Делла-Уэлла

— Ну прямо принц Рюдель! — восхитилась Таира. — У нас про тебя уже написано: «Люблю я любовью безбрежною, нежною, как смерть, безнадежною; люблю мою грезу прекрасную, принцессу мою светлоокую, мечту дорогую, неясную, далекую…» Это не про меня, князь. Так что поищи светлоокую принцессу на какой-нибудь соседней дороге, как твой отец.

Неизвестно, как звучали бессмертные строки Ростана в ушах тихрианина, но, видно, транслейтор на этот раз не подвел — Оцмар отступил на шаг и замер, полузакрыв глаза. Лицо его побледнело так, что впервые стало заметно, что ресницы у него растут в два ряда: один — стрельчатый, а другой — пушистый… Ох, если бы не Скюз, бесстрашный и застенчивый Скюз…

— Не может быть, чтобы твой принц любил так же, как я, — прошептал он едва слышно.

— Успокойся, он вовсе не мой, и его вообще не существовало, — Рюделя вместе со всеми его песнями придумал один человек.

— Тогда найди в сокровищнице самый ценный дар и отошли этому человеку…

Таира решила не уточнять, как давно почил ее любимый поэт, — в истории французской литературы она была не сильна.

— Там видно будет, — сказала она. — Сперва покончим с нашими поисками.

— Сперва… — Он задохнулся и не смог договорить. Только взмахом руки указал на двустворчатую дверь, зловещим полукружьем чернеющую в глухой стене. Девушка легко вбежала по последним ступенькам, и створки бесшумно разошлись. Таира и принцесса переступили порог, и створки за ними мягко захлопнулись. Девушка, несколько удивленная тем, что их владетельный гид на этот раз не последовал за ними, обернулась — деревянная дверь была глухой. Никаких створок. И по всему видно, что пытаться ее отворить — дело бесполезное.

Таира только пожала плечами — знал бы творец всех этих секретов, на что способны джасперяне!

— Сориентируемся, — коротко бросила она принцессе.

Но это было легче сказать, чем сделать. Они находились в углу комнаты, своими размерами больше напоминающей тронный зал, хаотично заставленный всевозможной драгоценной мебелью и утварью. Было очевидно, что Оцмар собрал здесь творенья мастеров не только своей, но и сопредельных дорог. Самым приятным открытием был приличных размеров бассейн, ничем не огражденный и устроенный вровень с полом; наиболее настораживающим оказалась необозримой ширины постель с обманчиво одинокой подушкой. Одного взгляда было достаточно, чтобы удостовериться в том, что на ней никто в обозримом прошлом не спал. Вазы с фруктами напоминали о желательности обеденного перерыва, и пушистые крылатые зверьки, запрыгивая в комнату через широкое, во всю стену, окно, стремительно порхали от одного столика к другому, привычно воруя пропитание.

— А вот и ты, — проговорила принцесса, указывая на картину, висящую над изголовьем.

Она или не она, это еще был вопрос, но картина была именно та, о которой рассказывал Полуденный Князь: девушка под вуалью, сидящая на диковинном троне. Справа и слева, обрамляя ее, расположились серебряные раковины, образующие подобие Бахчисарайских фонтанов.

— Не знаю, как ты, а я бы окунулась, — заметила Таира. — Пока мы одни.

Но они уже не были одни. То тут, то там планочки наборного паркета начинали вращаться, раздвигаясь как лепестки диафрагмы, и снизу, точно дежурные призраки на театральной сцене, поднимались серебристо-серые воздушные создания с покорностью в движениях и потупленными взорами. Но когда их глаза ненароком подымались, в них сверкало жгучее любопытство. Они помогли снять пингвиньи балахоны и, разделившись на две молчаливые стайки, подвели принцессу к глубокому парчовому, как и было обещано, креслу, а Таиру — к точной копии изображенного на картине не то трона, не то скамьи подсудимого, потому что черный бархатный табурет был огражден изразцовым полукольцом и еще рядом ощерившихся кактусов. «Злые травы» — это Оцмар точно подметил. Все это до мельчайшей детали соответствовало картине, висевшей над изголовьем, и точно такое же, как и нарисованное, расшитое жемчугами платье ожидало Таиру.

Кресло это стояло у самого ограждения оконного проема, через которое в комнату вливался золотой солнечный свет.

