Деревянный чурбан

Старик говорил глухо - усы мешали, но веско и даже торжественно, как власть имеющий.

– Я их так понимаю, что смещение произошло: Христа-то они забыли, а обычай христианский соблюдают не в пример многим и из наших. Водки не пьют, никому худого не делают, воровства промеж них нет... нравственность имеют высокую и себя очень соблюдают. Наших не чуждаются, нет, но только идола своего никому показывать не могут. Такой у них, значит, закон... А старичок тот у них замест главного шамана, что ли, считается. Очень правильный старичок. А теперь у них такое идет, что ну!.. И какие последствия тому могут быть, неизвестно. А только я вам скажу, что назад тем же путем вам теперь идти несподручно. Вы тут денька два поживите, а сын, старший мой, вернется, я ему прикажу, он вас проводит.

– Фью!
– самоуверенно присвистнул Веригин и посмотрел на свое ружье, стоявшее в углу. Ему было досадно, что старик как бы нотацию ему читает, и тем более досадно, что ему самому было стыдно своей мальчишеской выходки.

Старик покачал головой, но ничего не сказал и стал наливать на блюдечко.

Шутов с тревогой посмотрел на него.

– А ты знаешь, ты в самом деле не ходи, подожди!
– волнуясь сказал он.

– Наплевать!
– хвастливо возразил Веригин именно потому, что ему самому что-то стало жутко и стыдно было в этом признаться.

В избе было душно и темно. Лампочка давала мало свету; по стене от самоварного пара быстро проползали и исчезали под потолком дымные тени.

– Нехорошо!
– проговорил старик как бы про себя.

– Ну что ж, - заговорил Веригин, озлившись на его осуждающий тон, - вы, верно, человек религиозный, следовательно, должны одобрять мой поступок: разрушил идолопоклонство!.. Святые отцы всегда так поступали!

Старик покосился на него, показывая, что понял насмешку.

– Вашему делу святые отцы не пример!
– неодобрительно сказал он.
– И не все правильно и святые делали.

– Что ж, по-вашему, не надо бороться с суевериями? Пусть себе идолам поклоняются, что ли?
– насмешливо спросил Веригин.

Старик помолчал.

– Всяк человек своего идола имеет!
– наставительно возразил он.
– Не в том дело, чему человек поклоняется... Нам с вами чужую веру гнать не к лицу!.. Ты свою веру знай, барин, а чужой не касайся. Ты себя в добре держи и будешь тем самым Богу слуга. Не в храме, а в духе!
– торжественно и непонятно возгласил старик, значительно подняв толстый, заскорузлый палец.

– Так то дух, а то деревянный чурбан!
– не вдумываясь в слова старика, возразил Веригин.

– Чурбан!.. А ты во что веришь, барин?
– уже явно неодобрительно вдруг спросил старик и зорко уставился на Веригина.

Веригин засмеялся.

– Я в человечество верю, старик!

– В человечество?
– раздумчиво и как бы с недоверием переспросил Федор Иванович.
– В человечество!.. Ну, ин по-твоему... И крепко веришь?

– Верно крепко, коли сюда попал!

– Во! А почем ты знаешь, что твоя вера - правая?

– Я думаю!

– А ты не думай, а говори, как понимаешь! Вот, скажем, и я, и Василий Васильевич, и старичок тот, и урядник наш, скажем, тоже - люди-человеки. Так ты и в нас веришь?

– Ну, почему - в вас?.. Я, старик, в идею человечества верю! улыбнулся снисходительно Веригин.

– Ась?
– переспросил Федор Иванович и наклонил ухо, из которого торчали седые волосы.

– Ну, во всех вместе верю!
– смеясь, пояснил Веригин.

– Нет, это ты пустое говоришь!
– покачал головой старик.
– В каждого человека верить ты не можешь, потому что человек смертен и в юдоли своей весьма даже ничтожен. Этак ты и в козу поверишь!.. А веришь ты, как и все мы, в правду да в добро... Ты в людях правде и добру кланяешься. И выходит, что человек тебе наместо чурбана служит.

– Как?
– в свою очередь переспросил Веригин.

– Намедни к нам миссионер приезжал, - как бы не слушая, продолжал старик, наливая чай, - собрал народ, книги вывалил и пошел: не так крестимся да не так молимся, неправедно, значит, живем и через то геенне огненной уготованы!.. А у самого рожа как самовар... Постник!.. Ты-то как крестишься, когда анафеме людей предаешь?
– спрашиваю... Как ты Богу молитвы возносишь перед образами постников великих, ежели от тебя винищем разит?.. Осерчал, изругал да и уехал!.. Смеялись потом наши... А мне не смешно!.. Человек не Богу, а вере кланяется... Построил себе церкву, ей и служит, а в жизни у него Бога-то и нет!.. Руки да язык верят!.. К чему такая вера, хоть бы она самая расправильная? Ни к чему!.. А тот старичок, которого ты изобидел и, может, веры решил, своему идолу нелицеприятно служил!.. Дай Бог тебе, чтобы ты так со своим человечеством жил, как он со своим чурбашкой!.. А ты зачем человеку зло сделал, коли в человека веришь?..

– А черт же его знал!
– обозлился Веригин и в замешательстве стал закуривать, притворяясь, что все внимание его поглощено огоньком спички.

– Нет, не черт!
– укоризненно возразил старик.
– А ты-то знай, что у каждого свой чурбан есть, и никакая вера перед другой никакого преимущества не имеет... Бога никто же не видел нигде же!.. Ты Бога спрашивал, какая вера ему милее?.. Перед Ним все веры равны, а человеку та и лучше, от которой в нем зла меньше. Ты мимо своего чурбана на Бога смотри, как чурбан-то уже и не чурбан выйдет!.. Вот тебе и весь сказ, а ты над ним подумай. А я пойду... Покорнейше благодарим за угощение!

Старик перевернул стакан, положил огрызок сахара на донышко и встал.

– Большой вы философ!
– смешливо сказал Веригин.

– Философ!
– горько повторил старик и безнадежно покачал головой. Прощенья просим!

Он вышел, низко выгнувшись в дверях.

Веригин и Шутов долго молчали. Глухой голос, казалось, остался в комнате и давил на душу.

– Любопытный старик!
– наконец сказал Веригин, собственно, потому, что не знал, что сказать.

– Он умный старик!
– оживился Шутов.
– Я с ним очень люблю беседовать... Есть в нем что-то крепкое!

– Да-а..
– неохотно согласился Веригин, которому было досадно, что старик как будто бы отчитал его.

– А у нас все вразброд пошло!
– помолчав, заметил Шутов, очевидно перескочив к этому от фразы о крепости старика.
– Все переругались, перессорились, все программы перепутали... Проиграли дело, а теперь и торгуются, кто прав, кто виноват!.. Тяжело слушать!.. И что тут спорить. Все виноваты!.. Мала было готовности идти до конца... А в сущности, что ж: нельзя от всех требовать геройства!

– Ты-то достаточно, кажется, погеройствовал!
– заметил Веригин, с невольной лаской посмотрев на жидкие больные волосы и ясные открытые глаза.

– Какое там геройство!
– махнул рукою Шутов.
– Что легкие отбили, так это случай!

– Хорош случай!
– засмеялся Веригин, и глаза у него стали влажными. Шутов заволновался.

– Нет, в самом деле...
– сказал он, видимо желая переменить тему, - все бы это ничего, а скверно то, что лежишь тут, как колода, когда там каждый человек на счету!