Дела и случаи нестарой школьной девы

— То есть ты хочешь сказать, что…

— Да, именно. Я не знаю, как это называется. Педофил — это, наверное, про гадов, которые к совсем уж маленьким ненормально относятся, — Алина явно с трудом подбирала слова, и Злата её прекрасно понимала. Здоровому человеку о таких вещах и говорить-то противно.

— А я же уже большая… почти. Но он всё равно скотина. Старая, вонючая, лысая скотина!

— Как ты обо всём узнала? — Злата попыталась переключить внимание девочки.

— Как-как? Подслушала! Я сначала ничего понять не могла. Мы, когда только здесь оказались, жили на втором этаже. Вы там были? Видели условия? Понятно, что это для мелочёвки, вроде моей матери. А потом вдруг кто-то приехал. Я обратила внимание на дорогущую машину, которая во двор въехала в четверг утром. В этот же день в столовой к нам подсел какой-то лысеющий дядька. Слащавый такой, с бородкой небольшой. И с маменькой моей так добренько-добренько беседовал. А сам на меня зырк, зырк. И говорит мне:

— Деточка, принеси-ка нам, пожалуйста, хлебушка ещё.

Я смотрю, а на столе хлеба ещё полно, и белого, и чёрного. Ну, и замешкалась. А мать как рявкнет:

— Ты что, не слышишь, дурища?! Иди и принеси, когда Главный тренер просит!

Она в жизни так со мной не разговаривала. Она вообще вся такая рафинированная, эфемерная, а тут такими словами! Я от ужаса вскочила и за хлебом. Вернулась, а этого Главного уже нет. Только мамашка довольная за столом сидит. Как будто подарок долгожданный получила.

В тот же день нас с ней перевели жить на четвёртый этаж. Не туда, где вы меня сегодня нашли, а в соседний номер. Он попроще, но тоже весь такой распрекрасный. Три комнаты, джакузи. Я такого и не видела никогда, хотя мы с папочкой неплохо жили.

Я за день устала, и легла спать. Жарко было, окно нараспашку, шторки ветром колышет — красота. Вдруг слышу, маменька моя куда-то намылилась. А потом её голос во дворе. Беседовала она с каким-то дядькой. Я не сразу поняла, что это и есть их главный. Он ей говорит:

— Альбина, вы, несомненно, достойны того, чтобы перейти на следующий уровень. Как только всё произойдёт, назначим день для таинства инициации.

Маменька моя лепечет:

— Ах, спасибо! Какая честь для нас!

Я лежу и думаю: для кого это для нас? А он, козлина, продолжает:

— Приведёшь мне её в воскресенье вечером. — То есть он, конечно, говорил «приведёте», он же весь такой интеллигентный, интеллигентный, аж до тошноты. И, продолжил, урод:

— Когда мы с симпозиума вернёмся, пусть она уже будет готова, и вечером приводите её ко мне. Вот вам список, вас завтра Геннадий по магазинам отвезёт. Купите всё по списку. В этих вещах она и должна будет ко мне прийти. Всё понятно?

Мама, теряя сознание от восторга, лепечет и в книксенах приседает. Я из-за шторы в окно подглядывала и видела.

— Да, разумеется. Всё так понятно, так понятно!

Тут маменька моя к его ручке припала, лобызает, обливаясь слезами восторга, а я чуть в обморок не грохнулась, потому как поняла, для чего мать меня сюда привезла и с какой стати нас на четвёртом этаже в этаких хоромах поселили. То есть она так хотела пробиться повыше в этом своём вертепе, что добровольно… Да что я говорю! Не просто добровольно, а с восторгом, упоением и признательностью меня ему была готова подарить!

У Златы всё плыло перед глазами. Она уже не возвращалась больше к уборке, а стояла, прижав девочку к себе, и гладя её по голове. Смеркалось, и вполне симпатичный дом этот стал казаться зловещим и мрачным.

