Держава (том первый)

— Господа офицеры. Лейб–гвардии Павловский полк удостоил вас высокой чести, приняв в свои ряды. Вы надели наш Павловский мундир и погоны. Не важно, сколько на них звёздочек. Важно, что вы — русские офицеры. Видите, сколько героев воспитал полк и его командиры, — обвёл взглядом портретную галерею. — И каждый из них, даже умирая, думал не о себе. Думал о России и о чести мундира. Будьте достойны их. И ещё, господа. Офицер должен уважать своего собрата, нижнего чина. Вы и солдаты — главные защитники России. Офицер служит за идею. За Бога, Царя и Отечество, а не за деньги! Воинское служение носит духовный характер, ибо умирать за деньги никто не станет. Всегда помните слова Петра Первого: «Кому деньги дороже Чести — то оставь службу!». Остальное вам объяснят младшие офицеры. Они введут вас в полковую жизнь. Рубанова — подпоручик Гороховодатсковский. Зерендорфа — подпоручик Буданов. Станете их, т–э–э-к ск–э–э-ть… подведомственными. Достойной вам службы, господа. После того, как представитесь всем офицерам полка, вас ждёт «парадный обед». Но всему своё время, — вышел из зала, оставив их переваривать услышанное.

Следующие два дня, заказав визитки, ездили представляться офицерам, которых не застали в Собрании.

В первый день, надев парадную форму, представлялись старшим по чину. В основном — всем офицерам полка.

— Рубанов, а не прерваться ли нам на обед, — накатавшись на извозчике и, видно, нагуляв аппетит, предложил Зерендорф. — Поехали к нам. Через два квартала мой дом. Отдохнём, пообедаем, с отцом познакомишься… Мы с ним вдвоём живём. Он меня и вынянчил, и воспитал, — глаза у Зерендорфа стали нежные и, показалось Акиму, даже набухли от слёз. — Мама рано умерла. Я её даже не помню… Ни братьев, ни сестёр, ни родни у меня нет. Только отец. Он для меня ВСЁ! Как, думаю, и я для него, — остановил извозчика у подъезда кирпичного четырёхэтажного дома. — На втором этаже мы и живём. В наследство от деда четырёхкомнатная квартира досталась, — поднялись на второй этаж.

Дверь открыла пожилая прислуга в белом фартуке и чепчике на седых волосах.

— Гришенька-а, — заулыбалась старушка. — Эраст Петрович ждут-с обедать, — пропустила их в небольшую прихожую с зеркалом во всю стену. — Здравствуйте, барин, — с достоинством поклонилась Акиму. — Давайте ваши фуражки, господа.

Глядя на старенькую прислугу, на то, как неловко она себя чувствует, Рубанов понял, что гости здесь бывают редко, если вообще бывают.

На звук голосов в проёме двери показался и сам хозяин дома.

Увидев моложавого, прямого и подтянутого мужчину в пехотной форме с полковничьими погонами, Аким по привычке вытянулся во фрунт.

— Вольно, вольно, господа подпоручики, — приятным баритоном произнёс он, смакуя слово «подпоручики». — Мойте руки, и прошу за стол, — махнул рукой в сторону комнаты. — Зинаида, поставь, пожалуйста, ещё один прибор.

Было видно, что моложавый полковник рад гостю. Рад, что у сына появился друг. Рад, что сын стал офицером. Рад, что он попал в лучший гвардейский полк. Рад тому, что он у него есть его единственный, любимый сын.

За обедом Эраст Петрович с удовольствием слушал молодёжь. От души смеялся, когда Григорий рассказал, как они перепутали квартиры, и по ошибке представились какому–то чиновнику из департамента почт и телеграфов, недоумевая, чего это «капитан» какой–то небритый, расхристанный и пахнет луком.

Прощаясь, полковник с чувством пожал Акиму руку, приглашая без стеснения посещать их холостяцкую берлогу.

Рубанов пообещал, заметив, как чопорная старушка обиделась на «берлогу».

— Замечательный у тебя отец, — когда вышли, похвалил Эраста Петровича Аким. — Простой и хлебосольный, — обратил внимание, как зарделся от удовольствия его друг.

