Дело Николя Ле Флока

— Здесь отпечатки гораздо более четкие, — заявил он. — Похоже, кто-то прошел тут дважды.

Николя подошел к Бурдо, который, словно завороженный, разглядывал пол.

— Однако странно, — промолвил инспектор. — Разрази меня Господь, если эти следы не похожи как две капли воды на следы, оставленные на ковре вашими сапогами. Впрочем, проверьте сами.

Оба опустились на колени и принялись молча изучать отпечатки; наконец Николя произнес:

— Те же самые. Как две капли воды.

Отойдя в сторону, он присел на корточки и, вырвав листок из своей черной записной книжки, при помощи свинцового грифеля стал делать зарисовку следа.

— В самом деле, совершенно одинаковые, — повторил он. — Видите, в одном месте гвоздь вылез из подошвы, и от него на паркете образовалась глубокая царапина. Посмотрите.

— Следы совсем свежие. Оставлены не позднее прошлой ночи, — смущенно пробормотал Бурдо.

— Понимаю, на что вы намекаете. Но этому есть объяснение.

Вернувшись в гардеробную, Николя открыл шкаф, и Бурдо увидел на вешалке знакомый ему фрак комиссара; на полке лежали аккуратно свернутые рубашки и галстуки. Однако Николя явно ожидал увидеть в шкафу еще что-то.

— Исчезла! Моя вторая пара сапог, точно таких же, как те, что сейчас на мне, исчезла! — возмущенно воскликнул он. — Я всегда держал здесь кое-что из одежды.

— Может быть, их взяли слуги, чтобы почистить?

— Хотел бы я посмотреть, как они это сделают! Маркиз, мой отец, научил меня никому не доверять заботу о своих сапогах. Только владелец может навести на сапоги такой блеск и глянец, что кожа их засверкает, словно скорлупа каштана!

— Согласен, согласен, — закивал Бурдо; Николя крайне редко вспоминал о своем отце-маркизе. — Тогда другой вариант: следы оставили слуги!

— Исключено. Их приучили ходить босиком. Жюли ненавидит шум. Она всегда мечтала научить слуг бесшумно скользить по полу.

— Тогда, — задумчиво произнес инспектор, — остается предположить, что обнаруженные нами в этом коридоре следы принадлежат вам…

Заметив, что Николя сейчас взорвется, он поправился:

— Вам или оставлены вашими сапогами… Давайте проследим, куда они ведут.

Следы привели их в кухню, где царил идеальный порядок. В буфете они нашли блюдо с остатками курицы в соусе, к которому Бурдо проявил живейший интерес. Николя узнал свой любимый соус для птицы, изготовленный по рецепту чернокожих жителей Антильских островов.

— Надо забрать эту курицу, отнести в Мертвецкую и показать Семакгюсу: пусть исследует и проверит на яд на крысах.

На лице Бурдо все отчетливее отражалась внутренняя борьба с самим собой.

— Мне, наверное, придется составить отчет для господина де Сартина…

Николя прервал его на полуслове.

— Разумеется. Почему бы также не сообщить ему, что вас сопровождал не числящийся по его ведомству писарь, обутый в роскошные кавалерийские сапоги? И этот писарь сообщил вам, что вторую пару таких же сапог он хранил в шкафу в доме, где его никто никогда не видел, и вдобавок — напоминаю еще раз — этот писарь указал, где хранится одежда, принадлежащая некоему комиссару Шатле, с которым он хотя и никогда не встречался, но с первого взгляда опознал его панталоны! Я предупреждал, этот маскарад заведет нас в тупик… Вы первым попались в ловушку, и я вместе с вами. Мне не следовало принимать ваше великодушное предложение.

— Боже праведный, — тяжко вздохнул Бурдо, — лишь бы эта смерть оказалась естественной! В противном случае…

Ни один из них не решился высказать до конца второе предположение. Больше всего Николя мучило сознание того, что, будь он на месте Бурдо, он бы не преминул поинтересоваться, каким образом следы его сапог появились в коридоре дома покойной.

III ЛОВУШКА

Иисусу, Сыну Божьему, никто не поверил.

Кто же будет пророчествовать в своем отечестве?