— Мама вернулась развесёлая. Она и подумать не могла, что я всё слышала. Ходила по комнатам, песенки напевала. А я лежала и думала только о том, что мне делать. Когда мать заснула, я порылась в её вещах и нашла список этот, который Главный ей вручил. А там такая мерзость! Господи! Как его земля только носит?! В общем, там всякие юбочки в складочку и шотландскую клеточку, гольфики с помпончиками, босоножечки на плоском ходу, бантики разноцветные. Короче, тошнотина всякая для извращенцев. И это он планировал на меня нацепить!

Я тихонько денег у неё взяла, оделась — и ходу. А на первом этаже встретила ваших ребят — они мусор по зданию собирали и выносить на помойку собирались. Меня увидели — обрадовались! Хорошие такие, славные! — она горестно поморщилась. Не могла я им ничего не рассказать. Им тоже надо было из этого гнусного места бежать. Мы за угол отошли, я всё и растолковала.

Парни в ужасе были! Алёша просто рвал и метал. Они предложили мне помощь. Сначала, правда, порывались пойти Главному морду набить. Еле их отговорила. Тут народу толпы, и все или фанатики оголтелые или такие же уроды, как этот говнюк лысый. Тогда они предложили меня положить в тачку, в которой они мусор на ближайшую помойку должны были вывозить, и сверху мешками прикрыть. А потом мы бы тачку бросили подальше от дома, и на электричку. Ещё не очень поздно было, успевали. Алёша собирался меня к себе домой забрать. А там вместе с его братом мы бы что-нибудь придумали.

Хорошая идея была! Только не выгорело дельце. Геннадий этот, пёс цепной Главного тачку решил проверить на выходе. То ли догадался о чём, то ли у них тут это в порядке вещей. Ну, и запалил нас. С ним трое мордоворотов было. Меня уволокли. Парней избили. Сильно. Я утром во дворе пуговицу от рубашки Костика нашла и следы крови видела. Меня в воспитательных целях заставили плитку от крови, стоя на коленях отмывать. Я мыла и думала: живы ли? Но надеялась, что живы.

— Живы, — успокоительно кивнула Злата, — я сама видела.

— Слава Богу!

— А что потом?

— А потом мать меня обрабатывала, уговаривала. То орала, то на коленях передо мной ползала. Ужас такой! Ползает, пытается мне руки целовать, и всё твердит:

— Доченька, это великая честь! Доченька, это счастье!

То есть вот так, в пятнадцать лет с лысеющим козлом — это честь и счастье! А то, что я замуж всегда мечтала, за такого, как мой папочка? Что я детей хотела минимум троих?! И с мужем чтобы дружить и чтобы всегда вместе?! А она мне: так не бывает! И папочка твой уродом был! Это мой-то отец! Да он самый лучший! Он… — она вдруг замолчала на полуслове. — Скажите мне, что любовь есть, и что мать моя врала. А то, если это неправда, мне и жить уже незачем.

Злата твёрдо, веско прошептала:

— Есть. Я точно знаю. Просто твоя мама несчастная женщина. А я счастливая. И ты будешь счастливой. Верь мне.

— Я верю, — согласно кивнула девочка, — я верю и надеюсь любовь найти. А они… меня…

Злата смотрела на девочку и не знала, что ей сказать и чем утешить. Внутри у неё всё противно дрожало от накатившего чувства гадливости. Похожие ощущения она испытывала иногда, когда укачивало в транспорте. Усилием воли она взяла себя в руки и спросила замолчавшую и горестно вздыхающую Алину:

— А дальше?

Девочка встрепенулась:

— Дальше я рыдала всю пятницу. Вечером все уехали, а меня оставили с этим чёрным Геннадием и поварихой Татьяной Викторовной. Она вроде тётка такая хорошая. Но не простая, совсем не простая. Давно здесь работает. А, значит, не может не знать, что в организации происходит.

— Здесь что, кроме педофила, ещё тёмные дела творятся?

— Я думаю, что фильмы снимают для всяких извращенцев. Я тут видела аппаратуру всякую. А молоденьких девочек и парней здесь буквально на любой вкус… И, возможно, ещё наркота присутствует…