Дело о рубинах царицы Савской

Уксус издавал резкий запах, ребенок проснулся и начал капризничать, но я продолжала. Закончив обтирать его, я передала платок и плошку с уксусом матери и сказала:

— Через час снова оботрите его, и дайте ему питья — липового чаю с медом или сухой малиной. Поите его чаще.

— Да откуда у нас чай! — всплеснула руками женщина. — И вода только та, что в баке. Горячей нет.

— Постараюсь что-нибудь для вас сделать. А пока просто дайте ребенку пить, у него губы совсем высохли.

Обернувшись к первому помощнику капитана, я спросила по-французски — мне не хотелось, чтобы переселенцы поняли, о чем речь:

— Сергей Викторович, надо что-то делать. Нужен кипяток, горячее питание, фонари для освещения. И доктор, в конце концов!

— Но у нас грузовой корабль, г-жа Авилова, — ответил он мне так же по-французски. — Доктор не предусмотрен.

— Но когда фрахтовали корабль, знали, что надо перевозить людей. Значит, надо было пригласить врача на время плавания. Давайте поднимемся наверх. Я очень довольна, что побывала здесь — теперь смогу рассказать г-ну Аршинову и капитану о первостепенных нуждах переселенцев.

И я, взявшись за скобу, полезла наверх. Рощин страховал меня снизу.

— Подождите! — услышали мы крик. К нам подбежал молодой человек. Я узнала его — это был Нестеров, студент и фотограф.

— Слушаю вас, — обратилась я к нему.

— Г-жа Авилова, если вам это интересно знать: до поступления в университет я служил в институте под попечительством герцога Ольденбургского — там производили вакцины от чумы и дифтерита, так что хоть и незаконченное, но медицинское образование у меня есть.

— Прекрасно, г-н Нестеров. Займитесь больным, а я еще вернусь, и вы сообщите мне, что вам нужно для исполнения медицинских обязанностей.

Выбравшись на палубу, я отряхнула платье и спросила Рощина:

— Скажите, Сергей Викторович, а как детей спускали в трюм? Я еле-еле спустилась, а они же крошки совсем!

— Их на шкертах [9] спускали, а матросы страховали снизу. У нас все предусмотрено, можете не волноваться.

— Да как же мне не волноваться? Люди лишены самого необходимого. Я хочу, чтобы капитан принял меня немедленно!

9

Шкерт — концевая веревка, бечевка для подъема чего-либо на судно

Иван Александрович внимательно меня выслушал.

— Камбузу отданы все необходимые распоряжения, — сказал он. — Переселенцы ежедневно будут получать горячую еду, хлеб по фунту на душу и кипяток.

На камбузе в двух огромных котлах кипела вода. Помощники кока споро наливали в два двухпудовых бачка кашу и густой перловый суп — это готовилась еда для пассажиров. Отдельно, в холщовый мешок повар перекладывал круглые буханки, вслух считая каждую.

Дородный кок кивнул мне и ткнул пухлым пальцем в мешок:

— Все в порядке, барышня, сорок буханок.

— Вы полагаете, этого хватит? — усомнилась я.

— Не хватит — добавим. Хлеба достаточно.

— Не могли бы матросы отнести кипятку в трюм? Люди хотят чаю.

— Все будет, — и прикрикнул на матросов: — Пеньковый фал захватите. Да не этот, покрепче. А то каша на голову им шваркнется, — обратившись ко мне, пояснил: — На веревке бачки спускать будем. Потом также пустые и поднимем.

— Позвольте попробовать, — попросила я.

— Извольте, — немного обиженный кок протянул мне столовую ложку. — И суп хорош, и каша. Не господская еда, но для простого народа в самый раз. У меня матросы едят и хвалят.

Действительно, каша оказалась сытной и щедро сдобренной коноплянным маслом.

— Полина, вот вы где! А я вас ищу, — раздался на камбузе голос Аршинова. — Что вы тут делаете?

— Кашу пробую, — ответила я, возвращая коку ложку.

— И как?

— Вкусная.

— Тогда и мне дайте, — Аршинов перехватил у кока ложку, зачерпнул от души каши и проглотил. — Да, знатная каша, молодец, кок! Не подвел!

— Николай Иванович, — обратилась я к казаку, когда мы вышли из камбуза, — плохо людям в трюме. Без света они там, ребенок в горячке мечется.

Аршинов нахмурился:

— Я займусь этим, Аполлинария Лазаревна, а вы ступайте к себе, отдохните. Вон зеленая вся от качки.

— Спасибо, Николай Иванович, но я не хочу отдыхать. Лучше схожу гляну, может, что-нибудь из медикаментов пригодится. Кстати, у одного из переселенцев, студента Нестерова, оказалось медицинское образование. Он вызвался понаблюдать ребенка.

С тех пор я ежедневно спускалась в трюм, расспрашивала людей об их нуждах, а потом поднималась наверх и теребила капитана, Аршинова, первого помощника, — любого, кто мог бы помочь мне.

Ребенок выздоровел и его мать каждый раз, когда я проходила мимо, осеняла себя крестным знамением и кланялась. Мне было неудобно.

Нестеров вовсю занялся фельдшерской практикой: вскрывал нарывы, прикладывал свинцовую примочку к ушибам, поил недужных касторкой — почему-то многие маялись животами от морской болезни.

Запах в трюме стоял тяжелый. Воды для мытья нет — только питьевая. Гальюн устроен просто до невозможности — все совершалось в бачок, который дежурный выливал в бочку. Раз в день бочку стрелой вытаскивали наверх матросы и опорожняли в море.

Около двух десятков человек ходили за коровами: задавали корм, сгребали в сторону навоз. Бабы доили. Детям давали свежее молоко.

Уже прошли Босфор и Дарданеллы. Потеплело. Корабль вышел в Эгейское море, и я каждое утро выходила на палубу и наслаждалась особенным дурманящим воздухом. Здешний ветер не похож на те резкие колючие порывы, которые не давали мне дышать в N-ске. Морской воздух напоен жизнью, именно тут должна была зародиться цивилизация, и принести миру красоту и искусство.

— Ох, какая бабонька! И наверху ходит — наверное, из благородных. Сейчас мы ее оприходуем!..

В мои раздумья ворвался наглый пьяный возглас. Я обернулась. За моей спиной стояли два мужика и протягивали ко мне руки.

— Хороша, — с пьяной настойчивостью сказал один из них. — Чистенькая.

— Позвольте, — я отступила к поручню, — что вы себе позволяете?

— А чего ж не позволить? — усмехнулся второй. — Мы хотим чинно благородно под ручку погулять. Дадите ручку, барыня?

Испугаться я не успела. Откуда ни возьмись, появился боцман и засвистел. Со всех сторон подбежали матросы и скрутили пьянчуг.