Бретонская поговорка

Итак, расследование началось. Взяв дело в свои руки, Бурдо принялся методично раздавать указания. В Вожирар, к доктору Семакгюсу, и к Сансону, парижскому палачу, проживавшему на углу улиц Пуассоньер и Анфер, отправили посыльных. Парижский господин, как прозвали горожане палача, давно применял свои обширные познания в устройстве человеческого тела при вскрытии жертв уголовных преступлений. Николя всегда питал к Сансону искреннюю и исполненную сострадания дружбу, хотя и имел возможность убедиться, что сей скромный и прекрасно образованный человек способен на самые неожиданные причуды.

Служебные кареты доставят обоих добровольных помощников в Шатле, где вечером состоится вскрытие тела госпожи Ластерье. Предстоящая процедура не являлась простой формальностью: от ее результатов зависело дальнейшее направление расследования. Если предположение об умышленном отравлении подтвердится, в ход будет пущена неповоротливая судебная махина, со всеми надлежащими предписаниями.

С тяжелым сердцем Николя отошел в сторону и прислонился к стене, пропуская носильщиков, несущих труп к полицейской телеге. Чтобы во время поездки по неровной парижской мостовой тело не подбрасывало, и на нем не появились новые повреждения, его положили на толстый слой соломы и закрепили голову. А еще раньше Бурдо забил корпией все отверстия тела, дабы из него не вытекла жидкость, природу которой им предстояло определить.

Допрос слуг и гостей, присутствовавших в доме в тот вечер, инспектор решил отложить на потом, когда будут получены результаты вскрытия. Убедившись, что телега с трупом уехала, Бурдо опечатал двери дома и вместе с Николя сел в фиакр, В корзинке, взятой на кухне, Бурдо увозил остатки пищи, найденной в спальне и в буфете, а также белесого цвета напиток, перелитый в бутылочку, старательно закупоренную пробкой.

Сейчас Николя благодарил Бога за то, что согласился на маскарад. Он позволял ему, погрузившись в сонное оцепенение, безоглядно предаваться печали. Его одолевали дурные предчувствия. Надвигавшаяся ночь усугубила его дремотное состояние, и он невидящим взором уставился в темное окно. Холод вновь резко дал о себе знать; закутанные по самые уши, прохожие торопливо семенили по улицам, и лица их тонули в складках поднятых воротников. Сырой туман окрасил улицы в серый цвет, свет уличных фонарей с трудом пробивался сквозь его толщу. Вернувшись к созерцанию людей за окном, он вспомнил картину фламандского художника, виденную им в королевской коллекции: на фоне сыплющегося с неба снега безликая людская толпа двигалась к черневшему вдалеке кладбищу. Бурдо предложил ему зайти в их любимую таверну возле городской скотобойни, где они обычно наполняли желудки, прежде чем идти на вскрытие, но он отказался; ему не хотелось ничего. Он сухо заметил Бурдо, что его наряд рискует привлечь внимание трактирщика, которому прекрасно известно, что Бурдо много лет работает вместе с ним, Николя, и, обладая привычкой слушать все, о чем говорят его клиенты, трактирщик наверняка раскроет инкогнито комиссара.

Экипаж въехал под своды Шатле; громкое эхо, пробужденное стуком колес, прервало размышления Николя. Фиакр остановился. Бурдо, по-отечески поправив шарф, закрывавший нижнюю часть лица комиссара, заверил его, что темные очки сидят на нем превосходно; выйдя первым, инспектор внимательно огляделся вокруг. Путь был свободен. Холод прогнал с улицы всех субъектов, зарабатывавших выполнением мелких поручений и часто выступавших в роли рассыльных. Они спустились в мертвецкую. Еще в начале своей службы в полиции Николя стал проводить вскрытия в комнате для допросов, мрачном помещении с готическими сводами, расположенном возле канцелярии уголовного суда. С тех пор ему не раз доводилось пользоваться этим подвалом, посреди которого стоял удобный для его целей массивный дубовый стол с каменной столешницей с желобком. Немалым преимуществом при таких операциях являлась и близость морга. Спустившись вниз, Николя и Бурдо с удивлением обнаружили, что Семакгюс и Сансон уже ждут их. Для Николя было поистине неразрешимой загадкой, каким образом друзей смогли так быстро предупредить, а они не менее быстро прибыть на место, принимая во внимание большие расстояния, отделавшие их жилища от Шатле. Соратники увлеченно обсуждали операцию по извлечению камня из почек у больного, поступившего в больницу Отель-Дье, после которой Сансон пригласил Семакгюса полюбоваться его новыми хирургическими инструментами, присланными ему из Пруссии с почтовой каретой.