Деревянный каземат

– С кем ты там разговариваешь? – послышался голос пришедшего в себя охранника; глаза резко дернулись вверх, стараясь быстрее занять прежнее место.

– Ты боишься? – удивился Вадим.

– Я ничего не боюсь, просто время еще не пришло.

– Какое время?

– Долго объяснять, – глаза вновь воцарились под потолком, когда за спиной гулко раздавались шаги.

– У тебя что, крыша едет?

– Типа того.

Ничего не объясняя и не оглядываясь, Вадим направился к выходу; благо, дверь так и оставалась открыта, а охранник, видя, что ничего не украдено, не стал преследовать странного визитера – заниматься поимкой психов не входило в его обязанности.

Уже сидя в машине, Вадим наблюдал, как он подозрительно выглянул на улицу и поспешно запер дверь.

…Время не пришло… но, похоже, апокалипсис совсем близко, раз заговорили картины. Может, и портрет матери обладает таким же свойством?.. С мыслью, что все это необходимо выяснить, прямо, сегодня, иначе он не поймет, как жить завтра, Вадим выехал со стоянки.

Сет встретил его рычанием, но хозяин даже не взглянул на пса – на ночь он его не кормил, а ведь в этом заключались все их отношения. …И зачем мне такая зверюга? Тоже ведь была прихоть матери… Остановившись перед гаражом, поднял голову и увидел темные окна третьего этажа. …Он же собирался работать… хотя если ушел, то даже лучше. Мать права, пусть пьет, а то неизвестно, что еще он создаст в трезвом уме, вместо говорящих портретов…

Вадим не мог знать, что Костя просто спал, сломленный алкогольной усталостью последних дней. Он сумел нанести на холст несколько линий и понял, что не в состоянии создать образ, который хотел; вложить в него то, что сделало б его живым. Правда, в слове «живым» он видел чисто художественный смысл, а не тот, который теперь подразумевал Вадим.

– Мам! – крикнул Вадим, едва открыв дверь комнаты, но портрет остался лишь плоским безжизненным изображением. …Ах да, я же забыл настроиться! Оказывается, здесь пока ничего не изменилось; слава Богу, картины не перешли в наступление… не, у меня, точно, крыша едет…

– Мам… – Вадим уселся к столу, – ты меня слышишь?

– Ты нашел портреты? – губы ее, вроде, чуть шевельнулись.

– Я видел светящиеся зеленые глаза, которые разговаривали со мной… если я, конечно, не сошел с ума…

– Ты не сошел с ума.

– Тогда объясни, иначе я сам сдамся в психушку!

– Нет! – испугалась мать, – ты не можешь меня бросить!

– Даже так?.. – Вадим почувствовал, что нащупал слабое место, – или ты рассказываешь все, или завтра я еду сдаваться.

– Но ты все равно не поверишь…

– А это не твои проблемы!

Портрет надолго замолчал. Вадим даже подумал, что нарушилась связь, но вдруг послышался отчетливый вздох.

– Я думаю, это твой отец… (Вадим настолько растерялся, что раскрыл рот, но мать, видимо, и не ждала иной реакции). Жили мы в маленькой деревушке, дворов пятнадцать… не знаю, как там сейчас, а тогда леса вокруг были дремучие. Что такое город, мы понятия не имели. Телевидения в то время еще не было, а радио послушать, так километров двадцать надо пройти, до села. Там и правление колхоза до войны было, и церковь. Ее каким-то чудом в тридцатые не взорвали, а в войну Сталин и вовсе разрешил службы служить. Так что и батюшка свой был.

Мы, вроде, для того села, хутор не хутор – так, не пойми что. Но жили, по тем временам, неплохо. Скотину водили, в лесу грибами-ягодами перебивались, огороды опять же, а кто хотел – в село перебирался. Там на трактористов учили, но дальше, по тогдашним законам, уехать все равно никто не мог – паспортов-то на руки не давали…

Потом война началась. Мужики на фронт ушли. Остались только самые древние, да Степан. Ему в детстве косой сухожилие перерезало, и хромал он так, что не только в солдаты, а даже партизаны к себе не взяли – сказали, одна обуза для отряда. Ну, для кого, может, обуза, а бабы и такому радовались. Оно ж как? Война войной, а жизнь жизнью. Я ж девка видная была, только красоваться не перед кем, кроме того Степана. Вот он и клюнул.

Потом немцы пришли. В селе они небольшой гарнизон оставили, а к нам всего пару раз наведывались, так что мы, как жили, так и продолжали жить. Никого они ни вешали, ни расстреливали, в Германию ни угоняли. Скотину, правда, почти всю позабирали. Коров осталось… не помню уж, две или три на всех, самых захудалых. Берегли их, естественно, как зеницу ока.

Одна корова у нас со Степаном была. Как сейчас помню, Машка – худая, старая, но хоть такая. Пастись их обычно не гоняли – некому, да и страшно. Так возле дома она и бродила, да вдруг пропала.

Дело к вечеру. Думаем, если на ночь в лесу ее оставить, не волки, так партизаны приберут. Они ребята лихие. Я понимаю, что немцам они житья не давали, но и нам, честно говоря, доставалось. Есть-то все хотят, даже самые разгероистые герои, а в село каждый день не сунешься. У нас же тихо, поэтому обычно к ночи заявляются, и «именем Советской власти…» А как не дать? Свои все-таки… так вот, о корове. Хотела я идти искать ее, но Степан не пустил. Говорит, что на немцев нарвусь, что на партизан – все кобели, когда ничейную бабу видят, и сам пошел.

Лес-то большой, но было одно место, к болотам ближе. Кто б с тропинки не сбился, всегда почему-то там оказывался – что человек, что скотина. А грибы там росли какие!.. За полчаса мешок можно набрать. Но была и одна особенность – ежели кто на ночь там оставался, то не возвращался уже никогда. Гиблым место считалось, хотя днем многие туда ходили, даже дети. Вот, Степан и пошел, чтоб до темноты успеть. Оно, вроде, недалеко, но у хромого-то другие понятия о времени и расстоянии… ну, к ночи он и не вернулся.

Утром всей деревней пошли к болоту искать, и нашли ведь – первый раз такое случилось. Видим, сидит Степан возле дерева. Седой весь, и лицо бледное, будто ни кровинки не осталось, но живой. Подняли его, а он головой крутит, вроде, понять не может, где находится. И что удивительно – молчит. Так он с тех пор до самого последнего дня ни слова и не сказал. Может, если б писать умел, так написал бы, что с ним приключилось, но он только три класса закончил. Да и зачем ему больше – расписывался за трудодни, и ладно…

Корова, естественно, пропала, но это уже не важно – главное, мужик цел. А пока до дому дошли, смотрим – Степан-то хромать перестал. Чудо такое свершилось. Потом еще недельку отлежался, окреп – мужик стал… откуда сила появилась?.. За любую работу берется и все получается. Один все делал!

Тут бабы шептаться начали, мол, неспроста все это. Черт, мол, в него вселился, а его душу себе прибрал. Они-то шепчутся, а я радуюсь. От зависти, думаю – был калека, а тут настоящий мужик, непьющий да работящий. Дом подправил; телку откуда-то пригнал (а у него ж не спросишь – есть, вот, и есть); потом коза появилась… только в гости к нам никто не заходил – из дома, бывало, выходишь, а все прячутся. Мне сначала не по себе было, а потом привыкла.