Они чётко козырнули проходящему подполковнику и остановили извозчика.

Акима тоже всё радовало сегодня. И солнечный день, и голубое небо, и то, что им надо «представляться», и особенно худосочный обладатель визгливого голоса, достопочтенный Григорий Эрастович.

На следующий день объехали равных по чину. Всего несколько человек.

15 сентября лейб–гвардии Павловский полк давал грандиозный «парадный обед» по случаю принятия в свои стройные ряды двух подпоручиков, которые отныне стали не «павлоны», а «павловцы».

Волнуясь, в полной парадной форме, держа гренадёрки, согласно уставу, в левой руке, а с правой сняв белые перчатки, они вошли в сияющую от света люстр собранскую столовую и остановились в дверях, не зная, что делать дальше.

К огромному удивлению, строевым шагом к ним подошли Буданов с Гороховодатсковским, и серьёзно глядя на их удивлённые физиономии, отсалютовали шашками.

Они в недоумении и растерянности вытянулись во фрунт.

Встав по бокам и повернувшись кругом, подпоручики замерли, держа шашки «под высь».

В эту минуту, сидевшие за парадно накрытым столом офицеры полка дружно поднялись и вытянулись во фрунт. С хоров грянул полковой марш.

На этот раз, пряча добрую ухмылку в седых усах, даже генерал Троцкий вытянулся по стойке смирно, приветствуя принятых в полковую семью офицеров.

Как отыграл марш, все сели. Подпоручики убрали шашки в ножны, а к ним подошёл старший полковник и дружески пожал руки, усадив затем на почётные места в центре стола, уставленного серебряными блюдами, братинами, графинами с вином и водкой. Стол ломился от закуски. Собранские повара постарались на славу. Два служителя разложили перед ними серебряные приборы с их вензелями.

Отстегнув шашки, подпоручики отдали оружие служителям и сели рядом.

— Господа офицеры! — поднялся генерал с фужером шампанского. — Предлагаю тост за будущее Павловского лейб–гвардии полка. За тех, кто примет из рук ветеранов священное полковое знамя. За молодых подпоручиков, господа!

Офицеры поднялись и стоя выпили шампанское.

Оркестр на хорах грянул туш.

За стульями расположились те самые два служителя, что раскладывали серебро, и по знаку полковника налили в гравированные кубки принятых в полк офицеров водку.

— Господин подпоручик, — зашептал Аким Зерендорфу, — по–моему, утро мы встретим на крыше казармы, — указал глазами на кубки.

Офицеры посмеивались. В их руках были маленькие рюмочки.

На этот раз поднялся старший полковник Ряснянский, и хоть служил в пехоте, оседлал своего любимого павловского конька.

— Господа! — окинул взглядом ровный ряд гренадёрок на столе, находящихся по левую руку от каждого офицера. — Александр Первый, видно, для «однообразной красивости» строя гвардейских полков, заменил наши заслуженные гренадёрки на вульгарные кивера.

Офицеры укоряюще покачали головами.

— Однажды, — держа перед собой рюмочку с водкой и глядя на юных подпоручиков, продолжил полковник, — император спросил стоящего на часах гренадёра Павловского полка Леонтия Тропина: «Что, покойнее ли новые кивера шапок?» «Так точно, Ваше величество, покойней», — ответил солдат, — «да только в старых шапках неприятель нас знал и боялся, а к киверам ещё придётся приучать его»… Императору ответ понравился, и он тут же распорядился вернуть полку гренадёрки, — любовно глянул на ровный ряд головных уборов. — Рядовой получил унтер–офицерский чин, 100 рублей и право первым приветствовать царя при появлении его перед строем. Полк же вновь надел гренадёрки, что «знали и боялись» турки. За отличие в войне с ними, в 1878 году гренадёрские шапки украсила андреевская звезда и знак с надписью «За Горный Дубняк 12 октября 1878 года». Скоро отметим парадным обедом и эту славную дату. А пока — за подпоручиков, удостоившихся чести носить эти славные головные уборы… И чтоб благодаря их храбрости, Николай Второй украсил гренадёрки Георгиевской лентой с подобающей надписью. Ур–р–а-а, господа!