нее и покачал головой, не позаботившись ответить.

Фактически, я вообще отказывался произнести хоть слово.

Они поняли, что больше ничего от меня не добьются, и назначили мне обеспечивающий арест (налагаемый на помещение и занимающих его лиц на время, необходимое для получения ордера на обыск). Они сослались на то, что мой отец занимает высокое положение, и мои серьезные повреждения, и сказали, что это достаточная причина, чтобы изолировать меня от народа. Меня посадили в крохотную одиночку, где не было ничего, кроме гребаной лампочки и одеяла. Время проходило мучительно медленно, часы казались вечностью, пока я лежал там один. Я слышал, как ругаются и орут мои соседи, изредка раздавался звук сирены, после которого по коридору пробегал охранник. Все это ошеломляло. Но я не мог не думать об Изабелле, беспокоясь за нее и размышляя, что, б…ь, произошло.

Я едва поспал, ворочаясь и метаясь в страданиях всю ночь. Утром ко мне пришли с завтраком, но я отказался есть, требуя, чтобы мне объяснили, что я такого сделал, и вызвали адвоката.

То же самое произошло на ланче – я проигнорировал их гребаную еду, они проигнорировали мои вопросы. К обеду я уже был взбешен, практически истощен и яростно мерил ногами крошечную камеру. Я услышал, как кто-то идет по коридору, и ждал очередного подноса с едой, но удивился, когда дверь открылась. Я сузил глаза и с подозрением уставился на вошедшего человека, заинтересовавшись, кто это.

– К вам посетитель, – сообщил тюремщик.

Он сковал мне руки и ноги, и препроводил в маленькую комнату со столом посередине. За ним сидел смуглокожий итальянец с поседевшими волосами, на столе перед ним стоял портфель. Он поднял голову, когда я вошел, и улыбнулся, приглашая меня сесть. Тюремщик вышел после того, как я занял свое место, закрыл дверь и оставил нас одних.

– Мистер Каллен, меня зовут Майкл Риччи, адвокат, – сказал он, протягивая мне руку.

Я быстро пожал ее, мгновенно почувствовав облегчение от того, что наконец вижу гребаного адвоката, хотя понятия не имел, кто, черт возьми, он был.

– Со мной связалась Эсме Каллен-Эвансон. За много лет семьи Калленов и Эвансонов несколько раз нанимали меня, так что я полностью осведомлен обо всей ситуации.

– Хорошо, – нерешительно сказал я.

Он начал доставать бумаги, раскладывая их передо мной вместе с ручкой.

– Мне нужно, чтобы вы подписали эти документы, соглашаясь с тем, что я буду представлять вас, и все, что будет сказано в этой комнате, полностью конфиденциально.

Я кивнул и опустил взгляд, быстро просматривая бумаги, потом неловко расписался в нужном месте, так хорошо, как смог в наручниках, и передал их ему обратно.

– Хорошо. Прежде всего, мне нужно знать, говорили ли вы с кем-нибудь. Они пытались допрашивать вас? – спросил он, убирая бумаги назад в портфель.

– Нет, – ответил я, поерзав на неудобном пластиковом стуле. – Они вообще ничего не сказали мне. Они даже не объяснили, какого хрена я вообще здесь делаю.

– Они задержали вас за обладание фальшивыми документами, мистер Каллен, – сказал он. – Подделка документов – серьезное правонарушение, но в вашем случае это практически административное правонарушение. Вы должны были посидеть несколько часов и выйти под залог, но, похоже, они забыли свои собственные правила.

– Тогда почему, б…ь, я все еще сижу в этой чертовой клетке? – поинтересовался я.

– Потому что статья закона, по которой они задержали вас, предусматривает достаточное количество времени для расследования в отношении лиц, подозреваемых в совершении преступления, – сообщил он. – Они пытаются приписать вам сопротивление при аресте, но это полный абсурд, и для этого нет оснований. Реальность такова, что вы сидите в этой камере только потому, что вы сын Карлайла Каллена, племянник Алека Эвансона и крестник Аро Моретти.

– Хреново, – сказал я, тряхнув головой. – Я не имею ничего общего с этим дерьмом.

– Я знаю, но так уж вышло. Косвенно виновен, мистер Каллен, – сказал он. – Я работаю над вашим освобождением. Это не должно занять больше нескольких дней.

– Дней? – недоверчиво спросил я. – Я должен оставаться в этом долбаном месте несколько дней?

– К несчастью, да. Я собираюсь потребовать слушания, чтобы посмотреть, можем ли мы освободить вас, но это может занять некоторое время. Обычно они не задерживают в таких случаях больше чем на сорок восемь часов, но законы Иллинойса дают им некоторое послабление на этот предмет, – ответил он. – Так что держитесь, и мы вытащим вас отсюда. Я буду на связи.