— Мне предложен маскарадный костюм. — Девушка просто информировала принцессу, — о том, чтобы не примерить такое великолепие, и речи быть не могло.

Легкие пальцы серокожих прислужниц умело освобождали ее от пыльной куртки.

— Только я, с вашего разрешения, прежде всего ополоснусь. — Она осталась в одном крошечном купальничке телесного цвета, отделанном золотистой тесьмой. — Э-э, походное снаряжение не трогать!

Она свернула одежду и сапожки в тугой узелок и, едва касаясь босыми ногами теплого пола, помчалась, полетела через весь этот зал к принцессе, держа перед грудью узелок с одеждой, как баскетбольный мяч.

— Лови! — крикнула она на бегу, посылая натренированным движением скомканную одежду прямо на колени моне Сэниа, через головы не успевших расступиться непрошеных горничных. — Закинь на корабль, а то еще выбросят на помойку!

— Стоит ли раскрывать перед всеми… — начала принцесса, полулежавшая на жесткой парче, больше напоминавшей змеиную кожу.

— Подумаешь! Одним чудом больше. Но если ты настаиваешь…

Она огляделась и увидела еще одну огромную картину, задернутую бархатной шторой так, что виднелся только уголок посеребренной рамы. Скинув походную одежду, в которой приходилось оставаться даже ночью, она почувствовала себя почти невесомой и сейчас была готова прыгать, как на батуте, и петь по-птичьи, и наделать тысячу легчайших радужных глупостей, эфемерных и прелестных, как мыльные пузырики детства; переполнение сказочностью этих покоев, одурью безграничного поклонения темнокожего властелина этой страны и вообще непроходимым неправдоподобием всего происходящего приводило ее в состояние той иллюзорной эйфории, когда спишь и сознаешь, что все это — во сне, а потому доступно любое чудо…

Но чудес на ум что-то не приходило, и пришлось ограничиться простейшей детской уловкой.

— Ой, что это?! — вскрикнула она, указывая пальцем на бархатную штору. Да кидай скорее… — это уже шепотом.

Узелок полетел через непредставимое ничто — на пол командорского шатра, сопутствуемый едва слышным: «Мы в безопасности…»

— Сэнни, да на тебе лица нет! — вдруг вскрикнула она, бросаясь к принцессе. — Плохо, да? Эта длиннющая экскурсия… Ну, я тебя сперва покормлю хотя бы фруктами, и ты у меня поспишь. А весь этот кордебалет я сейчас шугану.

Она схватила с приземистой столешницы поднос с какими-то серебристыми рожками-стручками, особо популярными у летучих зверьков, и высыпала их прямо на черный принцессин плащ. Потом вспорхнула на освободившийся импровизированный пьедестал и, вскинув руки над головой, захлопала в ладоши:

— Минуточку внимания! Я, Царевна Будур, повелеваю вам… — и поперхнулась.

Сжимая в кулаке край бархатного занавеса, на нее безумными глазами смотрел Оцмар.

XIV. Жертвоприношение

Она медленно опустила руки и смущенно переступила с ноги на ногу. Она не то чтобы испугалась или смутилась нескромностью своего костюма — нет, в ней на миг вспыхнуло то магическое внутреннее зрение, которое изредка дает возможность людям заглянуть в свое будущее. И она поняла, что такой невесомо-счастливой, как минуту назад, ей не быть уже никогда.

Босые ступни примерзли к черепаховой столешнице.

— Ну вот, — проговорила она, стараясь хотя бы сохранить капризный тон прежней Царевны Будур, — ты все испортил. Разве порядочные люди подглядывают за женщинами, которые раздеваются?

Но он, казалось, даже не слышал ее голоса.

— Ты спрашивала меня, делла-уэлла, почему именно ты? — Он судорожно рванул занавес, и за ним открылось чудовищных размеров зеркало, чуть затуманенное небрежностью полировки. — Смотри же!

Раздался короткий свист, словно подозвали собаку, и тотчас же весь сонм пепельно-воздушных прислужниц сбросил свои одеяния. И девушка увидела себя, залитую медвяными предзакатными лучами, — живой взметнувшийся огонь меж задымленных холодных угольков, пламенная птица Феникс среди серых воробьев… Ну почему, почему Скюз не видит ее сейчас — такую?