Демоны Боддеккера

— Вы встречаетесь с ними в малом конференц-зале.

— Я?

— Я предупрежу, что вы идете.

Я двинулся по коридору. Волосы на затылке встали дыбом. Ох, как мне все это не нравилось. Я попытался внушить себе, что это какая-нибудь очередная глупая встреча с руководством. Небось Ферман завел себе щенка и не знает как его назвать. Или Джет хочет повесить какой-нибудь из своих рисунков в музее современного искусства. Или Шнобелю приспичило посоветоваться о цвете обоев для… Нет, черт возьми! Шнобель мертв.

Я вошел в пустую комнату, придвинул стул, но решил пока не садиться. Засунул руки в карманы и переминался с ноги на ногу, выжидая, пока кто-нибудь появится.

Первым пришел Спеннер.

— А, Боддеккер. Остальные будут через минуту. — Он уселся за стол и открыл ноутбук. — Значит, ты получил наше послание?

— Послание? Спеннер нахмурился.

— У тебя какие-то проблемы с программным обеспечением феррета?

Я покачал головой.

— Я еще не заходил в офис после ленча.

— А. Тогда все ясно.

«Что ясно?» — хотелось спросить мне. Но в эту секунду в комнате появился Финней, на шаг позади него — Хонникер из Расчетного отдела. Увидев меня, она виновато отвернулась.

Угу, подумал я, началось.

— Боддеккер, — сказал Финней. — Все правильно. Садись и приступим к делу.

— Спасибо, я постою.

Финней пожал плечами и выдвинул стул для Хонникер, а потом уселся сам.

— Если тебе так удобнее…

— Удобнее.

— Боддеккер, — произнес Спеннер. — До нашего сведения дошло, что ты собираешься покинуть Пембрук-Холл.

Хонникер беспокойно заерзала в кресле.

— Именно поэтому я и пришел, — подтвердил я. — Я увольняюсь.

— Кто за этим стоит? — спросил Спеннер. — «Штрюсель и Штраусе»? «Мак-Маон, Тейт и Стивене»? «Дельгадо и Дельгадо»?

— Никто, — возразил я. — Я ухожу из принципа. Финней закатил глаза.

— Это не имеет отношения к так называемому альтруизму?

— Боюсь, что имеет.

— Тебе не нравится направление, в котором развивается твоя карьера? — осведомился Спеннер.

Я поглядел на Хонникер.

— Думаю, вы уже знаете ответ на этот вопрос.

— Если ты не хочешь заниматься Дьяволами, — произнес Спеннер, — почему так сразу и не сказал?

— А что, это сыграло бы какую-нибудь роль?

— Разумеется, нет. Но мы могли бы сделать эту должность чуть более… более приемлемой.

— Единственный способ сделать эту должность чуть более приемлемой, — ответил я, — это зашить Дьяволов в мешок с кирпичами и бросить на середину Гудзона.

— Честно говоря, — заявил Финней, — не понимаю твоей враждебности по отношению к Дьяволам.

— Дело не в них, — пояснил я. — Дело в вас и вашем отношении к ним. Если бы вы так идиотически не цеплялись за товары из «Мира Нано», то и сами считали бы их тем, кем считаю я — заурядными уличными головорезами.

— Прошу прощения, — возразил Спеннер, — но Тараканчик — профессиональный актер. И его досье совершенно чисто — мы специально проверяли перед тем, как подписать с ним контракт.

— Большое дело! Досье Фермана очистилось в ту минуту, как ему исполнилось восемнадцать. Кроме того, когда вы заключали контракт с самим Ферманом и его парнями, преступное прошлое вас так не беспокоило, не правда ли?

— Ну, мальчик мой, это ведь было подростковое досье, — снисходительно произнес Спеннер. — А это совсем другое дело.

— Вот видите! — закричал я. — В том-то все и дело! Вы двое, и она, — я показал на Хонникер из Расчетного отдела, — и все «старики» из правления, и вообще все в этом здании, кроме тех, кто как я общался с Дьяволами Фермана хоть мало-мальски продолжительный срок, смотрите на них через подернутые флером коммерции очки. Ну попытайтесь хоть на минутку снять их и поглядеть правде в глаза.

Спеннер посмотрел на Финнея.

— О чем он говорит?

— Я говорю о Ранче Ле Рое, и Чарли Анджелесе, и Сильвестр. Я говорю о том, что произошло с Норманом Дрейном и Гарольдом Боллом, о том, что произойдет с Грегом Замзой в результате его вступления в Дьяволы. Как насчет людей, которые все еще толпятся перед агентством, мечтая любыми путями урвать для себя кусочек славы Дьяволов? И как насчет «Теч-бойз», которые украли деньги на фирменный «дьявольский костюм» и теперь слоняются в окрестностях, изображая своих героев? Хоть кому-нибудь из бухгалтерии или юридического отдела пришло в голову посмотреть, как изменился уровень городской преступности и количество несовершеннолетних нарушителей порядка после первого же показа «Их было десять»?

— Не глупи, — сказал Финней. — Никто не ведет себя в жизни так, как показывают по телевизору.

— Тогда на чем основаны наши рекламы? — прорычал я. — Скажите, когда последний раз вам доводилось спросить кого-нибудь, закончил ли он работу, и не услышать в ответ: «Я управился»? Вам еще не надоело слышать «их было десять» в ответ на любой вопрос о количестве чего-либо? Все это — влияние Пембрук-Холла и вы можете по праву гордиться им. Но коли уж вы радуетесь успехам, то должны принимать на себя вину и за нежелательные последствия, о которых не подумали заранее. А если нет — вы просто ослы. Финней честно обдумал мои слова.

— Тогда сам-то ты кто?

— Еще больший осел. Самый главный. Но мне хотя бы хватает здравого смысла выйти из дела, когда представился случай.

— И куда ты отправишься, «выйдя из дела»? — осведомился Спеннер.

— Еще не думал, — признался я. — Мне бы хотелось работать в каком-нибудь агентстве, в жизни не слышавшем о «Наноклине» или Дьяволах Фермана. Где, услышав «я управился», люди недоуменно поднимают брови и переспрашивают: «Чего-чего?». Впрочем, не думаю, что такое возможно.

— Мы говорим не о работе, — уточнил Финней. — Где ты собираешься отсиживаться, пока не вернешься в рекламу?

Я пристально поглядел на Хонникер.

— Да так, есть у меня одно местечко на примете.

— В Принстоне, да? — Спеннер застучал по клавишам ноутбука.

— Что происходит? Финней пожал плечами.

— Ничего. Решительно ничего.

— Сегодня утром мы совершили одно небольшое вложение капитала, — сообщил Спеннер. — В смысле, небольшое по меркам Пембрук-Холла.

— Вложение в недвижимость, — уточнил Финней. — Но можешь назвать это вложением в будущее.